Материалы ИноСМИ содержат оценки исключительно зарубежных СМИ и не отражают позицию редакции ИноСМИ
Два года назад они жили вместе. Теперь они друг друга убивают. Мужчины горбятся у пулеметов, деревни стерты с лица земли, дети травмированы.
Вспоминаю цитату из работы Жана-Поля Сартра: «Когда богатые ведут войну, умирают бедные». Думаю обо всех страдающих, кого я встречала по обе стороны фронта. И обо всех, с кем вместе я смеялась. По обе стороны фронта.
Два года назад они жили вместе. Теперь они друг друга убивают.
Мужчины горбятся у пулеметов, деревни стерты с лица земли, дети травмированы.
Вползаю в окоп на западной стороне линии фронта и, наконец, встречаю того, кто может объяснить мне, что за безумие здесь творится.
Они обычные люди. Они просто хотят мира — так же, как и вы.
Двое высоких солдат складываются пополам, чтобы поместиться в «Ладу», раскрашенную камуфляжным цветом. Машина — не сильно больше миникара. Солдат на водительском сидении поворачивает ключ и давит на педаль газа, его череп прижат к потолку. Ничего не происходит, но потом мотор кашляет, и маленькая развалюха тащится на грязно-серый перекресток и дальше через заброшенную железную дорогу.
Перед железнодорожными путями изгибаются красные трубы над мертвой землей. Ветер не в состоянии поколебать черные застывшие ветви деревьев, но заставляет каждую клеточку сжиматься от холода.
За заграждением из мешков с песком ужами извиваются окопы в бурой земле.
Самый пухлый из украинских солдат, охраняющих заграждение, смотрит на меня с безразличием. Он больше похож на чиновника средней руки, который с кислой миной следит, чтобы персонал не опаздывал, чем на военного.
Перед ним выстраиваются более худые и тренированные парни.
Сперва отказываются говорить.
Потом похожий на чиновника открывает рот.
«Вы были на той стороне».
Пытается звучать как можно более авторитарно.
«Да. Я пишу о войне и хочу поговорить с солдатами с обеих сторон».
Один из парней подходит ближе.
«Знаете, что они там делают с такими, как мы? Если берут в плен кого-нибудь с национальной прической или с татуировками в виде символов Украины, то срезают волосы и татуировки ножом».
Другой демонстративно стягивает шапку и показывает вышеупомянутую прическу. Коротко с боков, длинно сверху.
«Раз так, давайте я побуду с вами несколько дней, и вы расскажете обо всем?»
Чиновник по-прежнему смотрит с безразличием.
«Ответ — нет», — говорит он и разворачивается на каблуках.
Запрыгиваю в машину, мы с моим украинским коллегой вздыхаем. Сидим там с раздражением на лицах, когда тихо подходит молоденький солдат.
Помедлив, поднимает брови.
«Как там вообще, на той стороне?»
Молодой солдат говорит о самопровозглашенной Донецкой республике. Мы провели целый день на таких же заставах, как эта, чтобы оттуда выбраться.
Мой украинский коллега вздыхает еще тяжелее. Он работает по обе стороны фронта, и его все больше утомляют эта граница и эта бессмысленность.
Граница и бессмысленность, которых не было два года назад. Начинает объяснять: «Все работает. Есть рестораны, кафе, магазины, wi-fi, но нет банков».
Солдат продолжает задавать вопросы.
«Все хотят в Россию?»
«Нет, не все хотят в Россию. Они обычные люди, они очень устали от войны, мирные жители страдают, они просто хотят мира — так же, как и вы».
Солдат зажигает сигарету и курит, стоя в белом тумане. Выглядит растерянным.
Они обычные люди. Они просто хотят мира — так же, как и вы.
Мы звоним командованию части, дислоцированной южнее, и узнаем, что можем приехать в прифронтовой город Марьинка.
Когда мы едем из Горловки по бугристым дорогам, мой коллега откидывается на сиденье и дает выход своему отчаянию.
«Вся информация заблокирована. Одна сторона смотрит западное телевидение, вторая — восточное телевидение. Они даже не знают, с кем воюют. Тот парень — из Киева, он никогда прежде не был в этой части страны».
