В 1917 году русская писательница Тэффи покинула родной Санкт-Петербург, в то время испытывавший острую нехватку продовольствия и дров, и отправилась в Москву. Там можно было разжиться хлебом, но, по мере того как пришедшие в власти большевики постепенно расправлялись со своими врагами, ее не покидало чувство, что она наблюдает город в предсмертной агонии. Новая власть также закрывала оппозиционные издания, где обычно публиковалась писательница. В 1918 году, когда один сомнительной репутации импресарио предложил Тэффи выступать с литературными чтениями в Одессе, она согласилась. Актерам было проще получить выездную визу, и театральные труппы переполняли люди, отчаянно пытавшиеся эмигрировать. Уезжая, Тэффи дала себе обещание в скором времени вернуться; на самом деле Россию она покидала навсегда.
Тэффи — таков был псевдоним Надежды Александровны Лохвицкой, родившейся в 1872 году в семье петербургских интеллигентов. На рубеже веков, после десяти лет несчастливого брака с выпускником юридического факультета Владиславом Бучинским, Тэффи оставила мужа и детей в их провинциальном имении и вернулась в Санкт-Петербург, где вскоре стала успешным автором фельетонов, рассказов, стихов и пьес (ее первая пьеса называлась «Женский вопрос»). Тэффи завоевала настолько большую популярность, что ее именем даже назывались конфеты и духи.
Оглядываясь на этот период в одном из своих очерков, представленных в новом литературном сборнике Тэффи «Толстой, Распутин, другие и я», опубликованном The New York Review of Books под редакцией Роберта Чандлера (Robert Chandler) и Энн Мари Джексон (Anne Marie Jackson), Тэффи пишет, что ей кажется, «будто кто-то перетасовал страницы дневника, спутав трагические записи с настолько нелепыми историями, что остается только в недоумении пожимать плечами».
По ее мнению, Ленин, склонный воспринимать революционную деятельность скорее как работу, нежели как театральную постановку, вернулся из ссылки и испортил им все удовольствие. «Он никогда не позировал, — пишет Тэффи. — Обычно люди рисуются, потому что хотят понравиться другим, потому что жаждут красоты. Ленину чувство прекрасного не было свойственно вообще». Он реорганизует «Новую жизнь», объясняя это так: «Сегодня театр нам не нужен. Равно как и музыка. Нам не нужны никакие статьи об искусстве и культуре». Тэффи и прочие сотрудники литературной секции решают покинуть газету, вскоре после этого ее закрывают власти. Во введении к сборнику Эдит Хейбер (Edythe Haber) пишет, что Ленин в своей статье под названием «Умирающее самодержавие и новые органы народной власти» зашел слишком далеко. Это столкновение с Лениным положило начало непреходящей ненависти, которую Тэффи питала к большевикам (но не к социализму). Она не могла подчиниться движению, не уважающему культуру и чувство юмора.
Тринадцать лет спустя Тэффи покинула Россию. В «Воспоминаниях: от Москвы до Черного моря», недавно переведенных Робертом и Элизабет Чандлер, Энн Мари Джексон и Ириной Штейнберг и опубликованных The New York Review of Books (отрывок из перевода был вывешен на нашем сайте в 2014 году), Тэффи описывает свое путешествие 1918 года. Мемуары являются захватывающим чтением при любых обстоятельствах, но особую остроту обретают сегодня, когда миллионы украинцев вынуждены покидать свои дома из-за конфликта, одновременно напоминающего трагедию и фарс. Так, в мемуарах говорится о том, как осенью 1918 года на опасной украинской границе местный «комиссар искусств» отдал группе Тэффи приказ развлечь пролетариат в клубе Просвещения и Культуры. На комиссаре — великолепная бобровая шуба с маленьким круглым отверстием на спине, окруженным пятном: кровью. Первые ряды клуба заняты революционерами в кожанках, с патронташами и револьверами. После их ухода печальные, усталые женщины призывают Тэффи покинуть город как можно быстрее. Так она и поступает. На пограничном пропускном пункте один из поклонников преподносит ей трогательный подарок — теплое шампанское, а в другом местечке ей дарят плитку шоколада. К тому времени шоколад и шампанское уже кажутся реликтами навсегда утраченного мира.
Несмотря на свой страх и отвращение перед большевистским насилием, Тэффи понимает, почему человек, изначально обреченный на скучную жизнь и тяжелый труд, так быстро пьянеет от революции, от запаха крови. Когда она прибывает на киевский вокзал, еще находящийся под контролем немцев и белогвардейцев, она видит человека, который отчитывает официанта за то, что тот подал ему стейк прежде жареного картофеля. «Вся эта небольшая сценка — подарок большевикам», — пишет она. Неужели этот человек не понимает, насколько ему повезло, что он вообще может есть стейк и жареный картофель — в любом порядке? Когда Тэффи покидает станцию, она радуется, видя, как один белогвардеец перед булочной ест свежее пирожное. Подобная последовательность в описании характерна для манеры Тэффи: она начинает не с политических программ, а с того, чему оказывается свидетелем. Она не стесняется получать удовольствие от хорошей еды, но вместе с тем понимает, почему официант тоже не прочь пообедать стейком. Ее гуманный, беспристрастный подход, с вниманием к деталям повседневной жизни, добавляет еще одно измерение читательскому восприятию момента: мы подробнее узнаем о том, какие его наполняли запахи, вкусы, картины, ощущения.
