Материалы ИноСМИ содержат оценки исключительно зарубежных СМИ и не отражают позицию редакции ИноСМИ
Кажется, мы наконец-то можем точно определить тех, кто сегодня вслух говорит об истреблении евреев в Литве. Либо они устраивают себе рекламу, поскольку подобное модно в Европе, либо их деятельность финансируют сами евреи. Все эти шокирующие подробности, эта хроника растерзания еврейских младенцев, когда для экономии пуль им разбивают головы о деревья, — есть не что иное как растравление незажившей раны грязными, неумелыми пальцами.
Кажется, мы наконец-то можем точно определить тех, кто сегодня вслух говорит об истреблении евреев в Литве. Либо они устраивают себе рекламу, поскольку подобное модно в Европе, либо их деятельность финансируют сами евреи. Все эти шокирующие подробности, эта хроника растерзания еврейских младенцев, когда для экономии пуль им разбивают головы о деревья, — есть не что иное как растравление незажившей раны грязными, неумелыми пальцами.
Таким способом травмируется еще одно поколение литовцев, наших детей, рожденных уже на свободе, ибо эти действия вызывают не раскаяние или хотя бы сострадание, а возбуждают еще бóльшую ненависть к евреям, — именно так работает естественный инстинкт национального самосохранения. Каждый народ уникален, поэтому для нас не подходит опыт Германии, когда именно через просвещение, самораскрытие, скрупулезное исследование нацистских зверств пришло облегчение и окончательное исцеление.
Там все происходило сразу после войны, события были близки, а сегодня убийцы и свидетели почти все вымерли, и поэтому Литва должна отыскивать собственный путь. Ведь недаром наши интеллектуалы, хронисты, комментаторы утверждают: не нужно, нельзя растравлять эту рану, сначала пусть она заживет, подернется забвением. Забытье иногда не менее ценно, чем память.
Я — из Молетай. Это — городок невероятной красоты с тремя внутренними озерами и еще тремя сотнями окрестных; да что тут говорить — все знают Молетай, литовский дачный рай. Во время войны, точнее в один летний день 1941 года здесь были расстреляны две тысячи евреев. Иначе говоря, восемьдесят процентов населения. Более чем две трети жителей местечка исчезли за несколько часов и были зарыты в общей яме. Руководили убийством немецкие нацисты. Стреляли местные литовцы. Таковые сухие факты и цифры. Сейчас место казни — на окраине города.
В советское время там был устроен скверик с мемориальной доской, а совсем рядом, то есть, буквально тут же, а может быть, прямо на краю огромной могилы расположилась районная строительная организация. Так что две тысячи наших земляков оказались у нее на задворках, среди нагромождения строительной техники, кирпичей, блоков, зажаты бараками, складами и бытовками, — словом, так искусно упрятаны, что я, рожденный и выросший в Молетай, ни разу на то место не попал и даже не знал о нем.
Все это существует и сегодня, только теперь это скорее свалка ржавой техники и строительного мусора, да и сам сквер выглядит жалко, если не сказать плачевно. Это зона застывшего, мумифицированного советского времени, кладбище растрескавшихся бетонных плит, сквозь которые пробивается трава. Я видел много похожих мест в российской, украинской глубинке, но там и весь фон такой: развал, разлом и распад. А Молетай никак не назовешь останками советского гнилья, город с каждым годом хорошеет, «европеет», прокладываются велодорожки, оздоровительные тропы вокруг озер, возникают теннисные корты, новые супермаркеты, и только там, где лежат евреи, — полный штиль.
Год назад была оторвана и мемориальная доска, заодно со звездой Давида. Теперь случайным прохожим никак не понять, что это за место, к чему это брошенный сквер. Единственная сохранившаяся надпись на мятой бумаге призывает „Не сорить!“. Так заживает, зарастает величайшая во всей молетской истории рана, ибо Литва избрала именно такой способ обращения с памятью о загубленных евреях. Своеобразный, не похожий ни на чей другой. В самом деле: смелая страна. Ведь наших евреев мы зарыли не затем, чтобы позже ставить им памятники, а затем, чтобы их не осталось.
Не только признаков жизни, но даже смерти. Ведь нам это больно, это может травмировать наших детей, пусть раны рубцуются сами. В один из майских выходных этого года футбольный агент из Израиля по имени Цви пришел к этому нашему скверику, где лежит более двадцати его родных. Деды, дяди, тетки, их сестры и братья, — все коренные, молетские. По еврейскому обычаю на большой камень, с которого содрана памятная доска, он положил малый камушек. Еще побыл там, постоял. Собрался уже уходить, но тут ввалились местные пьяницы и стали пить. Не таясь, прямо на могиле.