Он что-то смотрит в своем телефоне и вдруг начинает громко смеяться.
«Знаешь, что говорит GPS? Что кратчайший путь в Марьинку — через Донецк!»
Мы оба так хохочем, что хватаемся за коленки. Миновать все заставы, чтобы снова пересечь фронт и попасть в Донецк, а потом опять миновать все заставы чуть дальше к югу, чтобы вернуться на эту сторону, — тут понадобилось бы несколько дней.
До войны весь путь занял бы один час двадцать минут.
Мобильник отправляется в карман куртки.
«GPS не в курсе, что сейчас война».
Они обычные люди. Они просто хотят мира — так же, как и вы.
Через несколько часов мы въезжаем в какое-то место, которое выглядит так, как будто мы ошиблись дорогой. Улицы Марьинки пусты. Но днем на улицах всегда кто-то есть, даже у линии фронта.
Мой шофер, который никогда не снимает черные перчатки для вождения, опускает стекло и прислушивается. Через пару минут кричит:
«Берегись!»
Он быстро сворачивает на соседнюю улицу, выскакивает из машины и бросает нам бронежилеты и каски.
Тогда и я слышу. Взрывы.
— Дай мне… помнишь, тот броник… маленький… или он…
— А… этот?
— Да, у меня же нет.
Чувствуется, как земля дрожит от взрыва.
— Ай.
— Камера включена?
— Да, включай…
— Это подходящее место?
Адреналин не оставляет места для полных предложений. Лишь для выживания.
Бой в Марьинке продолжается четыре часа. Потом мы слышим, что погибли двое солдат, но, как всегда на этой войне, нет никаких подтверждений.
Гибель солдат — это плохо для боевого духа.
Они обычные люди. Они просто хотят мира — так же, как и вы.
Солдат по имени Влад ведет нас на базу — дом на захваченной украинской армией улице Марьинки. Он спокойно ставит чайник и достает мед и чайные пакетики. Показывает нам склад оружия и кровати, на которых спят солдаты.
На одеялах — ружья. В картонной коробке — котята двух дней от роду. Их мама хромает, у нее два ранения в живот. Влад гладит ее по спине и издает успокаивающие звуки.
Горит камин, тепло.
Стены завешены рисунками, дети шлют их солдатам. На одном из рисунков — повешенный человечек. Это Путин. Мальчик, который его нарисовал, потерял на войне отца.
Вечером становится тихо, и мы выходим пройтись. Один раз приходится уклоняться от снайперского огня, и я бьюсь головой о дорожный знак.
В некоторых домах из-за штор выглядывают солдаты, в других все еще живут семьи с детьми. Матери и их травмированные дочери. Пожилые супруги, которые отказались покидать свой дом.
Уличный туалет забит снарядами крупного калибра. Боеприпасы мелкого калибра насыпаны в ведро.
Огневая позиция в конце улицы наиболее опасна. Она находится на возвышении прямо посреди перекрестка. Поднят украинский желто-синий флаг.
Мы с Владом садимся на корточки. Перед нами — вражеская территория.
Влад стучит указательным пальцем по лбу.
«Психи… Mad men».
Так называется боевая позиция.
В 200 метрах от нас гора. На вершине развивается флаг самопровозглашенной Донецкой республики.
«С ними уже кто только не воевал. Когда здесь были сербы, они даже подняли свой флаг», — шепчет Влад.
Если бы он кричал, его было бы слышно на той стороне.
Они обычные люди. Они просто хотят мира — так же, как и вы.
Две недели назад был самый тяжелый бой с прошлого июня. Он шел девять часов.
«Они постоянно пытаются подойти ближе и перехватить нас сзади. В последние две недели бои стали интенсивнее. Теперь воюем утром, днем и ночью».
Спрашиваю Влада, какое его самое страшное воспоминание о войне.
Худшее произошло здесь, на Mad Men. Пуля ранила одного из его товарищей. Вошла в черепную кость прямо у края каски.
Он умирал две недели.
Утешение висит на ветке дерева. Голубой игрушечный медвежонок болтается на ветке в бессмысленном мире.
