Atlantico: Утром 22 марта в Брюсселе произошло два теракта, сначала в аэропорту Завентема, затем в метро. Какие выводы можно сделать из этих новых терактов? Что они говорят о нас, Европе, а также об исламе как о некой теологической сущности?
Александр дель Валь: Новые теракты говорят о нас и о Европе в первую очередь то, что ее считают решетом, слабой зоной, не обладающей суверенитетом, и бессильной территорией, которая открыта всем ветрам. Она не в состоянии отстоять свои границы, ценности, самосознание и правила. Такое утверждение не полностью верно, но оно все равно отражает фиаско Шенгена и европейской модели мультикультурализма. Хотя это пространство изначально и может быть позитивным, сегодня оно позволяет кому угодно воспользоваться самыми легкодоступными и попустительскими странами вроде Греции.
Это касается и наиболее трудноконтролируемых зон вроде Балкан, Гибралтара, сицилийских островов и т.д. Если человек попадает в Европейский Союз из-за того, что одно государство не может обеспечить должный пограничный контроль (из попустительства или в связи с нехваткой средств), все остальные страны вынуждены с этим мириться и принять свободное передвижение. Потому что именно это предполагает Шенген. Эта модель существовала долго. Но она устарела. Давно пора хотя бы в каком-то виде восстановить пограничный контроль, серьезно рассмотреть возвращение к суверенитету на наших внутренних границах и внешних границах ЕС, которые мы не можем доверить государствам, не имеющим для этого необходимых средств. Нужно реформировать систему или же сменить ее.
Теракты явно указывают на то, что сейчас Европа, как и арабо-мусульманский мир, затронута тотальной войной, по меньшей мере, двух исламов. В этой ужасной войне сталкиваются спокойный и готовый к реформам ислам (сейчас он оказывается во все большем меньшинстве, его пытаются дискредитировать как «прозападный» и «нечистый») и ультраортодоксальный суннитский ислам, который движется ко все большей гегемонии и тоталитаризму. Еще полвека тому назад у этого второго течения почти не было влияния на европейских иммигрантов и мусульманский мир в целом, который был далек от салафитских доктрин Саудовской Аравии и ваххабизма. Как бы то ни было, последние 20 лет оно приобретает все больший вес среди активного гегемонистского меньшинства, которое воздействует на политическую и религиозную сферу многих мусульманских стран с помощью ортодоксального суннизма, нефтедолларов и радикальных проповедников. Это просматривается в большинстве мусульманских стран и даже в наших «исламских пригородах», которые фактически заброшены государством и находятся под контролем стремящихся «умиротворить» их зеленых фашистов… Это явление должно вызывать тем большую тревогу, что оно характеризуется не только террористической агрессией: терроризм также может быть психологическим, нравственным и т.д. Радикальные исламистские организации и государства на протяжении десятилетий оказывают давление на европейских граждан мусульманского вероисповедания: их все чаще начинают осуждать, если они не исповедуют «чистый» ислам. Салафиты считают себя «настоящими мусульманами» и уже давно завоевали сердца и социальные сети во многих регионах. Они обвиняют других мусульман в том, что те исповедуют «неправильный ислам» вместо ислама предков («ас-салаф» — отсюда и понятие «салафиты»), примеру которых нужно следовать, потому что они были первыми «чистыми» мусульманами. Это явление мы наблюдаем в арабо-мусульманских странах уже 20-30 лет.
Этот суровый салафитский ислам ставит себя выше остальных форм религии и идет из Саудовской Аравии и Египта, где он процветал параллельно с «Братьями-мусульманами» (им свойственны схожие взгляды). Сегодня этот тоталитарный, пассионарный и буквалистский ислам свирепствует и у нас, подчеркивая, что глобализация приносит не только мир и «плавильный котел», но и безграничный фанатизм. Глобализация — это не только планетарное общение и сближение людей, но и распространение проблем, злобы и агрессии… Нужно понимать, что если мультикультуралистское общество не проявляет должную бдительность и избирательность, оно быстро становится мультиконфликтным обществом. Те, кто считал мультикультурализм залогом мира, сравнимы с теми, кто думает, что общество приносит только добро. Вера в то, что мультикультурализм ведет только к лучшему, — заблуждение. На самом деле, это нейтральное понятие (как общество или иммиграция), которое может приносить как добро, так и зло. Новые теракты становятся очередным опровержением «счастливой глобализации» в том идеологизированном виде, в каком ее представляли глобалисты. Глобализация — это не счастливое сосуществование, а контакт и конкуренция соперничающих или даже враждебных геоцивилизационных и геоэкономических блоков.