Когда Цви остановился и поглядел на них, от компании к нему подбежал мутноватый тип с криком: «Чего смотришь!». Конфликта удалось избежать лишь благодаря характеру Цви, он очень покладистый. Потом они даже разговорились. Цви спросил, почему они приходят пить именно сюда, ведь в Молетай столько прекрасных мест у озер. Ответ был: а что — удобно, укромно, никто не видит. Подумаешь, невелика трагедия, это простые литовские пропойцы, им дела нет, да и вряд ли известно, что под ними — две тысячи убитых людей, что они пьют и мочатся прямиком на их кости. Они просто-напросто хотят жить в свободной стране и не знать ее темного прошлого.
«Пусть рана сперва заживет, тогда и поговорим о ней». Зато взгляд городских властей уже совершенно другой — сознательный. Когда Цви на месте разбитого вандалами памятника предложил построить (за свои деньги) новый, молетские чиновники во главе с мэром бросились ему наперекор, уверяя, что новый монумент — это дело их чести, поэтому город берет на себя всю организационную и финансовую ношу. Мало того, 29 августа, в день 75-летия еврейской резни, в Молетай будет устроено памятное шествие по главной городской улице, той самой, по которой когда-то к яме гнали несчастных.
Со всего света приглашены потомки молетских евреев, в шествии примут участие президент и премьер Литвы, другие высокие лица, съедутся звезды, вечером состоится концерт, потом угощение, выставки. Такой вот пример подлинного раскаяния, значимый жест примирения. Вы поверили? И правда, как это было бы мудро. И просто. Нужна только воля, желание, ведь это немного стóит, примерно как двадцать метров велодорожки, а между тем символическое значение такого жеста, такого шага неоценимо, это событие прогремело бы на весь мир, во всех еврейских общинах, по сути — за один вечер мы смогли бы решительно изменить свой образ, и все это без публичного покаяния, которого так боимся, а просто всем показав, что мы уже не равнодушны, мы выросли, усвоили, чтó случилось, и мы теперь с той стороны, где жертвы, а не убийцы.
Цви действительно на свои деньги хочет поставить новый памятник, который уже делается. Но земля, где лежат погубленные евреи, — казенная. На памятник требуется разрешение. Чтобы его получить, Цви постоянно летает из Тель-Авива в Литву, обивает пороги молетской власти и бесконечно плутает по кабинетам. Иначе сказать, все делается для того, чтобы он заблудился в наших бюрократических лабиринтах: вдруг лопнет терпение и человек откажется от своего плана. Мне, наверное, впервые так стыдно за мой город. Бойня длится: одни крадут памятные доски с братских захоронений, другие не позволяют их восстановить, третьи безразлично наблюдают. Объясните: как, каким тоном, в каком тональности можно растрогать чуткую литовскую душу, чтобы она однажды пришла на такую могилу и сказала себе: здесь лежат мои евреи. Дети, которые передо мной носились по городским дворам, лазали по деревьям, плескались в тех же самых озерах, их родители, которые, как и мои, шли на работу по тем же улицам, ссорились, хохотали, для всех них этот город был домом, они любили его так же, как мы, только их однажды всех расстреляли и сами они не могут об этом рассказывать.
Кто-то другой должен это сделать за них. Они умерли. Я даже не пробую вообразить, каково им было над ямой. Пытаюсь представить себе, каким был город наутро после расстрела. Через неделю. Спустя год. Беспросветная пустота. Немота. Из почти трех тысяч жителей осталось семьсот. Магазины, конторы, «бубличные», футбольный клуб, самодеятельный драмтеатр — все обрушилось в эту яму. Старожилы рассказывают, что исполнителей казни и расхитителей еврейского скарба преследовало проклятие: страшные болезни, утраты близких, их дети тонули, гибли в авариях. На одном кладбище в Нью-Йорке стоит памятник жертвам той бойни. Он был установлен сразу после войны усилиями евреев, эмигрировавших из Молетай в межвоенную пору. На нем выбито: «И да отмстит Господь за их кровь».