Крупный мужчина, который стоит на карауле у медведя, зовет меня в блиндаж. У него большие руки и мрачный вид.
Я нерешительно иду за ним в темноту, думая, что же он мне покажет. Силач наклоняется и берет в руки что-то пищащее.
Щенки.
Суровый мужчина поднимает их и расплывается в улыбке.
Они обычные люди. Они просто хотят мира — так же, как и вы.
На пне на брошенной позиции лежит каска. Солдат апатично уставился в землю. В каске две дырки от пуль. Написано «Украина». Следы засохшей крови.
Высота потолка в блиндаже под землей едва ли достигает одного метра. Среди крыс на земле разбросаны пенные матрасы. Один-единственный ботинок. Упаковки от медицинских препаратов с предупреждающими значками в форме треугольника.
Здесь солдаты прожили три месяца, прежде чем пришел приказ о передислокации.
В окопе неподалеку сидит Санитар в черном бронежилете и курит. Санитар — прозвище 26-летнего пулеметчика.
Вдоль окопов разбросаны использованные РПГ-22 — пусковые устройства для реактивных бронебойных гранат, которые при попадании испускают пламя, похожее на сварочный огонь. Оно прожигает броню, как горячий нож входит в масло.
Холодно, сыро, пахнет тиной. Грязь ползет вверх по ногам, набивается всюду.
Санитар сидит скрючившись, упираясь локтями в бедра.
«Я здесь восемь месяцев. Никто не приходит, чтобы нас сменить. Мы все ужасно устали».
«Каков сейчас ход войны?» — спрашиваю я, пытаясь вычистить из ботинок комки глины.
— Мы не можем точно сказать, что происходит в других местах, у нас нет телевизора, но здесь у нас каждый день бои. Даже когда нет боя, они нас обстреливают минами и гранатами.
Он выдыхает дым и замолкает.
— Кто сражается на той стороне?
— Сначала, когда мы сюда прибыли, это было соединение под названием 15-я мотострелковая бригада, международная часть из людей разных национальностей. Мы видели чеченцев. Еще видели русских спецназовцев и морских пехотинцев. Они меняются по принципу ротации каждые 25-28 дней, а нас не сменяли уже больше полугода.
— Откуда вы знаете, что это были русские и чеченцы?
— Мы знаем абсолютно точно, потому что узнаем их манеру боя. Русские сражаются гораздо лучше, и у них лучше оружие и лучше дисциплина, чем у ополченцев Донецкой республики. А у чеченцев партизанский стиль.
Под «партизанским стилем» он подразумевает охотничий стиль боя, когда небольшие группы внезапно атакуют более крупные группы солдат противника с целью внести панику и разрушения и быстро исчезнуть.
— Это гражданская или международная война?
Санитару не нужно думать над ответом.
— Сначала это была гражданская война между Украиной и Донецкой республикой. Когда пришли русские, это стала война между Россией и Украиной, и теперь в ней много сторон.
В беседах со мной военные, у которых есть фронтовой опыт, одинаково описывают ход войны. Все началось весной 2014 года со стычек по большей части украинских добровольческих батальонов с ополченцами из самопровозглашенных республик. Добровольческие батальоны пошли на войну, потому что армия Украины была «дезорганизована и в катастрофическом состоянии». Были проблемы с дисциплиной и моралью, когда регулярные войска посылали отбивать деревни, где они встречались с местным населением. Никто не знал, против кого сражается, зачем и как это делать.
Летом 2014 года самопровозглашенным республикам стало сложно удерживать территории. Тогда на помощь пришли русские. В 2015 году украинская армия прошла успешное перевооружение, а также получила поддержку с Запада. Американские десантники начали обучать украинцев, США отправили в страну военную технику, общая стоимость которой достигала, по данным New York Times, 75 миллионов долларов, — вездеходы Humvee, беспилотники-разведчики, системы связи, системы ночного видения.
Но в нынешнем положении неясно, какую именно помощь Россия и США оказали воюющим сторонам на Украине.
