Второе 11 сентября: что означает для России расстрел в Орландо

Расстрел гей-клуба в Орландо исламистом дает России возможность повторить антитеррористическое сближение с США, как это было 11 сентября 2001 года, а заодно избавиться от одиозных и опасных черт государственной идеологии

Владимир Путин выразил соболезнования пострадавшим в Орландо и написал Обаме, что в России «разделяют боль и скорбь тех, кто потерял своих родных и близких в результате этого варварского преступления». Президент России объявил таким образом, что разделяет боль и скорбь геев, их партнеров (в том числе по ненавистным гей-бракам), их родителей (про таких говорили у нас еще недавно, что не так воспитали детей), их друзей и сочувствующего им Запада, с которым враждовал именно по этому поводу.

Его слова только отчасти соответствуют действительности. В России многие — от бывшего спикера Патриархии до нынешнего молодого бизнесмена с исламскими корнями — разделяют как боль и скорбь, так и, судя по соцсетям, если не образ действий, то чувства стрелявшего: действительно, сколько можно это терпеть, сидели бы тихо, не показывались, были бы целы. Тезис о том, что жертва насилия сама виновата, потому что попалась на глаза, опровергается, однако, всей предшествующей историей: по той же логике проблема евреев Рейха, христиан времен Диоклетиана, православных священников времен НКВД, поэта Мандельштама и поэта Гумилева состояла в том, что они плохо спрятались. Однако, даже когда все они прятались хорошо, за ними приходили в укрытие. Строго говоря, именно это и произошло в Орландо: террорист стрелял не в общедоступном месте, а на манер Брейвика на острове Утёйа или Цорионова в Манеже, пришел на закрытое мероприятие в специализированное место, то есть именно туда, где по щедротам российских сторонников морали другие и должны находиться, и тогда им ничего не будет. Весь предыдущий опыт, однако, показывает, что хорошо спрятаться врагам тоталитарных идеологий удается только на том свете, поэтому попытка не стоит усилий.

Отработанный материал

Расстрел гей-клуба религиозным фанатиком выявил то неудобное положение, в котором довольно давно, как минимум с начала сирийской операции, оказалось российское руководство. Затруднительно бороться против ИГИЛ (террористическая организация, запрещенная в России) и разделять с ним его базовую заповедь. Это значит создавать собственными руками недосягаемого конкурента: ИГИЛ в исполнении этой заповеди всегда будет впереди, а все прочие рядом с ним всегда будут выглядеть нерешительными и недоработавшими (вот и приходится самим идти в магазин за винтовкой).

Занять желанное в истории место победителя ИГИЛ нельзя, разделяя его главную ценность (а это, если мы спросим всех религиозных фанатиков мира — а не молитва или пост — и есть их главная, самая глубоко сидящая ценность, что довольно много говорит о механике религиозного фанатизма). Даже сталинский СССР, хотя использовал тоталитарные практики, сходные с немецкими, на словах всегда провозглашал ценности, противоположные нацистским. Это в то время. А что же теперь, когда не 37-й год?

Нелогично считать главной опасностью религиозных фанатиков и одновременно сообщать населению, что они, в сущности, правы. Гораздо логичнее сообщать, что они во всем и кругом не правы, как во вчерашней очень быстрой (почти как 11 сентября 2001 года) путинской телеграмме.

После сирийской кампании, которая отодвинула вдаль украинскую, во время надежд на новые дипломатические и экономические достижения российская антигейская кампания давно потеряла всякий смысл, если он когда-то у нее был. Наступило удобное время забыть ее окончательно: вести себя иначе после Орландо просто не очень прилично и не слишком рационально, хотя бы потому, что на любую официальную гомофобию Запад теперь будет реагировать еще более раздраженно и принципиально, а это плохо совместимо не только с самыми самонадеянными задачами — создать новую антигитлеровскую коалицию свободолюбивых народов против терроризма (понятие свободолюбия сейчас включает и толерантность) или обеспечить себе постоянное место в мировом совете директоров, но и с такими конкретными задачами, как снятие санкций, возвращение в страну инвесторов и дипломатическое разрешение крымской и донбасской аномалии с частичным признанием ее итогов.