Относительно того, что говорят теракты об исламе как о теологической сущности (это самый важный момент), хотя ислам как частная вера не представляет проблем, ислам как харизматичная политико-гегемонистская система представляет собой небывалый по масштабам вызов для обществ, которые контактируют с его теократической системой. Без сомнения, любой человек вправе верить в то, что считает нужным, и ислам входит в число этих верований. Проблема же исходит от сути ортодоксального суннитского ислама, который никак не менялся, не исправлялся и не реформировался с X-XI веков. При этом в период с начала упадка Османской империи по начало ХХ века мусульманский мир не двигался по радикальному пути и даже познал периоды Просвещения и укрепления светского общества, в частности благодаря контактам с западной мыслью, но и не только с ней. К сожалению, после Второй мировой войны и деколонизации «Братья-мусульмане» и поддержанные нефтяными монархиями Персидского залива салафиты вернули себе контроль над ортодоксальным исламом и практически везде (за исключением коммунистических стран) объявили войну местному исламу (основанному на суевериях и синкретизме) в угоду политической, буквалистской и теократической концепции веры. Главным образом она затронула суннитскую среду, но проявила себя и в Иране и некоторых течениях шиитов-двунадесятников. Это теократический ислам, который питает ненависть к Западу в целом и светскому государству в частности (они считаются проявлением «идеологического неоколониализма»), возник не из ниоткуда и обладает немалой легитимностью, потому что в борьбе с «плохим исламом» он отсылается к застрявшей в Х-XI веках суннитской теологии. Сегодня тон задают те, кто хранит наибольшую верность официальному своду текстов, которые следовало бы в срочном порядке реформировать или упразднить.
В результате на прогрессистов, реформистов и умеренных смотрят как на еретиков или даже неверных, тогда как экстремисты могут опереться на официальные тексты (Коран и хадисы), которые лежат в основе мусульманских законов, были сформированы в XI веке и не менялись с тех пор. В этом-то и суть проблемы. Этот ислам зашел в тупик. Об этом говорят сами мусульмане: Ферейдун Овейда (Fereydoun Oveyda), Абдельвахаб Медеб (Abdelwahhab Medeb), Абд эр-Разек (Abd al-Razeq) и прочие прогрессисты. И пока все остается по-прежнему, разве можно что-то сказать против мусульман-экстремистов, которые проповедуют нетерпимость, приниженное положение женщины, борьбу с неверующими и культ джихада? Эти тексты преподаются у исламских университетах Персидского залива, Пакистана и даже в Египетском «Аль-Азхаре», который считается мировым светочем суннизма. И хотя все это не всегда применяется на практике, его преподают по всему мусульманскому миру (за исключением коммунистических тюркоязычных стран и Албании), что насаждает в умах людей представления о неравенстве, необходимости джихада для распространения веры, телесных наказаний… В этом-то и вся проблема: нельзя бороться с терроризмом, который опирается на ортодоксальную веру.
Филипп д’Ирибарн: Есть соблазн сказать: «Нет ничего нового под солнцем». Пока теракты представляются звеном длинной цепи, которая даст о себе знать и в будущем. И если у нас возникают по этому поводу вопросы, значит, мы недостаточно размышляли о предыдущих терактах. В любом случае, обсуждение того, что они говорят нам об исламе, еще далеко от завершения. Здесь сложно найти путь между перечеркивающим разнообразие течений ислама смешением понятий и попытками снять с него всю вину, заявить, что терроризм «не имеет ничего общего с исламом, религией мира». Здесь, кстати, стоит отметить постоянные расхождения между Мануэлем Вальсом и Франсуа Олландом: первый неизменно говорит об «исламском терроризме», тогда как второй в заявлениях по недавним терактам упоминал только «терроризм» в общем, без определения «исламский». В исламе на самом деле существуют очень разные течения. Быть может, главная цель ислама вести завоевательные войны для захвата и изменения мира, как это было под властью первых халифов? Или же позволить верующим достичь духовного обогащения, на что напирают суфисты. У каждого из течений достаточно аргументов в поддержку того, что именно оно представляет «настоящий» ислам.