Догадываюсь, что на свете много таких обелисков с проклятиями каждому литовскому городу и местечку. То поколение евреев нас не простило и уже, видимо, не простит, я это ощутил в Америке, где встречал литваков и говорил им, откуда я приехал. Мгновенно изменялся не просто взгляд на меня, менялся сам взгляд. Эти старые глаза смотрели на меня как на потомка убийцы их близких. И я их вполне понимаю: пока мы поименно не назвали палачей, не осудили их (а некоторым даже собираемся ставить памятники), до тех пор в их глазах головорезами будем все мы. И это уже не коллективная вина, от которой мы с таким пылом открещиваемся, а коллективное проклятие — и мы сами его на себя навлекли. Но Цви и такие, как он, — это уже другое поколение.
Они заново обретают свою утерянную землю, им просто любопытно повидать домá своих предков, их дворы, улицы и, поверьте, им вовсе не нужны их-ваши кривые хижины, стоящие с давних времен, они приезжают сюда не затем, чтобы отнять у нас жилье, они лишились гораздо большего, чем эти дедовские дома и краденая мебель. 29-го августа, в годовщину убийства, в Молетай обещают приехать окола сорока потомков молетских евреев со всего мира: из Израиля, США, ЮАР, Австралии, Уругвая. И будет их шествие по главной городской улице, по той самой дороге, где 75 лет назад гнали на смерть их близких. Это шествие организуют они сами. И город Молетай обещал им (пока) не мешать, даже на несколько часов прекратить движение по улице, где пройдет шествие. И все.
Да, будто бы существуют два города с одним именем, и один, сущий в нашем времени, другому, параллельному, из прошлого, милостиво позволяет воспользоваться своей улицей. Представьте себе, сорок молетских евреев в тот день двинутся в путь к родным могилам, а шесть тысяч молетских литовцев будут глядеть на них из своих окон. Но так уже было — 29 августа 1941 года. Когда евреев гнали по этой улице, а несколько местных белоповязочников бежали впереди и кричали в окна: «Не смотреть!». Кто посмотрит, будет вытащен из дому и отправлен вместе с евреями. Да, они прошагают, они почтут своих павших, возможно, даже воздвигнут памятник. Но потом они все уедут, и те две тысячи наших закопанных земляков вновь останутся в немой очной ставке с нами.
Опять они будут мертвы, а мы — живы, поэтому мы оскверним тот камень и будем дальше пить и мочиться на их могиле. Это самое страшное, что может случиться, но пока именно этот сценарий наиболее вероятен. И я не знаю, как быть, чтобы этого не случилось. Мой город, существующий в этом времени, не хочет или не в силах постичь значение этого события. Ему надо помочь. Помочь снять проклятие, длящееся 75 лет. Знаю, что есть мои земляки, которые хотят присоединиться к шествию, но боятся. Вы представляете? 2016 год, Литва, — люди в провинции все еще напуганы, им кажется опасным отдание почестей жертвам геноцида. Поэтому я зову всех, кто может и хочет: президента Литвы, председателя правительства, всех правых, левых, любых, земных и звездных, прославленных и безвестных, всех, кто в этот день будет у молетских озер, — приехать, прийти…
Ничего не придется делать, только идти, несколько километров по городку Молетай, вместе с нашими евреями. Сообща помолчать, посмотреться в глаза друг другу. Почти не сомневаюсь, что кто-то заплачет, ибо такие минуты ранят в самое сердце. Кто-то из них и кто-то из нас. И этого будет довольно. Только всего — показать им и себе, что больше мы не враги. Это шествие так или иначе случится. Вопрос только один: наши евреи снова пойдут одни или на этот раз мы будем вместе с ними. Так хочется верить, что это будет ясный, солнечный день на закате лета. 29-е августа. День, когда свершилось примирение.
В советское время там был устроен скверик с мемориальной доской, а совсем рядом, то есть, буквально тут же, а может быть, прямо на краю огромной могилы расположилась районная строительная организация. Так что две тысячи наших земляков оказались у нее на задворках, среди нагромождения строительной техники, кирпичей, блоков, зажаты бараками, складами и бытовками, — словом, так искусно упрятаны, что я, рожденный и выросший в Молетай, ни разу на то место не попал и даже не знал о нем.
Все это существует и сегодня, только теперь это скорее свалка ржавой техники и строительного мусора, да и сам сквер выглядит жалко, если не сказать плачевно. Это зона застывшего, мумифицированного советского времени, кладбище растрескавшихся бетонных плит, сквозь которые пробивается трава. Я видел много похожих мест в российской, украинской глубинке, но там и весь фон такой: развал, разлом и распад. А Молетай никак не назовешь останками советского гнилья, город с каждым годом хорошеет, «европеет», прокладываются велодорожки, оздоровительные тропы вокруг озер, возникают теннисные корты, новые супермаркеты, и только там, где лежат евреи, — полный штиль.
