Ин-ден-Цельтен — улицы с таким названием уже давно не существует в Берлине. Она начиналась от моста Мольткебрюке, шла в сторону Дворца Бельвю и находилась примерно там, где сегодня расположены ведомство канцлера и Дом культур мира. Своим названием («In den Zelten» переводится как «В палатках» — прим. пер.) улица была обязана большим «палаточным» пивным садам, расположившимся за зданием Кролль-оперы на окраине Тиргартена. Ближе к берегу реки Шпрее, на другой стороне улицы, стояло 23 дома. Это были пышные особняки вроде того, где располагался литературный салон Бетттины фон Арним, или виллы мецената Отто Везендонка, в которой позднее жил Макс Рейнхардт.
В доме 16 по улице Ин-ден-Цельтен в начале 20-х годов располагалось особое дипломатическое представительство — Российская делегация. Российское посольство находилось на Унтер-ден-Линден, но после революции в Петрограде официальные дипломатические отношения с Германией были прерваны.
В вилле в Тиргартене царило оживление. Здесь проживали главный дипломат царской России Сергей Боткин и несколько служащих, бежавших после переворота. Боткин в качестве посла представлял правительство Колчака и Деникина, которые в ходе гражданской войны боролись против победивших в итоге большевиков. Но Российская делегация признавалась немецкими властями как представительство всех русских.
Так, Берлин стал своего рода русской столицей утраченной царской империи, а вилла — местом паломничества многих бежавших от революции. Данные об их количестве разнятся, но в начале 20-х годов их было порядка 400 тысяч при общем количестве жителей Берлина в четыре миллиона человек. Практически на протяжении целого десятилетия Берлин был промежуточной станцией для бежавших представителей русского дворянства, среднего класса, предпринимателей, политиков некоммунистических движений, офицеров побежденной Белой армии и интеллектуальной элиты.
Помощь от соотечественников
Большая группа ученых, юристов и журналистов в сентябре и ноябре 1922 года по указанию советского правительства была изгнана из страны. На борту депортационных кораблей оказались, в том числе, философ Николай Бердяев и его коллега, консерватор правого толка, монархист Иван Ильин, идеи которого сегодня так ценит российский президент Владимир Путин.
Десятки тысяч человек обратились к Российской делегации для оформления документов, немецкие власти помогали им при решении формальных вопросов, организации языковых курсов, налаживании культурных и политических контактов, а также решении вопросов с жильем. Вилла царских дипломатов была своего рода «русским социальным ведомством», которое, судя по описаниям, по крайней мере, в течение некоторого времени успешно функционировало. При этом русских в Берлине не приветствовали, писал историк и эссеист Карл Шлегель в своей книге «Берлин, восточный вокзал Европы».
Русские приехали, потому что жизнь в Берлине после окончания мировой войны была хоть и не простой, но и не слишком недорогой. Вряд ли кто-то мог позволить себе роскошные квартиры или виллу в Целендорфе. Часто несколько семей жили вместе. Тысячи беженцев до конца 20-х годов проживали в лагерях за пределами города.
Но те, кто во время гиперинфляции располагал зарубежной валютой, пусть это были и несколько золотых рублей, мог прожить на них целые недели. Серьги, драгоценные камни, кольца, меха — все это продавали. Шуба из меха соболя в начале 1922 года стоила около 200-300 тысяч рейхсмарок.
Через некоторое время образовалась собственная инфраструктура, полугосударственный и культурный микрокосмос, центр которого располагался на западе Берлина, в Вильмерсдорфе и Шарлоттенбурге. Оба округа лишь недавно стали частью Берлина. Здесь располагались только русские пекарни, кафе и магазины. Согласно данным российского справочника за 1923 год, в Берлине было 48 русских издательств и 24 газеты. А в некоторые периоды их было еще больше.
Образовалось общество, сегодня его можно было бы назвать «комьюнити», к которому у немцев практически не было доступа, хотя они его и не искали. За некоторым исключением — русские варьете считались в и без того диком городе самыми дикими и оригинальными того времени, а балы и вечеринки — самыми лучшими.
«Ночь! Тауэнтциен! Кокаин!»
«Шарлоттенград» — так поэт Андрей Белый, которого судьба в 1922-1923 году занесла в Берлин, окрестил район Шарлоттенбург. Виттенбергплатц для немцев слишком дорогой, Тауэнтциенштрассе — центр русских вечеринок. «Ночь! Тауэнтциен! Кокаин! Это Берлин!», писал Белый. Поэту, который приехал из «сумасшедшей советской России», в Берлине бросается в глаза покой и безобидная обозримость. Ясный, трезвый, понятный, цивилизованный, организованный — таким для него был старый немецкий Берлин. Но если присмотреться, то можно увидеть склонность к тому, чтобы все взорвать, писал Белый.
Казалось, именно русские писатели не могли принять свою вторую Родину. Виктора Шкловского, который в 1923 году жил в Шарлоттенбурге, терзала тоска по Родине. Это можно проследить по его книге «Zoo или письма не о любви». Борис Пастернак, автор революционного эпоса «Доктор Живаго», называл Берлин совершенно бесполезным, однако некоторое время все же провел здесь. Будущий лауреат Нобелевской премии Владимир Набоков создает в Берлине восемь романов, но ни один из них не принес ему мировую известность. Возможно, именно поэтому он уехал из Берлина. А может быть, и из-за того, что его отец был убит в Берлине.
«Славянские гугеноты»
Большая часть русских беженцев хотела получить права немецких граждан, то есть стремилась интегрироваться. Но было это довольно сложно. Осенью 1921 года советское правительство лишило эмигрантов гражданства. В последующий год Германия заключила с РФСР Рапалльский договор.
Сергей Боткин утратил поддержку немецких властей, в конце концов, были возобновлены дипломатические отношения. В феврале 1923 года Боткин написал письмо, в котором просил об оформлении долгосрочных документов для эмигрантов. Министерство иностранных дел не удовлетворило его просьбу. Русские были людьми без гражданства, они получили нансеновские паспорта, выдаваемые органами государства, в котором находился беженец.
Дипломат Виперт фон Блюхер, один из архитекторов Рапалльского договора, пишет в своих воспоминаниях о русском Берлине 20-х годов о «гугенотстве со славянскими признаками». Но это сравнение не только приукрашенное, но и просто неправильное. Курфюрст Фридрих Вильгельм, издав Потсдамский эдикт, предоставил французским религиозным беженцам особые привилегии, прежде всего, чтобы избавиться от нехватки ремесленников в стране. Гугеноты были интегрированы.
Ситуация в 20-ые годы была абсолютно другой. Немецкая внутренняя политика из-за высокого уровня безработицы была направлена на сокращение доли иностранцев на рынке труда. С заключением Рапалльского договора ситуация для большинства эмигрантов из России еще больше усугубилась. Они только в исключительных случаях могли рассчитывать на получение статуса «иностранного рабочего», у них практически не было шансов устроиться на немецкую компанию. Иначе обстояли дела у индивидуальных предпринимателей, здесь правовые нормы ограничений не предусматривали.
Вопрос беженцев из России был фактически решен при помощи отсутствия интеграции и за счет экономического подъема — Берлин стал слишком дорогим. Большая часть русских покинула Берлин, уехав в Северную Америку, Прагу или на Балканы.