Теракт в Орландо мог бы стать хорошим поводом если не осудить прежнюю государственную гомофобную политику, то тихо о ней забыть и прекратить натравливание одних граждан страны на других, сочтя всех лояльных подданных одинаково полезными податными душами, независимо от их личных предпочтений, как это бывало и прежде, при государях императорах, так и совсем недавно. Жили ведь мы и первый, и второй путинский срок без этой ценности, и экономика росла, и патриотизм прибывал, и благосостояние повышалось, и даже войны выигрывались. Так что даже верующему правителю, к числу которых относится и Путин, и адресат его первой телеграммы Буш, не стоит преувеличивать ее богоугодность для земных царствий и предоставить Богу разбираться с личными грехами подданных на личном для каждого Страшном суде. С богоугодностью Саддама Хусейна и аль-Багдади им по этой части все равно не сравниться.

Теракт в Орландо для российских начальников (как реальных, так и мнимых сотрясателей воздуха в поисках карьеры) мог бы стать поводом выйти из нелепой гомофобной ловушки, в которую они себя загнали в поисках общих ценностей с народом, призванных заменить прежние материальные, которые стали поступать с перебоями.

Замена сначала принесла кое-какие результаты по части сплочения правителя с народом поверх голов наказанного среднего класса, но, с другой стороны, еще до всякого Майдана сильно подпортила тот глобальный русский праздник, пир на весь мир, который готовились сделать из Олимпиады в Сочи.

Потом роль главных врагов России перехватили украинские националисты, потом исламские террористы из ИГИЛ, и ценность гомофобной кампании упала: риски и неудобства, которые она приносит, превысили выгоды, особенно сейчас.

Запад это только раздражает, а успешно продать свою гомофобию третьему миру и стать лидером борьбы развивающегося человечества против развращенного Запада у нас не получается: для консерваторов Индии и исламского мира мы сами такой Запад и есть, Латинская Америка и Китай с его совсем иными моральными традициями к главной теме российской морали равнодушны. Для перспективных европейских правых важнейший пункт программы — антиэмигрантский, и гомофобия в их понимании связана не столько с европейскими ценностями, сколько с нравами приезжих, от которых эти ценности надо защитить. И оставшиеся в итоге некоторые страны Африки не собираются вместе с нами ссориться с Западом на этой почве, кроме тех, что уже поссорились на другой.

Толерантность по сравнению

Конечно, российская идеология не умеет делать резких разворотов, а власть редко признает ошибки и выступает с покаянными заявлениями. Ее метод — тихий слив, забвение, отсутствие реакции на инициативу идейных непосед и низовых карьеристов, которые бросают камень в ожидании кругов, которых не появляется.

Разумеется, Путин до некоторой степени уверен, что просто выражал сочувствие погибшим людям, независимо от их сексуальной ориентации, и что в России нет никакой дискриминации по этому признаку, потому что такой-то и такой-то артисты эстрады — народные и он им лично вручал ордена. Именно так пытаются смягчить неприятные для себя импликации путинской телеграммы российские враги терпимости. Сказать, что Путин (и мы с ним) сочувствует просто убитым и раненым людям — это попытка вывести за скобки мотив убийства и таким образом выгородить для себя привычное пространство для ненависти, внутри которого можно продолжать в том же духе: жертвам мы сочувствуем, а извращенцы пусть не высовываются.

Однако сознательное отделение убийства от мотива если и не разновидность соучастия, то как минимум форма сокрытия преступления. Когда сообщается, что в Америке вешают негров, никак невозможно переформулировать тему таким образом, что в Америке одни люди вешают других. При расследовании убийства скинхедами таджикского дворника в Москве следствию не безразличен тот факт, что он приезжий с юга; при убийстве пророссийского журналиста в Киеве — взгляды убитого, и так далее.

Разумеется, Путин прекрасно осознает и мотивы, и особенности места преступления, и тот факт, что погибшие в российской идеологии последнего времени долго были главным идейным врагом, наглядным воплощением аморального Запада, который хочет нас растлить, а мы защищаем свой сексуальный суверенитет. До украинских событий в течение нескольких лет это было центральной темой российской идеологии.

Чуть больше соответствуют действительности слова про отсутствие дискриминации. Российская власть, даже принимая репрессивные законы и формулируя кампании против врагов, не имеет в виду ни тотального, без изъяна, применения этих законов, ни каких-то окончательных решений. Поэтому по числу легально действующих гей-клубов Москва по-прежнему превосходит многие города свободных стран. Точно так же, как, несмотря на нападки идеологов на русский современный театр или искусство, и то и другое в России существует и плодоносит. Президенту может казаться высокой степенью терпимости тот факт, что существует то, что в глазах некоторых представителей его круга и большой части населения должно быть изведено под корень. Однако в мировой системе координат дискриминация в России есть, и тут ничего не поделаешь. Саудовским королям тоже может казаться, что женщины у них невероятно свободны: и в университет могут ходить свой, и водительские права скоро начнут получать.