Аналитики разделяют версию пулеметчика Санитара об украинской войне. Обычно это называют гибридной войной: в ней участвуют правительственные силы, ополчения и войска специального назначения, обе стороны конфликта используют бойцов регулярных войск, добровольцев и наемников, а также иностранных солдат. Кроме того, идет экономическая и психологическая война в виде пропаганды, кибератак и торговых санкций.
На фронте боевые действия в основном проходят в форме позиционной войны между украинской армии при поддержке Запада и ополчения при поддержке России.
Но дымовая завеса вдоль линии фронта ничем не напоминает о современной гибридной войне. Там все похоже на Первую мировую войну.
К Санитару жмется собака, и он нежно гладит ее.
«Только собака может бегать между позициями на фронте».
Как там, на другой стороне?
Собака знает об этом больше, чем телеканалы.
Они обычные люди. Они просто хотят мира — так же, как и вы.
Павел — пожилой человек, похожий на старых рыбаков в Даларне, где у меня загородный дом. Рассказывает, что он снайпер, прирожденный охотник со стальными нервами. У него русская винтовка Драгунова 1960-х годов.
Мы садимся на деревянную скамью.
«Сейчас полно гораздо более хорошего и современного оружия, но мне нравится эта», — говорит он.
— Вы любите вашу работу?
— Нет! Мне определенно не нравится моя работа. Но что поделать, надо выполнять свой долг, это поручение правительства.
— Против кого сражаетесь?
— Русские, украинцы, чеченцы, буряты из Сибири. Кто угодно.
— Зачем вы с ними бьетесь?
— Из-за политики. Эта война — политическая игра.
— Но это же вы спускаете курок?
— Ну да, я спускаю курок. Но я должен защищать это место от тех, кто хочет его захватить. Кто знает, чего они захотят дальше. Может, другие города, Мариуполь, Киев. У меня есть дом, семья, я хочу их защитить, не хочу жить рабом. В России рабы.
Спрашиваю, что он чувствует, когда нажимает на курок.
— Нажимая на курок, я вижу падающее тело. Бог знает, что с ним происходит дальше. Конечно, я чувствую боль, боль того человека. Но и меня в любую минуту может настичь пуля.
— В этой войне есть что-нибудь хорошее?
— Ничего хорошего нет в этой войне. Только негатив, ничего позитивного. Это не наша война. Солдаты с обеих стороны — лишь марионетки.
Говорит, что скучает по семье. Что смертельно устал и все, чего он хочет, это отдохнуть, расслабиться, почувствовать себя нормальным человеком.
Сидя на скамейке рядом с Павлом, я вспоминаю цитату из работы Жана-Поля Сартра: «Когда богатые ведут войну, умирают бедные».
Думаю обо всех страдающих, кого я встречала по обе стороны фронта.
И обо всех, с кем вместе я смеялась. По обе стороны фронта.
Они обычные люди. Они просто хотят мира — так же, как и вы.
За заграждением из мешков с песком ужами извиваются окопы в бурой земле.
Самый пухлый из украинских солдат, охраняющих заграждение, смотрит на меня с безразличием. Он больше похож на чиновника средней руки, который с кислой миной следит, чтобы персонал не опаздывал, чем на военного.
Перед ним выстраиваются более худые и тренированные парни.
Сперва отказываются говорить.
Потом похожий на чиновника открывает рот.
«Вы были на той стороне».
Пытается звучать как можно более авторитарно.
«Да. Я пишу о войне и хочу поговорить с солдатами с обеих сторон».
Один из парней подходит ближе.
«Знаете, что они там делают с такими, как мы? Если берут в плен кого-нибудь с национальной прической или с татуировками в виде символов Украины, то срезают волосы и татуировки ножом».
Другой демонстративно стягивает шапку и показывает вышеупомянутую прическу. Коротко с боков, длинно сверху.
«Раз так, давайте я побуду с вами несколько дней, и вы расскажете обо всем?»
Чиновник по-прежнему смотрит с безразличием.
«Ответ — нет», — говорит он и разворачивается на каблуках.
Запрыгиваю в машину, мы с моим украинским коллегой вздыхаем. Сидим там с раздражением на лицах, когда тихо подходит молоденький солдат.
Помедлив, поднимает брови.
