75-я годовщина нападения Германии на СССР не является для нас по-настоящему значимой датой. «Великой Отечественной» в украинском сознании уже нет, а Вторая мировая началась не 22 июня 1941 года, но гораздо раньше.
Сегодня это очевидно любому здравомыслящему человеку, и даже не верится, что еще недавно эта концепция на Украине конкурировала с мифологизированным советским официозом. Особенно ярок контраст с соседней Россией, где тот же официоз ВОВ превратился в нечто вроде религии.
Окончательно переквалифицировав войну 1941—1945 годов в советско-германскую, украинцы стали смотреть на нее отстраненно.
По сути это своеобразный эксперимент: что происходит, когда в общественном сознании война становится чужой? Чем она отличается от своей? Сравнивать можно не только с прежней военной мифологией. Практически одновременно с развенчанием Великой Отечественной войны нашу жизнь вошло украинско-российское противостояние, и эта война для нас — своя.
Наиболее яркие маркеры, связанные с восприятием войны, бросаются в глаза сразу же. Первый из них — это военные преступления. Признав схватку Гитлера со Сталиным чужой войной, мы можем честно и откровенно говорить о красноармейском мародерстве или насилии советских бойцов над немецкими женщинами. Уже никто не будет отрицать или оправдывать эти эксцессы — как в России, яростно защищающей светлый облик дедов. Не имеет значения, что наши деды тоже служили в Красной армии, и что украинцев в поверженной Германии было не меньше, чем представителей других советских национальностей.
Стоило заменить «Великую Отечественную» на советско-германскую, и мы стали беспристрастными наблюдателями. Для нас очевидно, что во время войны жестокости творят обе стороны, что герой-фронтовик может быть мародером и насильником, и что такова суровая правда жизни.
Однако на своей войне эта отстраненная мудрость не работает. Пусть кто-нибудь попробует заикнуться, что военные преступления на Донбассе совершаются не только пророссийскими боевиками, и некоторые истории об украинских жестокостях все-таки правдивы. Шквал негативных эмоций будет примерно таким же, как российская реакция на критику красноармейцев.
Да, умом мы понимаем, что наша армия не может состоять из одних ангелов в белых перчатках. Но сердце протестует против любых обвинений в адрес украинских бойцов. Потому что нынешняя война — своя.
Другой маркер — это жертвы. Когда речь идет о чужой войне, жертвы прежде всего ассоциируются с гражданским населением. Это те, кто безоружен и слаб, кто не принимал участия в боевых действиях и стал заложником трагических обстоятельств. Женщины, дети, старики. Расстрелянные в Бабьем Яру, погибшие под бомбежками, умершие от голода в блокадном Ленинграде.
Не считая войну 1941—1945 своей, мы смело включаем в этот список мирных немцев, убитых красноармейцами в Неммерсдорфе, или беженцев, потопленных на «Вильгельме Густлофе». Погибшего немецкого ребенка или немецкую девушку жальче, чем убитого советского солдата. Кто бы с кем ни воевал, а беззащитный ребенок или хрупкая девушка — это не здоровый мужик с оружием.
Но на своей войне все по-другому. Жертвы войны — это прежде всего те, кто погиб, защищая свободу и независимость Украины. Молодые и зрелые мужчины в камуфляже. Именно комбатантов мы оплакиваем в первую очередь, именно по ним искренне скорбим, и эта скорбь не становится меньше от того, что павшие не были слабыми и беззащитными.
Главное, что они наши — чьи-то сыновья, отцы, мужья, возлюбленные, друзья.
Напротив, гражданские жертвы на Украине отступают на второй план.
Как правило, это выходцы из чуждой нам ватной среды, и скорбеть по ним всей душой не получается. Будем откровенны: для пассионарной части общества погибший на передовой доброволец — бОльшая трагедия, чем гибель женщины, ребенка или старика во время артобстрела в Донецке. Потому что нынешняя война — своя.
Третий маркер — обыватели. Приземленные, безыдейные, озабоченные собственным выживанием. Когда советско-германская война стала чужой, в нашем обществе окончательно возобладало сочувственное отношение к обывателю. Мы понимаем, что коммунисты и нацисты приходят и уходят, а что-то кушать надо при любом режиме. И уже никто не станет клеймить позором беднягу, который работал на заводе при немцах или чистил сапоги гитлеровским офицерам.
«По советским понятиям люди, оставшиеся на оккупированной территории, — не патриоты, значит и не люди», — этот подход, описанный писателем Анатолием Кузнецовым, кажется нам бесчеловечным.
Зоя Космодемьянская, поджигавшая крестьянские избы в оккупированной деревне, больше не считается героиней. А мобилизация «чернопиджачников» — мужчин с освобожденных земель, которых советское командование бросало в бой необученными и неэкипированными, в качестве расходного материала — выглядит преступлением. Ведь эти несчастные были виновны лишь в том, что жили в оккупации!
Но на своей войне никакого снисхождения к обывателю нет. Значительная часть общества убеждена, что люди, оставшиеся в Крыму и на Донбассе, — не патриоты, и, значит, не заслуживают человеческого сочувствия. Если они страдают, то сами в этом виноваты. Даже если они не ходили на «референдумы» и не записывались в «ополчение», а просто приспособились к новому порядку, они все равно остаются пассивными соучастниками врага.
И если в ходе освобождения Донбасса кто-то предложит мобилизовывать местных мужчин и бросать их в бой первыми, эта идея наверняка встретит горячую поддержку в соцсетях: «Правильно! Пускай вместо наших ребят гибнут они! Пусть кровью смывают свою вину перед Украиной!» В глазах многих украинцев такое решение выглядело бы справедливым. Потому что нынешняя война — своя.
Из всего вышесказанного можно сделать два вывода.
Первое. В плане понимания истории отказ от «Великой Отечественной» оказался несомненным благом.
Став чужой, война 1941—1945 освободилась от неписаных табу. Она стала рельефнее и выразительнее, обнаружив множество оттенков и полутонов. А главное — война очеловечилась, и вместо ходульных героев и злодеев на первый план вышли живые люди со своими заботами, слабостями, страстями, добродетелями и пороками.
Второе. В силу тех же причин бессмысленно подходить к нынешней войне с общечеловеческими мерками. Ничего не получится: весь интеллектуальный и моральный багаж, почерпнутый из умных книжек о чужих войнах, будет бесполезен. И нельзя упрекать украинцев в том, что происходящее воспринимается именно так, а не иначе. Апелляции к гуманизму и европейским ценностям не срабатывают, пока война остается своей.
Может статься, что боевые действия на Донбассе завершатся, Путин отдаст душу дьяволу, Крым вернется на Украину, а ветераны АТО превратятся в глубоких стариков, но в массовом сознании война так и останется своей — черно-белой, категоричной и безжалостной.
И никто не знает, сколько времени должно пройти, прежде чем Украина сможет взглянуть на нынешние события со стороны.