На первый взгляд, подконтрольный немцам Киев походит на фестиваль, где писатели и актеры из Москвы и Санкт-Петербурга в ресторанах лакомятся ветчиной, колбасой и фаршированным молочным поросенком. Но вскоре Тэффи приходит в заключению, что Киев больше напоминает зал ожидания, переполненный путешественниками, ожидающими отбытия к своему следующему месту назначения. По мере приближения украинской социалистической армии беженцы перемещаются на юг. Тэффи находится в Киеве достаточно долго, чтобы застать на улицах города патрули украинских социалистов: «На удивление вежливые господа в солдатских шинелях щелкали каблуками и рассказывали нам, каких улиц следует избегать, чтобы не наткнуться на какой-нибудь из их рейдов». С «гордым смирением и сильным украинским акцентом» мужчины объясняют Тэффи: «Мы крестьянские группы, о которых все вы так много толкуете».
Ее следующая остановка — город Одесса, при поддержке французов находящийся под условным контролем белого движения, но всем прекрасно известно, что на самом деле городом правят бандиты. По мере приближения большевиков бандиты становятся смелее, зная, что присвоение имущества в скором времени будет узаконено. Тэффи удается получить место на пароходе, отправляющемся во Владивосток, на котором она надеется вернуться в Москву, однако экипаж покидает судно, по-видимому желая передать его большевикам. Пассажиры вынуждены пустить в ход весь имеющийся у них инженерный и морской опыт для того, чтобы плыть дальше. Молодые денди подвозят уголь, дамы чистят рыбу. Чтобы доказать, что и она не уклоняется от общих обязанностей, Тэффи драит палубу, но скоро один знакомый просит ее остановиться. «Ваше мытье отвратительно, — говорит он. — К тому же у вас слишком счастливый вид. Люди могут подумать, что это какая-нибудь игра». На Тэффи — серебряные туфли; подобно многим другим женщинам-беженцам, она пытается спасти свою наиболее практичную одежду для будущей жизни, какой бы та ни оказалась.
Другие авторы, пишущие об этом периоде, Булгаков и Бунин, например, делают акцент на царившей в те дни неопределенности и насилии, на знаменитом вихре революции. Тэффи же в своих мемуарах проявляет больше интереса к жизнестойкости людей, тому, как повседневная жизнь вопреки всему продолжает свое течение. Эта несгибаемость особенно поражает и трогает в женщинах. Одна дама хвастается платьями, которые шьет из медицинской марли; другая мчится делать свой последний маникюр перед самым отправлением корабля. А сама Тэффи с подругами в Санкт-Петербурге научилась изготавливать нижнее белье из кальки.
Тэффи доплывает до Новороссийска, где корабль вынуждают причалить. Пир во время чумы в этом городе воспринимается еще тяжелее, чем в Одессе или Киеве. Одну из пьес Тэффи ставят в белогвардейской столице, Екатеринодаре. На спектакль она отправляется на поезде, переполненном осунувшимися, исхудалыми и обреченными на смерть солдатами белой армии. Этот спектакль будет для Тэффи последним в России. Ее не оставляет ощущение, что нити, связывающие ее душу с землей, порвались, оставив ее наедине с «черной, пустой, круглой землей и бескрайним звездным небом».
Звездное небо, как напоминание о вечности, превосходящей все человеческие надежды и страдания, — центральный мотив в романе Булгакова «Белая гвардия». В «Воспоминаниях» Тэффи образу неба противостоит образ моря. Так, Тэффи описывает котиковые шубы, которые, как и многие другие женщины, они носит в период бегства из России. Они теплые и ценные и могут послужить в качестве постели в случае ночевки на грузовом поезде или палубе судна. Как и их владелицы, шубы способны пережить само общество, их породившее. По словам Тэффи, у приятельницы одной актрисы, выжившей в кораблекрушении, полностью уцелела и котиковая шуба. Тюлень, в конце концов, морское животное.
В Киеве и Одессе женские шубы переливаются все еще гладким и блестящим мехом; в Новороссийске они уже стерлись по краям и пестрят проплешинами; а в Константинополе, после окончательного разрыва с тем, что когда-то было Россией, у них «засаленные воротники и завернутые со стыда манжеты». В Париже, где обосновалась Тэффи и многие другие русские беженцы, мех износился до последней степени. В 1924 году Тэффи пишет: «Все, что осталось — разрозненные вещи, случайные обрывки воспоминаний, заплатки на рукавах, воротниках и швах обычных шерстяных пальто». С другой стороны, Тэффи дожила до 1952 года, писала до самой своей смерти, а ее воспоминания дошли до нас в неизменном виде.