Гилен Шеврие: Прежде всего, они говорят нам, что мы имеем дело не просто с террористической угрозой (мы по-прежнему сравниваем исламский терроризм с терроризмом ультралевых 1970-х годов), а с террористической войной, тотальной войной против ценностей демократии и свободы. Отправной точкой тому послужило формирования Исламского государства. Оно ведет войну всеми средствами против арабского мира и всего мира в целом. Произошедшее вновь говорит нам о том, что угроза носит по-настоящему европейский характер, что она нацелена против Европы из-за того, что она собой представляет: она стала моделью права, в которой на первом месте среди ценностей стоит не религия, а права человека.
Нам упорно твердят, что у проблемы есть только политическое решение, представляют сирийскую оппозицию альтернативой режиму, что на самом деле является далекой от действительности навязчивой идеей американцев. Сирийское сопротивление совершенно не обладает единством (за исключением желания занять место Башара Асада) и легитимностью в стране. Суть вопроса искажается, хотя на самом деле источником проблем является религиозная война во имя религии, а не сирийский режим, пусть даже часть ответственности лежит и на нем. С другой стороны, у нас ищут политическое решение в европейском единстве вокруг борьбы с терроризмом, но на каком основании? Вот, в чем вопрос. Сейчас на первом месте стоит отрицание факта, что мы имеем дело со священной войной во имя религии, ислама, причем живущие в европейских странах мусульмане вовсе не торопятся дистанцироваться от всего этого. Священная война, борьба против неверных, евреев и отступников — все это есть в Коране, и никогда и никем не осуждалось. Французский совет мусульманской веры не считает нужным поставить под сомнение эти посылы ислама, с помощью которых фундаменталисты и террористы оправдывают свои действия. Нам предлагают толкования, которые создают иллюзию, что эти отрывки просто неправильно поняты, но это на самом деле не так. Озвучили эту критику и призвали к реформам только Абденнур Бидар и Галеб Беншейх, два исламских интеллектуала первого плана. В то же время представители мусульманской веры во Франции и Европе упорно молчат.
Террористическую угрозу нужно рассматривать именно с этой стороны. Необходимо понять теологические основы ведущейся против нас войны, а не запираться в отрицании. В этом можно было убедиться на примере вечерних новостей по France 2 23 марта: с подачи Давида Пюжада в репортажах о терактах неоднократно подчеркивалась мысль о том, что они не имеют ничего общего с исламом, хотя это совершенно не так. Исламисты реализуют прописанный в Коране проект: Аллах — единственный бог, которому должны все подчиниться. Если следовать буквальному прочтению Корана, концепция джихада обретает смысл. По счастью, не все мусульмане согласны с таким буквальным прочтением, но это все равно часть их наследия, священных отсылок, то, что не подлежит открытому обсуждению, бросает тень на их связи с республикой. Кроме того, существует тут и вопрос паранджи, а также неравенства мужчин и женщин: это открыто прописано в Коране, но зачастую отрицается. Неприятие западных ценностей Исламским государством неизбежно получает отклик среди наших мусульманских сограждан. Особенно тех, кто больше всего поддается внушению. Это перекликается с подъемом общинного и религиозного самосознания, отказом общаться с людьми иной веры, распространением все более суровых религиозных практик внутри общины. Если мы хотим избежать смешения понятий «мусульманин» и «исламист», в первую очередь нужно начать называть вещи своими именами.
— В отличие от Франции Бельгия предоставила иностранцам право голоса на муниципальных выборах. Она тоже разыграла карту мультикультурализма. Какие итоги можно подвести? Стоит ли говорить о слабости наших демократий и провале мультикультуралистской модели?