«Как там вообще, на той стороне?»
Молодой солдат говорит о самопровозглашенной Донецкой республике. Мы провели целый день на таких же заставах, как эта, чтобы оттуда выбраться.
Мой украинский коллега вздыхает еще тяжелее. Он работает по обе стороны фронта, и его все больше утомляют эта граница и эта бессмысленность.
Граница и бессмысленность, которых не было два года назад. Начинает объяснять: «Все работает. Есть рестораны, кафе, магазины, wi-fi, но нет банков».
Солдат продолжает задавать вопросы.
«Все хотят в Россию?»
«Нет, не все хотят в Россию. Они обычные люди, они очень устали от войны, мирные жители страдают, они просто хотят мира — так же, как и вы».
Солдат зажигает сигарету и курит, стоя в белом тумане. Выглядит растерянным.
Они обычные люди. Они просто хотят мира — так же, как и вы.
Мы звоним командованию части, дислоцированной южнее, и узнаем, что можем приехать в прифронтовой город Марьинка.
Когда мы едем из Горловки по бугристым дорогам, мой коллега откидывается на сиденье и дает выход своему отчаянию.
«Вся информация заблокирована. Одна сторона смотрит западное телевидение, вторая — восточное телевидение. Они даже не знают, с кем воюют. Тот парень — из Киева, он никогда прежде не был в этой части страны».
Он что-то смотрит в своем телефоне и вдруг начинает громко смеяться.
«Знаешь, что говорит GPS? Что кратчайший путь в Марьинку — через Донецк!»
Мы оба так хохочем, что хватаемся за коленки. Миновать все заставы, чтобы снова пересечь фронт и попасть в Донецк, а потом опять миновать все заставы чуть дальше к югу, чтобы вернуться на эту сторону, — тут понадобилось бы несколько дней.
До войны весь путь занял бы один час двадцать минут.
Мобильник отправляется в карман куртки.
«GPS не в курсе, что сейчас война».
Они обычные люди. Они просто хотят мира — так же, как и вы.
Через несколько часов мы въезжаем в какое-то место, которое выглядит так, как будто мы ошиблись дорогой. Улицы Марьинки пусты. Но днем на улицах всегда кто-то есть, даже у линии фронта.
Мой шофер, который никогда не снимает черные перчатки для вождения, опускает стекло и прислушивается. Через пару минут кричит:
«Берегись!»
Он быстро сворачивает на соседнюю улицу, выскакивает из машины и бросает нам бронежилеты и каски.
Тогда и я слышу. Взрывы.
— Дай мне… помнишь, тот броник… маленький… или он…
— А… этот?
— Да, у меня же нет.
Чувствуется, как земля дрожит от взрыва.
— Ай.
— Камера включена?
— Да, включай…
— Это подходящее место?
Адреналин не оставляет места для полных предложений. Лишь для выживания.
Бой в Марьинке продолжается четыре часа. Потом мы слышим, что погибли двое солдат, но, как всегда на этой войне, нет никаких подтверждений.
Гибель солдат — это плохо для боевого духа.
Они обычные люди. Они просто хотят мира — так же, как и вы.
Солдат по имени Влад ведет нас на базу — дом на захваченной украинской армией улице Марьинки. Он спокойно ставит чайник и достает мед и чайные пакетики. Показывает нам склад оружия и кровати, на которых спят солдаты.
На одеялах — ружья. В картонной коробке — котята двух дней от роду. Их мама хромает, у нее два ранения в живот. Влад гладит ее по спине и издает успокаивающие звуки.
Горит камин, тепло.
Стены завешены рисунками, дети шлют их солдатам. На одном из рисунков — повешенный человечек. Это Путин. Мальчик, который его нарисовал, потерял на войне отца.
Вечером становится тихо, и мы выходим пройтись. Один раз приходится уклоняться от снайперского огня, и я бьюсь головой о дорожный знак.
В некоторых домах из-за штор выглядывают солдаты, в других все еще живут семьи с детьми. Матери и их травмированные дочери. Пожилые супруги, которые отказались покидать свой дом.
