Несколько лет назад, собирая материалы для книги о попытке стать серьезным игроком в теннис, когда тебе, как в моем случае, уже за 60, я наткнулся на одну фотографию на веб-сайте, посвященном вопросам литературы. На ней на переднем плане был изображен пожилой человек с деревянной ракеткой в правой руке. Это был белый мужчина, с бородой в стиле патриархов Восточной Церкви. Он был одет — я даже не знаю, как сказать — возможно, для какой-то народной свадьбы. В подписи под этой фотографией было сказано, что на ней изображен Толстой. По другую сторону от сетки находилась женщина в кафтане, доходящем до лодыжек; может быть, это его дочь и наперсница Александра? А человек моложе Толстого, его партнер в парной игре (его лицо затемнено головой Толстого) — кто он?
Всех людей мне не удалось идентифицировать, и то же самое можно сказать о фотографе. Супруга Толстого София начала заниматься фотографией в конце 1880-х годов, и после нее остались сотни фотографий членов семьи Толстого, и поэтому были основания подозревать, что именно она и была тем фотографом. Однако на этой фотографии отсутствовала дата. Один из блогеров литературного портала The Millions увидел ее в твите, размещенном Элиф Батуман (Elif Batuman), сотрудником и автором этого портала. Сама Элиф Батуман изучала русскую литературу и писал о ней. Она, в свою очередь, обнаружила ее на фотохостинге Pinterest, где ее разместил кто-то из людей, связанных, если я не ошибаюсь, с Einaudi, с крупным итальянским издательством. Никто из них не смог предоставить мне ни дополнительную информацию ни относительно фотографии, ни о том времени, когда она могла быть сделана.
Но я подумал: Толстой должен был быть старше меня в тот момент, то есть это должно было быть на стыке веков. А затем я подумал: Толстой играл в теннис? Я просто должен узнать об этом больше (Возможно, я пытался таким образом отвлечься от книги, работа над которой шла ни шатко ни валко). Я смог найти еще несколько фотографий Толстого на корте. Одна из них была напечатана в книге «История тенниса по версии Бада Коллинза» (The Bud Collins History of Tennis) и была датирована 1896 годом — тогда Толстому исполнилось 68 лет. На этом снимке Толстой позирует в темной крестьянской рубахе из тонкого, похожего на холст хлопка и с поясом, а также в темных брюках, сапогах и казацкой шапке. Правой рукой он поддерживает свисающую вниз ракетку. А недалеко от его правого сапога, судя по всему, виднеется мяч. Его выражения лица — тщательно контролируемый гнев — явно свидетельствует о том, что он только что проиграл очко.
Что же заставило Толстого в таком возрасте начать заниматься теннисом? Или, другими словами, что привело его к этой игре? Когда ему было за сорок, он считал теннис причудливой роскошью, досугом нуворишей, чем-то малозначимым, неестественным, а еще детской игрой, вызывающей восторг у богатых взрослых, отказывающихся взрослеть. Нам известна его точка зрения на основании того, что сказано в 22-ой главе шестой части романа «Анна Каренина», над которым он работал в 1870-е годы, когда эта модная игра в «лаун-теннис» была разработана и запатентована майором Уолтером Уингфилдом (Walter Clopton Wingfield), офицером британской армии. Принято считать, что Уингфилд использовал несколько источников, разрабатывая правила для своей игры: проходящую в помещении и похожую на сквош английскую игру рэкетс (game of racquets); «реальный теннис», практиковавшийся при дворе Генриха VIII; французскую игру jeu de paume^; баскскую игру под названием пелота, а также бадминтон.
Первоначально Уингфилд называл свою игру «сферистикой» (sphairistike), что на древнегреческом языке означает «игра в мяч», однако более значимым примером его маркетинговой сообразительности является его идея относительно создания специального комплекта, состоявшего из ракеток, мячей, сетки, стоек и готового к отправке заказчику. В 1874 году, в первый год его участия в этом бизнесе, он отправил тысячи своих наборов — в английскую сельскую местность, в Филадельфию, штат Пенсильвания, и даже еще дальше. Один из этих комплектов — в воображаемом мире — оказался на «тщательно выровненном и убитом крокетграунде» рядом с домом толстовской героини Анны, оставившей своего мужа и сына и шокировавшей московское общество тем, что она стала жить со своим любовником Вронским, и именно в этом доме, как описано в романе, ее посещает Долли, жена ее брата, ее последняя настоящая защитница в том мире, от которого она отказалась — и который отказался от нее.