В то же время «открытому обществу» нельзя забывать, что у него есть враги, как говорил философ Карл Поппер. Разумеется, открытость — правильное решение, но только в отношении тех, кто ее разделяет. Проблема вовсе не в умеренности, терпимости или приеме людей. Ее суть — это принятие неприемлемого, прием всех без разбора при отсутствии нерушимых и не подлежащих обсуждению правил. Возьмем пример Моленбека. Во имя мультикультурализма, который уже не первый год свирепствует в Голландии и Бельгии (мусульманскую религию финансировали даже в том случае, когда ей руководили фундаменталисты), единственным решением бургомистра Моленбека стало строительство еще большего числа мечетей, чем в остальном Брюсселе. Кроме того, он оказывал поддержку «Братьям-мусульманам» и салафитам открыто радикальных взглядов, что только помогло им закрепиться… Вот пример сбившегося с пути и безответственного мультикультурализма. Чтобы оправдать свое предательство (по отношению к демократическим ценностям и собственным гражданам), политики стали играть на руку разнузданному мультикультурализму, pax islamica, позволили исламистам расширить влияние, чтобы заработать голоса. Сегодня же нам приходится расплачиваться за такое близорукое и зацикленное на выборах мышление. Все слишком часто забывают, что задача политика в том, чтобы обеспечить эффективное руководство, прислушиваться к гражданам, обеспечить их мир и безопасность. Это первейшая их обязанность. Поэтому они не могут ставить опасные эксперименты с мультикультурализмом и приглашать к себе непонятно кого. Прежде всего, они должны обеспечить безопасность и сохранность вверенного им общества. Таким образом, на большинстве наших европейских политиков лежит огромная вина.
В первую очередь это связано с их зацикленностью на предстоящих выборах: они готовы поступиться собственными ценностями и нацией, чтобы получить голоса, угодить тираническим лобби, которые представляют меньшинство, но широко освещаются всемогущими СМИ. Во-вторых, это касается попустительства ряда профессиональных политиков, которые перестали прислушиваться к спецслужбам и обращают внимание только на космополитические политкорректные лобби и СМИ. Я сам был тому свидетелем в 1990-х годах, когда мы составляли доклады в Генеральном секретариате национальной обороны. Мы в подробностях объясняли, как салафитские проповедники из Египта и Саудовской Аравии отравляют умы нашей молодежи, отмечали, что нужно выдворить их из страны и бороться с их доктриной в зародыше, пока она еще не успела пустить корни. Мы писали об этом в 1995 и 1996 годах после первой волны салафитских терактов алжирских радикалов. В 2016 году у нас, наконец, стали осознавать, что важно навести порядок в вопросах идеологии и безопасности, но уже слишком поздно, мы потеряли почти 30 лет, и принять сегодня эффективные меры будет на порядок сложнее… Споры по поводу лишения гражданства служат доказательством возникающих сегодня трудностей в борьбе с идеологическими структурами (они превращают людей в фанатиков с помощью своей доктрины), с которыми вчера справиться было бы намного проще. Вина наших политиков огромна. Террористами не становятся за день: человек должен пройти идеологическую обработку. Мы же сами отказались от борьбы со структурами, которые превращают людей в террористов. На встречах разведки с политиками нам заявляли, что мы лишь мешаем им нормально работать, слишком зациклились на безопасности, охвачены паранойей и не поддерживаем мультикультурализм… Последствия этого нежелания взглянуть опасности в лицо сегодня нам всем прекрасно известны.
То есть, это не провал мультикультурализма как такового, потому что он в определенной форме прекрасно работает в таких местах, как Реюньон и Маврикий, там, где разные культуры и народы сосуществуют в обстановке относительной взаимной терпимости. Иначе говоря, мультикультурализм возможен. Но он приносит множество проблем, если он не продуман и не сбалансирован. Когда некоторые люди пользуются миграционными потоками, «правом на инаковость», свободой слова и демократией, чтобы оспорить либеральные ценности принявшего их общества, речь идет об извращенном плюрализме и несбалансированном мультикультурализме. Причем возникло все это отнюдь не вчера: исламистские фанатики открыто ведут свою игру еще с 1980-х годов, пользуются нашими законами и демократией для распространения идей шариата. Именно в этом проблема: мультикультурализм провалился, потому что был однонаправленным. Однонаправленная терпимость не работает, потому что такая ситуация играет на руку тем, кто проявляет нетерпимость. Речь идет не просто о наивности, а о потворстве наших политиков, которые явно руководствуются поговоркой: «После нас хоть потоп».