Уличный туалет забит снарядами крупного калибра. Боеприпасы мелкого калибра насыпаны в ведро.
Огневая позиция в конце улицы наиболее опасна. Она находится на возвышении прямо посреди перекрестка. Поднят украинский желто-синий флаг.
Мы с Владом садимся на корточки. Перед нами — вражеская территория.
Влад стучит указательным пальцем по лбу.
«Психи… Mad men».
Так называется боевая позиция.
В 200 метрах от нас гора. На вершине развивается флаг самопровозглашенной Донецкой республики.
«С ними уже кто только не воевал. Когда здесь были сербы, они даже подняли свой флаг», — шепчет Влад.
Если бы он кричал, его было бы слышно на той стороне.
Они обычные люди. Они просто хотят мира — так же, как и вы.
Две недели назад был самый тяжелый бой с прошлого июня. Он шел девять часов.
«Они постоянно пытаются подойти ближе и перехватить нас сзади. В последние две недели бои стали интенсивнее. Теперь воюем утром, днем и ночью».
Спрашиваю Влада, какое его самое страшное воспоминание о войне.
Худшее произошло здесь, на Mad Men. Пуля ранила одного из его товарищей. Вошла в черепную кость прямо у края каски.
Он умирал две недели.
Утешение висит на ветке дерева. Голубой игрушечный медвежонок болтается на ветке в бессмысленном мире.
Крупный мужчина, который стоит на карауле у медведя, зовет меня в блиндаж. У него большие руки и мрачный вид.
Я нерешительно иду за ним в темноту, думая, что же он мне покажет. Силач наклоняется и берет в руки что-то пищащее.
Щенки.
Суровый мужчина поднимает их и расплывается в улыбке.
Они обычные люди. Они просто хотят мира — так же, как и вы.
На пне на брошенной позиции лежит каска. Солдат апатично уставился в землю. В каске две дырки от пуль. Написано «Украина». Следы засохшей крови.
Высота потолка в блиндаже под землей едва ли достигает одного метра. Среди крыс на земле разбросаны пенные матрасы. Один-единственный ботинок. Упаковки от медицинских препаратов с предупреждающими значками в форме треугольника.
Здесь солдаты прожили три месяца, прежде чем пришел приказ о передислокации.
В окопе неподалеку сидит Санитар в черном бронежилете и курит. Санитар — прозвище 26-летнего пулеметчика.
Вдоль окопов разбросаны использованные РПГ-22 — пусковые устройства для реактивных бронебойных гранат, которые при попадании испускают пламя, похожее на сварочный огонь. Оно прожигает броню, как горячий нож входит в масло.
Холодно, сыро, пахнет тиной. Грязь ползет вверх по ногам, набивается всюду.
Санитар сидит скрючившись, упираясь локтями в бедра.
«Я здесь восемь месяцев. Никто не приходит, чтобы нас сменить. Мы все ужасно устали».
«Каков сейчас ход войны?» — спрашиваю я, пытаясь вычистить из ботинок комки глины.
— Мы не можем точно сказать, что происходит в других местах, у нас нет телевизора, но здесь у нас каждый день бои. Даже когда нет боя, они нас обстреливают минами и гранатами.
Он выдыхает дым и замолкает.
— Кто сражается на той стороне?
— Сначала, когда мы сюда прибыли, это было соединение под названием 15-я мотострелковая бригада, международная часть из людей разных национальностей. Мы видели чеченцев. Еще видели русских спецназовцев и морских пехотинцев. Они меняются по принципу ротации каждые 25-28 дней, а нас не сменяли уже больше полугода.
— Откуда вы знаете, что это были русские и чеченцы?
— Мы знаем абсолютно точно, потому что узнаем их манеру боя. Русские сражаются гораздо лучше, и у них лучше оружие и лучше дисциплина, чем у ополченцев Донецкой республики. А у чеченцев партизанский стиль.
Под «партизанским стилем» он подразумевает охотничий стиль боя, когда небольшие группы внезапно атакуют более крупные группы солдат противника с целью внести панику и разрушения и быстро исчезнуть.
— Это гражданская или международная война?
Санитару не нужно думать над ответом.