Год назад была оторвана и мемориальная доска, заодно со звездой Давида. Теперь случайным прохожим никак не понять, что это за место, к чему это брошенный сквер. Единственная сохранившаяся надпись на мятой бумаге призывает „Не сорить!“. Так заживает, зарастает величайшая во всей молетской истории рана, ибо Литва избрала именно такой способ обращения с памятью о загубленных евреях. Своеобразный, не похожий ни на чей другой. В самом деле: смелая страна. Ведь наших евреев мы зарыли не затем, чтобы позже ставить им памятники, а затем, чтобы их не осталось.
Не только признаков жизни, но даже смерти. Ведь нам это больно, это может травмировать наших детей, пусть раны рубцуются сами. В один из майских выходных этого года футбольный агент из Израиля по имени Цви пришел к этому нашему скверику, где лежит более двадцати его родных. Деды, дяди, тетки, их сестры и братья, — все коренные, молетские. По еврейскому обычаю на большой камень, с которого содрана памятная доска, он положил малый камушек. Еще побыл там, постоял. Собрался уже уходить, но тут ввалились местные пьяницы и стали пить. Не таясь, прямо на могиле.
Когда Цви остановился и поглядел на них, от компании к нему подбежал мутноватый тип с криком: «Чего смотришь!». Конфликта удалось избежать лишь благодаря характеру Цви, он очень покладистый. Потом они даже разговорились. Цви спросил, почему они приходят пить именно сюда, ведь в Молетай столько прекрасных мест у озер. Ответ был: а что — удобно, укромно, никто не видит. Подумаешь, невелика трагедия, это простые литовские пропойцы, им дела нет, да и вряд ли известно, что под ними — две тысячи убитых людей, что они пьют и мочатся прямиком на их кости. Они просто-напросто хотят жить в свободной стране и не знать ее темного прошлого.
«Пусть рана сперва заживет, тогда и поговорим о ней». Зато взгляд городских властей уже совершенно другой — сознательный. Когда Цви на месте разбитого вандалами памятника предложил построить (за свои деньги) новый, молетские чиновники во главе с мэром бросились ему наперекор, уверяя, что новый монумент — это дело их чести, поэтому город берет на себя всю организационную и финансовую ношу. Мало того, 29 августа, в день 75-летия еврейской резни, в Молетай будет устроено памятное шествие по главной городской улице, той самой, по которой когда-то к яме гнали несчастных.
Со всего света приглашены потомки молетских евреев, в шествии примут участие президент и премьер Литвы, другие высокие лица, съедутся звезды, вечером состоится концерт, потом угощение, выставки. Такой вот пример подлинного раскаяния, значимый жест примирения. Вы поверили? И правда, как это было бы мудро. И просто. Нужна только воля, желание, ведь это немного стóит, примерно как двадцать метров велодорожки, а между тем символическое значение такого жеста, такого шага неоценимо, это событие прогремело бы на весь мир, во всех еврейских общинах, по сути — за один вечер мы смогли бы решительно изменить свой образ, и все это без публичного покаяния, которого так боимся, а просто всем показав, что мы уже не равнодушны, мы выросли, усвоили, чтó случилось, и мы теперь с той стороны, где жертвы, а не убийцы.
Цви действительно на свои деньги хочет поставить новый памятник, который уже делается. Но земля, где лежат погубленные евреи, — казенная. На памятник требуется разрешение. Чтобы его получить, Цви постоянно летает из Тель-Авива в Литву, обивает пороги молетской власти и бесконечно плутает по кабинетам. Иначе сказать, все делается для того, чтобы он заблудился в наших бюрократических лабиринтах: вдруг лопнет терпение и человек откажется от своего плана. Мне, наверное, впервые так стыдно за мой город. Бойня длится: одни крадут памятные доски с братских захоронений, другие не позволяют их восстановить, третьи безразлично наблюдают. Объясните: как, каким тоном, в каком тональности можно растрогать чуткую литовскую душу, чтобы она однажды пришла на такую могилу и сказала себе: здесь лежат мои евреи. Дети, которые передо мной носились по городским дворам, лазали по деревьям, плескались в тех же самых озерах, их родители, которые, как и мои, шли на работу по тем же улицам, ссорились, хохотали, для всех них этот город был домом, они любили его так же, как мы, только их однажды всех расстреляли и сами они не могут об этом рассказывать.