После формального обеда, утомившего и испортившего настроение Долли — в этой главе, как читатель догадывается, она представляет точку зрения Толстого, — гости направляются к теннисному корту и начинают играть. Вскоре оказывается, что в теннис играют преимущественно мужчины: они бегают, смеются, кричат и потеют в своих сюртуках. Набоков любивший теннис, любивший Толстого и, возможно, бывший величайшим знатоком «Анны Карениной», сделал заметку, которую я обнаружил в рукописи его «Лекций по истории русской литературы». «Вот интересная деталь: мужчины с позволения дам сняли свои сюртуки и продолжили игру в рубашках». Наблюдая за ними, Долли чувствует, как ее настроение ухудшается.
«Ненатуральность больших (людей), когда они одни, без детей, играют в детскую игру» огорчает ее. А игра в теннис наводит ее на мысль том, что те игроки, за которыми она наблюдает, также играют и за пределами корта — этот Вронский и его друзья представляют собой новый тип людей, это люди с буржуазными устремлениями, которые во всех аспектах своей жизни являются «актерами» и для которых любая окружающая обстановка является «театром». На основании всего этого можно подумать, что Толстой ненавидит теннис и все то, что, по его мнению, с ним связано. Но если это так, то не становилось ли его презрение более глубоким по мере его старения, отдаления от общества и погружения в глубокие размышления этического плана?
Я смог найти небольшую книгу под названием «Как живет и работает граф Толстой» (How Count Tolstoy Lives and Works), написанную П. А. Сергеенко — журналистом и современником Толстого — и опубликованную в английском переводе в 1899 году. Это доброжелательный и детальный портрет Толстого, когда ему было уже далеко за 60 — к тому времени он был национальной иконой и международным авторитетом, а сама книга состоит, преимущественно, из интервью, в которых Толстой размышляет о писательстве, искусстве, политике и крестьянской жизни.
Однако Сергеенко делает много из того, что можно считать ранними истоками «новой журналистики», и из его замечаний и описаний бесед вы получаете в реальном времени представление о все возрастающем моральном отношении Толстого к жизни, о его морализаторстве — речь идет о его желании отказаться от собственности (к ужасу его супруги), о вегетарианстве (он пил кофе с миндальным молоком!) и о его отказе от секса (в некотором роде). Все это можно считать составными частями его собственного варианта христианского спиритуализма, который был причиной его душевного кризиса, увеличения количества последователей «толстовства» и его конфликта с Православной церковью.
Посреди всей этой суеты оказывается теннис, хотя я не нашел упоминания об этом в современных биографиях Толстого, которые мне удалось найти. По словам Сергеенко, Толстой каждую неделю проводил очень много времени на корте, который он устроил в Ясной Поляне, в его поместье в 1600 гектаров, расположенном примерно в 200 километрах к югу от Москвы. Сам корт находился рядом с обсаженной березами дорогой, которая вела от возвышавшихся въездных ворот, и недалеко от дома, в котором было 32 комнаты. Сергеенко описывает игру после обеда, свидетелем которой он стал: игроки — среди них седой, с загорелыми скулами Толстой — бегали, били по мячу и кричали. «И нетрудно догадаться, что Лев Николаевич (Толстой) является страстным поклонником этой игры», — отмечает Сергеенко, поскольку эта игра «требует значительных мышечных усилий с его стороны. Он играет страстно и увлеченно, но не теряет самообладания. Его постоянная работа над собой чувствуется даже в его игре в лаун-теннис».
Еще одной ценной найденной мной книгой оказался второй том биографии Толстого, которая была опубликована в 1910 году и автором который является Элмер Моод (Aylmer Maude), который вместе со своей женой Луизой находился в дружеских отношениях с Толстым и который перевел несколько его романов и статей на английский язык. В своей книге под названием «Жизнь Толстого: последние годы» (The Life of Tolstoy: Later Years) Моод, который был на 30 лет моложе Толстого, рассказывает о том, что манера игры Толстого в теннис отличалась от того стиля с акцентом на сильные удары, который был характерен для мужчин в Англии в 1890-х годах.