Филипп д’Ирибарн: Вне зависимости от наличия или отсутствия права голоса было бы наивно верить, что нацеленные на завоевание мира исламисты могут превратиться в законопослушных граждан демократического общества. Кроме того, рост мусульманского электората может способствовать тому, что произошло в Моленбеке, где попытка привлечь салафитские голоса породила сильнейший клиентелизм. Если во имя мультикультурализма у нас способствуют изоляционистским религиозным практикам вроде ношения «исламской одежды» (ее, скорее, следовало бы назвать салафитской) и пренебрежительного отношению мужчин к женщинам и немусульманам, это порождает и ответное недоверие со стороны большинства. В частности это проявляется в процессе набора сотрудников на предприятиях, как показало одно недавнее исследование. Институт Монтеня сравнил ответы на резюме фиктивных кандидатов ливанского происхождения с одной фамилией (Хаддад), но разными именами. В результате выяснилось, что у Мишеля шансы получить приглашение на собеседование вчетверо выше, чем у Мухаммеда. Иначе говоря, такая ситуация только усиливает взаимное неприятие.
Гилен Шеврие: Меркель и Кэмерон сами признали провал мультикультурализма как социальной связи, тогда как общества их стран представляют собой совокупности изолированных групп по происхождению, цвету кожи и религии. Там нет смешения и общих ценностей, а люди относят себя в первую очередь к своему сообществу, что способствует коммунитаризму и закрывает их для других. Мы имеем дело с искажением демократического идеала и ослаблением демократии из-за этих разделов, которые подрывают общность гражданства, выталкивают ее в самый конец иерархии ценностей. Мы делаем демократию уязвимой и ослабляем ее, уступая логике признания отличий, хотя нам нужно было бы защищать гражданство как общую связь, прочную основу общественного единства. Проблема в том, что Франция уже не первый год идет по этому неверному пути. Показательным примером тому может послужить прозвучавшее в декабре 2013 года предложение премьера Жана-Марка Эро о кардинальном пересмотре интеграции для принятия «арабо-восточной» стороны Франции и даже отмене закона 15 декабря 2004 года о светском характере школы (его назвали дискриминационным). Это было стремление пойти по тому же пути, что страны, которые говорят о провале мультикультурализма, двинуться к признанию различий, перечеркивая при этом девиз республики о свободе, равенстве и братстве. Ведь разделять и властвовать намного проще. Оставив на долго без ответа первое появление мусульманской вуали в школе (все началось в июне 1989 года, а закон о запрете религиозной символики был принят 14 марта 2004 года), мы сами создали условия для конфликта между усилением ислама и правозащитной ролью республики. Мы сами показали, что в стремлении поставить свои религиозные ценности выше общественных нет ничего ненормального. Мы поставили под угрозу совместное существование, а расплатой становится все большее число коммунитаристских требований. По статистике, в 2015 году половине менеджеров пришлось столкнуться с трудностями на религиозной почве: речь идет об отсутствии на рабочем месте из-за праздников, открытом ношении религиозной символики и увеличении числа проблем в отношениях мужчин и женщин. Сколько еще все это будет продолжаться? Что насчет Национального центра светского общества, который в упор ничего не замечает и тем самым лишь поддерживает отрицание фактов?
Нам стоит готовиться к трудному будущему. Раз мусульмане обосабливаются сегодня, как они поведут себя завтра, если мы позволим разрастись конфликту между Кораном (его священный смысл разделяется всеми мусульманами в мире, а террористы утверждают, что только им известна его подлинная суть) и западным обществом, где религия уважается, но находится на втором плане в порядке ценностей? Разве набирающая обороты логика разделения и изоляции уже не создает дисбаланс?