Кто-то другой должен это сделать за них. Они умерли. Я даже не пробую вообразить, каково им было над ямой. Пытаюсь представить себе, каким был город наутро после расстрела. Через неделю. Спустя год. Беспросветная пустота. Немота. Из почти трех тысяч жителей осталось семьсот. Магазины, конторы, «бубличные», футбольный клуб, самодеятельный драмтеатр — все обрушилось в эту яму. Старожилы рассказывают, что исполнителей казни и расхитителей еврейского скарба преследовало проклятие: страшные болезни, утраты близких, их дети тонули, гибли в авариях. На одном кладбище в Нью-Йорке стоит памятник жертвам той бойни. Он был установлен сразу после войны усилиями евреев, эмигрировавших из Молетай в межвоенную пору. На нем выбито: «И да отмстит Господь за их кровь».
Догадываюсь, что на свете много таких обелисков с проклятиями каждому литовскому городу и местечку. То поколение евреев нас не простило и уже, видимо, не простит, я это ощутил в Америке, где встречал литваков и говорил им, откуда я приехал. Мгновенно изменялся не просто взгляд на меня, менялся сам взгляд. Эти старые глаза смотрели на меня как на потомка убийцы их близких. И я их вполне понимаю: пока мы поименно не назвали палачей, не осудили их (а некоторым даже собираемся ставить памятники), до тех пор в их глазах головорезами будем все мы. И это уже не коллективная вина, от которой мы с таким пылом открещиваемся, а коллективное проклятие — и мы сами его на себя навлекли. Но Цви и такие, как он, — это уже другое поколение.
Они заново обретают свою утерянную землю, им просто любопытно повидать домá своих предков, их дворы, улицы и, поверьте, им вовсе не нужны их-ваши кривые хижины, стоящие с давних времен, они приезжают сюда не затем, чтобы отнять у нас жилье, они лишились гораздо большего, чем эти дедовские дома и краденая мебель. 29-го августа, в годовщину убийства, в Молетай обещают приехать окола сорока потомков молетских евреев со всего мира: из Израиля, США, ЮАР, Австралии, Уругвая. И будет их шествие по главной городской улице, по той самой дороге, где 75 лет назад гнали на смерть их близких. Это шествие организуют они сами. И город Молетай обещал им (пока) не мешать, даже на несколько часов прекратить движение по улице, где пройдет шествие. И все.
Да, будто бы существуют два города с одним именем, и один, сущий в нашем времени, другому, параллельному, из прошлого, милостиво позволяет воспользоваться своей улицей. Представьте себе, сорок молетских евреев в тот день двинутся в путь к родным могилам, а шесть тысяч молетских литовцев будут глядеть на них из своих окон. Но так уже было — 29 августа 1941 года. Когда евреев гнали по этой улице, а несколько местных белоповязочников бежали впереди и кричали в окна: «Не смотреть!». Кто посмотрит, будет вытащен из дому и отправлен вместе с евреями. Да, они прошагают, они почтут своих павших, возможно, даже воздвигнут памятник. Но потом они все уедут, и те две тысячи наших закопанных земляков вновь останутся в немой очной ставке с нами.
Опять они будут мертвы, а мы — живы, поэтому мы оскверним тот камень и будем дальше пить и мочиться на их могиле. Это самое страшное, что может случиться, но пока именно этот сценарий наиболее вероятен. И я не знаю, как быть, чтобы этого не случилось. Мой город, существующий в этом времени, не хочет или не в силах постичь значение этого события. Ему надо помочь. Помочь снять проклятие, длящееся 75 лет. Знаю, что есть мои земляки, которые хотят присоединиться к шествию, но боятся. Вы представляете? 2016 год, Литва, — люди в провинции все еще напуганы, им кажется опасным отдание почестей жертвам геноцида. Поэтому я зову всех, кто может и хочет: президента Литвы, председателя правительства, всех правых, левых, любых, земных и звездных, прославленных и безвестных, всех, кто в этот день будет у молетских озер, — приехать, прийти…
Ничего не придется делать, только идти, несколько километров по городку Молетай, вместе с нашими евреями. Сообща помолчать, посмотреться в глаза друг другу. Почти не сомневаюсь, что кто-то заплачет, ибо такие минуты ранят в самое сердце. Кто-то из них и кто-то из нас. И этого будет довольно. Только всего — показать им и себе, что больше мы не враги. Это шествие так или иначе случится. Вопрос только один: наши евреи снова пойдут одни или на этот раз мы будем вместе с ними. Так хочется верить, что это будет ясный, солнечный день на закате лета. 29-е августа. День, когда свершилось примирение.