Тем более его заявления о том, что у нас нет гомофобии, кажутся Путину верхом толерантности на фоне того, что позволяют себя другие лидеры, от Лукашенко до Мугабе. Когда лидер персоналистского авторитарного режима говорит о том, что его правлению не присуще какое-то свойство, подразумевается, что это свойство — плохое. До некоторой степени «у нас нет гомофобии» — отважное заявление в ситуации, когда часть народа считает это свойство хорошим и требует, чтобы оно было.

Это в целом вписывается в подход Путина к институтам и правилам современного мира: нарушать, когда выгодно, дух, соблюдая букву и приличия.

Государственная гомофобия — довольно риторична. Она существует для единения с большинством, но российское государство пресекает эксцессы. Группы идейных рэкетиров «Оккупай-педофиляй» и «Оккупай-геронтофиляй», которые маскировали вымогательство борьбой против педофилии, представителей сексуальных меньшинств и либералов (по словам вдохновителя обеих групп неонациста Марцинкевича, «для выявления сущности либерализма»), разгромлены, а их участники приговорены к тюремным срокам в том же 2013 году, когда Дума приняла антигейские законы. Следствие велось среди прочего по статье «о возбуждении ненависти по признаку принадлежности к социальной группе людей, по признаку сексуальной ориентации». Однако нападения, подобные американскому, были и у нас, пусть и менее трагические, вроде нападения на гей-клуб в Москве в октябре 2012 года.

Слабое место государства

Строго говоря, российская политика вполне могла бы привести к похожей трагедии и в России, если бы здесь было проще с оружием, а мусульманская община бала бы столь же инокультурной, как в Америке. И это был бы, конечно, внешний и внутренний кошмар для власти.

Есть глубокая связь между децентрализованным насилием, гомофобией и религиозным экстремизмом. Религиозно мотивированная гомофобия — одно из тонких мест, где государство чаще всего теряет монополию на насилие, и тем чаще, чем больше дает понять, что оно тоже не симпатизирует нарушителям сексуального единодушия.

Испарения этой опасной смеси в воздухе для государства рискованней, чем выгоды от сплочения народа против общего врага. Для своих Кремль опасно совместил и даже заместил национальное понимание русского мира, которое показалось опасным для многонациональной страны, размытым антизападным морализаторством. Добровольцы воюют против украинских националистов, чтобы вместе с Украиной не затащили в Европу, где разврат. Притом что взгляды на европейский разврат у каких-нибудь самопровозглашенных луганских казаков и их заклятых врагов из запрещенного «Правого сектора» совпадают, а опасность быть затащенным в Европу и у тех, и у других не так уж велика. Зато гомофобия стала частью идеологии героизированных ДНР и ЛНР и многих из тех, кто имеет военный опыт на востоке Украины и, пока теоретически, готов побороться за эти ценности здесь, если государство не справляется.

Президентские соболезнования в случае крупного несчастья — неизбежный дипломатический протокол. Но тональность и содержание сюжетов государственных СМИ, которые с осуждением сообщили и о мотивах убийцы и с сочувствием об особенностях пострадавших, не скрыв место происшествия (пропагандистские госСМИ тут оказались толерантнее свободного интернета), а также быстрота и, можно сказать, искренность соболезнований, напомнившие 11 сентября 2001 года, заставляют предположить, что российская власть хочет оказаться другом в беде, пусть и подразумевая: мы же говорили, давайте бороться с общим врагом вместе.

Конечно, можно, как региональный сателлит Запада, вроде Катара или Саудовской Аравии, одной рукой слегка бомбить ИГ, а другой разбираться с извращенцами по шариату. Однако Россия в этой роли выступать не может и не хочет, а идея равноправного союзничества, на которое она претендует, реализуется не только против кого-то, но и если стороны принимают базовый список общих ценностей, который сейчас не так уж и короток.

Как и в случае с 11 сентября, у России появился шанс, пусть в худших условиях, подчеркнуть общность ценностей с развитой частью мира и убрать одно из самых одиозных направлений во внутренней политике, которое мешает внешней. Чтобы она им воспользовалась, вероятно, имеет смысл не оставлять эту попытку совсем уж без внимания.