В Ясной Поляне это все еще была игра майора Уингфилда: длинные розыгрыши мяча с использованием «свечей» и вращений мяча, подача выполнялась ударом ракетки снизу, и мяч пролетал на расстоянии около метра над сеткой, расположенной значительно выше, чем сегодня, когда ее высота в середине составляет около метра. Однако Толстой относился к игре серьезно: «Он был, скорее, близорук, однако быстрота его движений была просто поразительной, и он удивил меня тем, что выигрывал сет, когда я играл против него, хотя я имел привычку играть довольно часто и играл вполне сносно».
Проштудировав все эти старые сочинения, я из книги Батуман «Одержимые» (The Possessed) — она представляет собой увлекательный сборник статей о русской литературе и о тех, кто сильно в нее погружен — узнал о том, что «один профессор из Йельского университета», присутствовавший несколько лет назад на посвященной Толстому международной конференции в Ясной Поляне, рассказал об обращении Толстого в конце жизни к теннису. Я направил Батуман сообщение по электронной почте, и она сообщила мне, что имя этого профессора — Владимир Александров (Vladimir Alexandrov).
Я попытался в интернете найти его статьи, но ничего там не обнаружил. Но я, тем не менее, узнал о том, что профессор Александров в 2013 году опубликовал книгу под названием «Черный русский» (The Black Russian), о Фредерике Томасе (Frederick Thomas), который был сыном бывшего раба в Миссисипи, а затем стал богатым бизнесменом в царистской России. В своей автобиографической заметке на веб-сайте, посвященной этой книге, Александров написал: «Я был заядлым игроком в теннис до того, как начал работать над „Черным русским“. Но Фредерик Томас оказался таким удивительным характером… что теннис стал все больше казаться мне отвлечением от того дела, которым я хотел заниматься». Я решил его не беспокоить.
Мне не удалось найти высказываний самого Толстого об этой игре — ни в его дневниках, ни в других местах. Однако примерно в то же время, когда Толстой начал играть в теннис, он научился ездить на велосипеде. Его семилетний сын Ванечка умер за месяц до этого, и Толстой был сильно опечален. Московское общество велосипедистов-любителей бесплатно предоставило ему велосипед и уроки, которые проходили на дорожках сада в его имении. Ему это нравилось, и езда на велосипеде, как и игра в теннис, стала частью его обыденной жизни: он катался на велосипеде каждый день по завершении своих утренних дел.
Его занятия шокировали некоторых крестьян, а также, судя по всему, не вызывали одобрения у некоторых его друзей и последователей, которые считали езду на велосипеде глупым занятием и даже нехристианским: как это соотносится с отказом от материального мира, о котором он говорил? Ведь он духовный лидер, мудрец: чем он, вообще, занимается, когда крутит педали, как ребенок? Можно только себе представить, что они говорили о его игре в теннис.
Толстой рассуждает об подобных озабоченностях в своем дневнике. Когда я читал его дневник, меня поразило то, что Толстой защищал себя так, как Вронский мог бы написать в своем дневнике о послеобеденной игре в теннис за двадцать лет до этого, если бы он самокритично обсуждал свои поступки перед сном, хотя, на самом деле, он не принадлежал к такому типу людей. Толстой хотел тренировать свое тело. Ему нравилось пробовать новые вещи. Он увидел возможность получить удовольствие и удовлетворение от физической активности. «…Мне не совестно, — записал он в своем дневнике, — мне все равно, что думают, да и просто безгрешно, ребячески веселит». Толстой — пожилой, серьезный литератор, преследуемый смертью наблюдатель за Большими вещами, тем не менее, все еще хотел играть.
Джеральд Марзорати, бывший редактор воскресного приложения (The New York) Times Magazine, является автором книги «Позднее обращение к мячу» (Late to the Ball), которая выходит в мае. Это его мемуары, в которых он рассуждает о теннисе и о старении.
