Монах не пропускает нас внутрь без наставления, но он заслужил это право. К нашей группе ученых, приехавших в Румынию на конференцию, посвященную научному наследию историка Питера Брауна (Peter Brown), относятся хорошо. Мы стоим в библиотеке Нямецкой лавры, где впервые было переведено на славянский язык «Добротолюбие», являющееся важнейшим сборником духовных произведений православной мысли, и нам разрешили подержать в руках оригинальные заметки переводчика. Мы смотрим на внушительное церковное убранство, где с каждой стены на нас смотрят мерцающие лики святых. Мы постояли перед иконой Богородицы XIV века (она чудотворная), которую монастырю подарил Константинополь. Сочащееся из иконы тепло не дает оторвать от нее взгляд. Мы постояли перед гробницей святого, которая в коммунистическую эпоху вспучила землю над ней. Необъяснимо — как тогда, так и сейчас. Рассказавший нам эту историю ученый — профессор, владеющий восемью языками, а такой человек вряд ли станет придумывать сказки.
Как я уже сказал, проводивший для нас экскурсию по монастырю монах заслужил право прочесть нам проповедь. Он задает нам на румынском языке простой вопрос, который переводит наш хозяин. В чем смысл наших исследований ключевых моментов истории византийского и современного православия, если нас самих эти истины не преобразили? Мы, доктора наук, занимающиеся различными аспектами истории православия, только вежливо улыбаемся, поскольку у современной науки нет ответа на этот вопрос ввиду того, что в научном сообществе существует молчаливое соглашение никогда его не задавать.
В тот вечер мы приезжаем в бывший отель для коммунистов в Яссах, который стал общежитием православной семинарии. В грубо вырубленных нишах стоят недавно написанные иконы. Еда изысканная — чтобы доставить нам удовольствие. Группа молодых людей, часть из них подросткового возраста, составляет преданную свиту главного монаха. Всего их пятнадцать. Изучающие богословие студенты с почтением относятся к нам, иностранным ученым, из-за чего во время еды царит неловкое молчание. Но это молчание во время следующего обеда прерывается, когда они встают и начинают петь. Мало что на свете может сравниться с песнопениями православных монахов на горе Афон. Это уникальный будильник, способный пробудить дремлющие уголки человеческой души. Мне сразу становится понятно, почему эта молодежь ходит по семинарии вместо того, чтобы наслаждаться посткоммунистическим глянцем в близлежащем торговом центре. Будь я румынским тинейджером, я бы тоже непременно присоединился к ним.
Старые песни исполняют молодые голоса, и точно так же, большинство встретившихся нам церквей не древние, а современные, с едва высохшей на них краской. Безусловно, такие памятники всемирного наследия ЮНЕСКО как храмы в Воронце, Молдовице и Путне запоминаются надолго. Если принимать во внимание росписи (а это надо делать обязательно), то их можно причислить к великим произведениям ранней современной теологии. Но у меня возникло впечатление, что на каждую старую церковь, которую мы посетили, в Румынии приходится две новых. Большинство историков искусств игнорируют эти циклы иконографии, завороженные более древними памятниками, и из-за этого они лишаются шанса засвидетельствовать ту главу в истории искусств, которая пишется сегодня. Orthodox Arts Journal давно уже пишет о том, что иконопись в посткоммунистической Румынии переживает период расцвета, и что это не просто консервативная реакция. Некоторые мастера строят маленькие скромные церкви, наполненные архитектурными новшествами и создающие противовес гигантским проектам, реализуемым на государственные средства. Как сообщает Кристофер Меррил (Christopher Merrill) (американский литератор, журналист и переводчик — прим. пер.), современное художественное влияние тоже играет свою роль. В 1980-е годы, когда разрушение церквей еще продолжалось, румынский художник Сорин Думитреску (Sorin Dumitrescu) первым начал оказывать сопротивление социалистическому реализму духовной тематикой. Бросив курить во время паломничества на гору Афон (а Думитреску курил по три пачки в день), он был вознагражден двумя видениями Девы Марии, что до сих пор вдохновляет его на написание авангардных икон. Художники, собирающиеся в Бухаресте вокруг его галереи «Катакомба», продолжают эту работу под его руководством.
Переезжая с место на место, мы наблюдали за тем, как пробуждается от зимней спячки земля, как будто символизируя это духовное возрождение. В поездке я читаю часто обсуждаемый роман Евгения Водолазкина «Лавр», где он пишет о юродивом из XV века Арсении. Арсений видит будущее. Хотя этот человек живет в конце средневековья, он почему-то наступает на пластиковую бутылку, как будто предвидя тот ужасно замусоренный в коммунистические годы ландшафт, который окружает меня. Я читаю в автобусе, а наш ученый экскурсовод встает и отвечает на тот вопрос, который задают многие из нас. Кто этот современный святой, чей лик мы видим в каждом храме и в каждом магазинчике на углу? Его, как и главного героя Водолазкина, зовут Арсений (в миру Зиан Бока) (1910-1989 гг.). Будучи иконописцем и подвергаемым гонениям монахом, он помогал переводить «Добротолюбие» на современный румынский язык. К моменту прихода к власти коммунистов он был уважаемым настоятелем монастыря. Мы узнаем о чудесах, (в том числе, о билокации), которые непреднамеренно зафиксировали коммунистические власти. В этот момент обворожительный роман Водолазкина перестает казаться странным.
Но в основном святость, свидетелем которой я стал, принимает форму обыкновенной доброты. Один из наших хозяев архимандрит Хризостом был вполне успешным дипломированным специалистом, но вдруг ощутил пустоту, которая привела его к вере. Как сказал о постриге Томас Мертон (Thomas Merton), все проще простого, если ты делаешь это плохо, но очень трудно, если ты делаешь это хорошо. Умный, гостеприимный и веселый отец Хризостом явно относится ко второй категории.
Румынские христиане, с которыми я встречаюсь, не смотрят на православие сквозь розовые очки. Если говорить о политике, то всех их тревожат территориальные амбиции путинской России. Многих представителей духовенства беспокоит то, что аналогичные амбиции русской церкви могут возобладать на долгожданном Всеправославном соборе, который должен пройти этим летом. Внутри Румынской православной церкви по-прежнему тревогу вызывают проблемы национализма, филетизма (тенденция в поместных православных церквах приносить общецерковные интересы в жертву национально-политическим — прим. пер.) и сговора между церковью и государством. Но верующие обращаются к помощи великого сонма святых, которые смотрят на них с каждой церковной стены, и к смиренной твердости духа, которая помогала им во времена коммунизма.
Но в каждом месте, куда мы приезжаем, нам снова и снова задают один и тот же вопрос — задают ученые, монахи, а накануне Великого поста и один епископ: почему вас интересует история православия, хотя сами вы не православные? Мы ученые из Америки, Израиля, Германии и Австрии, каждый из нас исследует ту или иную тематику, связан с научным наследием той или иной школы — но у нас нет ответа, и мы просто молчим. Но это вопрос из лучших побуждений. Как будто рабочие спрашивают группу изнуренных тяжким трудом по сбору урожая собратьев, почему те не едят.
Так или иначе, в последний вечер нашего мероприятия чрезвычайно благодарные за стипендию Питера Брауна румынские православные священники вручают нам икону, чтобы мы передали ее знаменитому историку. Краски на ней еще не высохли, и упаковывать ее нельзя.
Мэтью Миллинер — адъюнкт-профессор истории искусств Уитонского колледжа.