— Сначала это была гражданская война между Украиной и Донецкой республикой. Когда пришли русские, это стала война между Россией и Украиной, и теперь в ней много сторон.
В беседах со мной военные, у которых есть фронтовой опыт, одинаково описывают ход войны. Все началось весной 2014 года со стычек по большей части украинских добровольческих батальонов с ополченцами из самопровозглашенных республик. Добровольческие батальоны пошли на войну, потому что армия Украины была «дезорганизована и в катастрофическом состоянии». Были проблемы с дисциплиной и моралью, когда регулярные войска посылали отбивать деревни, где они встречались с местным населением. Никто не знал, против кого сражается, зачем и как это делать.
Летом 2014 года самопровозглашенным республикам стало сложно удерживать территории. Тогда на помощь пришли русские. В 2015 году украинская армия прошла успешное перевооружение, а также получила поддержку с Запада. Американские десантники начали обучать украинцев, США отправили в страну военную технику, общая стоимость которой достигала, по данным New York Times, 75 миллионов долларов, — вездеходы Humvee, беспилотники-разведчики, системы связи, системы ночного видения.
Но в нынешнем положении неясно, какую именно помощь Россия и США оказали воюющим сторонам на Украине.
Аналитики разделяют версию пулеметчика Санитара об украинской войне. Обычно это называют гибридной войной: в ней участвуют правительственные силы, ополчения и войска специального назначения, обе стороны конфликта используют бойцов регулярных войск, добровольцев и наемников, а также иностранных солдат. Кроме того, идет экономическая и психологическая война в виде пропаганды, кибератак и торговых санкций.
На фронте боевые действия в основном проходят в форме позиционной войны между украинской армии при поддержке Запада и ополчения при поддержке России.
Но дымовая завеса вдоль линии фронта ничем не напоминает о современной гибридной войне. Там все похоже на Первую мировую войну.
К Санитару жмется собака, и он нежно гладит ее.
«Только собака может бегать между позициями на фронте».
Как там, на другой стороне?
Собака знает об этом больше, чем телеканалы.
Они обычные люди. Они просто хотят мира — так же, как и вы.
Павел — пожилой человек, похожий на старых рыбаков в Даларне, где у меня загородный дом. Рассказывает, что он снайпер, прирожденный охотник со стальными нервами. У него русская винтовка Драгунова 1960-х годов.
Мы садимся на деревянную скамью.
«Сейчас полно гораздо более хорошего и современного оружия, но мне нравится эта», — говорит он.
— Вы любите вашу работу?
— Нет! Мне определенно не нравится моя работа. Но что поделать, надо выполнять свой долг, это поручение правительства.
— Против кого сражаетесь?
— Русские, украинцы, чеченцы, буряты из Сибири. Кто угодно.
— Зачем вы с ними бьетесь?
— Из-за политики. Эта война — политическая игра.
— Но это же вы спускаете курок?
— Ну да, я спускаю курок. Но я должен защищать это место от тех, кто хочет его захватить. Кто знает, чего они захотят дальше. Может, другие города, Мариуполь, Киев. У меня есть дом, семья, я хочу их защитить, не хочу жить рабом. В России рабы.
Спрашиваю, что он чувствует, когда нажимает на курок.
— Нажимая на курок, я вижу падающее тело. Бог знает, что с ним происходит дальше. Конечно, я чувствую боль, боль того человека. Но и меня в любую минуту может настичь пуля.
— В этой войне есть что-нибудь хорошее?
— Ничего хорошего нет в этой войне. Только негатив, ничего позитивного. Это не наша война. Солдаты с обеих стороны — лишь марионетки.
Говорит, что скучает по семье. Что смертельно устал и все, чего он хочет, это отдохнуть, расслабиться, почувствовать себя нормальным человеком.
Сидя на скамейке рядом с Павлом, я вспоминаю цитату из работы Жана-Поля Сартра: «Когда богатые ведут войну, умирают бедные».
Думаю обо всех страдающих, кого я встречала по обе стороны фронта.
И обо всех, с кем вместе я смеялась. По обе стороны фронта.
Они обычные люди. Они просто хотят мира — так же, как и вы.