Не стоит забывать и о напряженных социально-экономических условиях: сейчас сформировался глубокий кризис, который охватывает эти далекие от полной интеграции слои населения. У них возникает соблазн выставить себя жертвами и переложить социальные причины своих трудностей на дискриминацию. Все это создает потенциальный риск разрастания конфликта, чего и добивается Исламское государство терактами, пытаясь сделать обычным делом насилие во имя религии. Вспомните о беспорядках в наших пригородах в ноябре-декабре 2005 года. Особенно уязвима в этом плане стремящаяся к самоопределению молодежь: она очень восприимчива к этому искаженному представлению действительности, которое призвано настроить человека против республики, причем похожие тенденции в политике отражают ультралевые и часть леворадикалов. Разве это не объясняет ту легкость, с которой террористы вербуют новобранцев в Европе и в частности во Франции?
— 25 марта 2015 года Ален Жюппе заявил le Grand Journal, что Коран «совместим с Европой», но затем признал Мишелю Онфре, что сам его не читал. Как все обстоит на самом деле? Почему такая проблема касается только ислама, а не африканских евангелистов или же азиатов и латиносов в США?
Александр дель Валь: В отличие от николя Саркози, который крайне наивно вел себя в отношении ислама и «Братьев-мусульман» с 2005 по 2010 год, но затем осознал свою ошибку и суть проблемы (как сейчас Вальс), Ален Жюппе так и не признал промаха. Он не отказался от ярко выраженной «исламокорректности», которая выглядит странно на фоне его иногда весьма резких антикатолических высказываний. Но настоящий антирасизм и дружеское отношение к мусульманам вовсе не в том, чтобы утверждать, что их писание совершенно и что у них нет причин в нем сомневаться.
Разве прогрессивный человек может сказать христианам, иудеям или представителям какой-то другой религии, что у них нет причин усомниться в ее идеях, и что ее писание было продиктовано Богом? Подобные заявления под стать разве что священникам. Сторонники мультикультурализма в светском его понимании, настоящие прогрессисты — все они сходятся в одном: религия может быть во благо, но должна останавливаться перед политическими императивами. Если мы не призываем верующих к критическому взгляду на самих себя (как это сейчас происходит с ортодоксальным исламом, который называют чуждым фанатизму вопреки очевидным фактам), этим самым мы ничуть им не помогаем. Настоящим проявлением любви к мусульманам было бы сказать им, что мы уважаем их самих и их веру, что и них есть место в западных демократиях, что они заслуживают свои храмы, кладбища и т.д., но что их видение ислама должно соответствовать ценностям открытого и свободного общества. Если в исламе предусмотрены побивание камнями, джихад, приниженное положение женщин, неравное наследство, телесные наказания, многоженство и замужество несовершеннолетних девочек, наше общество должно четко дать понять признанным исламским ассоциациям, что тем следует отречься от всех этих аспектов шариата и перестать их распространять. Они же обучают этому в наших обществах у всех на глазах, что создает плодородную почву для фанатизма и других, еще более жестких движений. В шариате есть вещи, которые касаются повседневной жизни, например, молитвы. Они не создают никаких проблем. В то же время, если шариат дает тоталитарные указания касательно насилия, приниженности женщин и неверных, Коран следует поставить под вопрос.
Ален Жюппе, вероятно, ссылается на самые умеренные отрывки из Корана. К сожалению, есть в нем и куда более жесткие суры, которые относятся к временам, когда Магомет стал военачальником в Медине. Утверждения о том, что Коран — книга любви и мира, неверны. В нем есть и то, и другое, как мирные слова, так и призывы к войне. Поэтому его в совокупности нельзя считать призывом к миру, раз некоторые аспекты касаются военной стратегии и руководства. Это вовсе не является осуждением мусульман или ислама, потому что все необходимо ставить в правильный контекст. Нужно создать возможность для контекстуализации этих отрывков из Корана. Поэтому разговоры о его «неприкосновенности» и «нерукотворности», как учит ортодоксальный суннизм, оказывают плохую услугу умеренным мусульманам. Они лишь играют на руку исламистам, которые опираются на «нерукотворный» Коран для оправдания убийства «неверных». Именно этот момент, отсутствие критики Корана и шариата, объясняет тот факт, что ислам — единственная религия, которая создает такие проблемы на мировом уровне. Проблема заключается в большей степени даже не в самом Коране, а в ортодоксальном подходе к вере, в рамках которого Коран божественен и совершенен по своей сути, и в том, что агрессивные суры сейчас берут верх над мирными. И раз Коран божественен и нерукотворен, он попросту не подлежит толкованию. Таким образом, ислам сегодня — единственная религия, которая ни в коей мере не дистанцировалась от своего священного писания и обожествляет его. Коран стал культом и в таком плане он неприкосновенен. Поэтому, как считают салафиты, его критики и «враги» подлежат уничтожению.
Филипп д’Ирибарн: Сколько людей рассуждают о Коране, не прочитав его? Они, без сомнения, придерживаются такой логики: Коран — религиозный текст и, значит, обладает присущими религиозному тексту качествами. Религиозный текст обязательно должен нести мир и любовь. Следовательно, Коран — носитель мира и любви. Если рассуждать таким образом, нет необходимости знать, что конкретно говорится в Коране. А тот по многим моментам колеблется между очень разными позициями. В частности в нем есть как мирные, так и агрессивные суры. При этом в нем стабильно прослеживается упор на значимости единства сообщества и той уверенности, которую оно в себе несет. Такое мировоззрение служит основой для отсутствия свободы мысли в странах, где ислам играет доминирующую роль: мусульманин не может обратиться в другую веру, мусульманка не может выйти замуж за немусульманина, несоблюдение рамадана может быть опасным и т.д. Это сложно примирить с ценностями плюралистической демократии. У евангелистов, азиатов и латиноамериканцев нет подобного отрицания плюралистического мира.
Гилен Шеврие: Прежде всего, нужно отметить, что вопрос разделения религии и политики не решен ни в одной стране, где ислам находится на ведущих ролях. Провал арабского национализма и панарабизма, которые отстаивал президент Египта Насер как средство борьбы с исламизмом, имеет большое значение, потому что с тех пор никто не предложил достойного ответа на усиление религии. Уж точно не арабская весна, которая, как мы видели, дала очень мало или же вообще стала полным фиаско. Эту ситуацию обострило развитие радикального исламизма и провозглашение Исламского государства, которое придало материальный облик проекту мира, где господствует ислам, стало идеалом реванша над Западом, играя на вызываемом том недовольстве. Что бы ни утверждали некоторые, этот реваншизм связан не только с колониальным прошлым, так как в противном случае были бы непонятны причины распространения радикальных настроений среди молодежи, причем даже в неиммигрантских и немусульманских семьях и в европейских странах без колониального прошлого. Он служит для оправдания неприятия Запада, который развивался по пути демократизации и неприемлемой для этих фундаменталистов секуляризации. Ислам опирается на Коран, который считается нерукотворным, то есть напрямую полученным от Бога и неприкосновенным. Любое его изменение считается нарушением божественного закона. Пока это не изменится, опасность сохранится, потому что религия может в любой момент заявить о себе и навязать всем свой закон. Причем все это может сопровождаться большим кровопролитием: мы сами через это прошли, но, по счастью, оставили все в прошлом. Нынешние теракты становятся отражением борьбы между стремящейся встать над всем формой религии и демократическим идеалом (тот в частности подразумевает свободу человека, освобождает его от любых форм доминирования, в том числе со стороны церкви). У нас быстро забыли об опросе 2014 года, в котором 47% мусульман посчитали нормальным постановку религиозных ценностей выше общественных. А это должно было бы стать предупреждением для наших политиков. При этом 82% французов выступили за больший религиозный нейтралитет. Забывают у нас и о том, что во французском учебнике мусульманского права Шемс-Эддина Хафиза и Жиля Девера подчеркивается, что «право не имеет власти над верой». Первый из авторов, кстати, никто иной как вице-президент Французского совета мусульманской веры. А это многое говорит о нежелании властей хоть что-то менять, когда речь заходит о том, чтобы расставить все точки над i.
Филипп д’Ирибан — эксперт по культурной политике, старший научный сотрудник Национального центра научных исследований.
Гилен Шеврие, доктор исторических наук, преподаватель, консультант.
