Люди любят рассказывать (и пересказывать) истории. На это довольно давно обратили внимание специалисты в области связей с общественностью и, чего уж таить, пропаганды. Тем более, что сама по себе любая рассказанная история не столь безобидна, как может показаться.
Известный украинский ученый Георгий Почепцов, который одним из первых на постсоветском пространстве начал изучать феномен информационных войн, отмечал, что истории, или, используя научный термин — нарративы, способны обладать сильным влиянием на человека и его восприятие мира. Достаточно упомянуть, что Почепцов наравне с войнами информационными и психологическими выделял и войны нарративов.
Вспомнить все это подвигло наблюдение за сессией, посвященной пропаганде и информационной безопасности, которая проходила в рамках традиционного каунасского Конгресса исследователей Белоруссии. Проблемы пропагандистского и информационного воздействия как никогда актуальны для нашего региона, что было отражено и в докладах, которые прозвучали на упомянутой сессии.
Например, Илья Сульжицкий из Гродненского государственного университета в своем докладе, посвященном освещению так называемых «украинских событий» в русскоязычных СМИ, упомянул, что, по его наблюдениям, «антифашистскую риторику» сегодня активно использует и российская, и украинская сторона. Если же говорить проще — в непрекращающейся информационной войне обе стороны обвиняют друг друга в «фашизме», а себя позиционируют как неустанных борцов с этим злом. Подобное замечание позволяет попытаться понять суть нарративных войн.
Достаточно упомянуть, что согласно исследованиям известного российского социолога Бориса Дубина Вторая мировая война (а точнее, тот ее период, который в России именуется Великой Отечественной войной) является главным объединяющим нарративом современного российского общества. В России именно это историческое событие позиционируется как основное, поэтому связанные с ним концепты воспринимаются легко и, можно сказать, не критично.
При этом остается вопрос, почему разговор ведется именно о «фашизме», поскольку, если даже пытаться проводить исторические параллели, это не вполне верное понятие. В коллективной памяти российского общества основной враг в Великой Отечественной войне — гитлеровская Германия, в то время, как слово «фашизм» итальянского происхождения и связано с тогдашним режимом в Италии.
Однако вряд ли кто-нибудь из тех, кто сегодня направо и налево бросается словами про «фашизм» и его «возрождение» задумывается об упомянутом историческом обстоятельстве. Нетрудно заметить, что в войне нарративов некоторые понятия могут терять свое изначальное содержание. Можно сказать, что «фашист» сегодня — это то же, что и «редиска» (т.е. «нехороший человек») из фильма «Джентльмены удачи», только в сотню раз сильнее, если учитывать негативный оттенок слова.
Сегодня мало кто сходу может объяснить суть фашизма и его историческое отличие от нацизма (т.е. гитлеровского национал-социализма), или же доказать их сходство, но это не мешает голословным обвинениям в «фашизме» громко звучать в современном информационном пространстве. Пропаганда вообще очень часто использует упрощенные конструкции.
Назвать кого-то «фашистом» просто и эффективно, поскольку за этим словом закреплено сильный негативный оттенок, так что, по сути, нет необходимости объяснять что-то дополнительно или даже аргументировать. Однако такое отношение к фашизму (здесь имеется в виду историческое явление) мифологизирует его. И не только его.
Если посмотреть на то, как сегодня в пропагандистских или любых иных целях используются слова и понятия, которые относятся ко времени Второй мировой войны, то становится ясно, что и она уже в сознании современных людей очень сильно мифологизирована. Ее повседневный нарратив (в отличие от нарратива исторического, который оказывается заперт в академической среде, как в гетто) очищен от грязи и пыли, от естественных человеческих противоречий и даже, можно сказать, исторических реалий.
В такой ситуации становится понятным логика шизофренического высказывания российского министра культуры Владимира Мединского, который назвал историю о «28 панфиловцах» «святой легендой» и рьяно защищал ее от посягательств, хотя на данный момент убедительно доказано, что «подвиг панфиловцев» является конструктом советской пропаганды. Похоже, что в информационных схватках нарративы зачастую теряют свое истинное значение и приобретают новое, очень часто — более поверхностное. Нечто подобное произошло с концептом «русского мира».
Оно превратилось в синоним агрессии и опасности, беды и разрухи. Дать этому концепту какое-то другое содержание становится непосильной задачей. Но отринуть один нарратив недостаточно. Как говорится, свято место пусто не бывает. Немало внимания на упомянутой сессии каунасского конгресса было уделено и тому, что же регион между Черным и Балтийским морем может предложить взамен испорченного концепта «русского мира», а точнее — что ему можно было бы противопоставить.
Тут на самом деле вариантов тоже немало, начиная историческим наследием Великого княжества Литовского и основанного на нем нарратива, который в свое время активно развивал нобелевский лауреат Чеслов Милош, и заканчивая подзабытым, но сегодня вновь припоминаемым геополитическим проектом Междуморья, который мог бы по-своему объединить Украину, страны Балтии, Польшу и, возможно, ту же Белоруссию. Впрочем, какой бы из альтернативных нарративов не укрепился на наших просторах, есть твердое убеждение, что он должен быть объединяющим, а не разделяющим.
Для этого он не должен навязываться. В отношении него обязано действовать правило, что такой нарратив принимается и воспринимается лишь в той мере, которая приемлема для каждого из его сторонников и поклонников. При чем, это даже могут быть разные нарративы. Главное, чтобы они не находились в состоянии войны, а, наоборот, взаимодействовали бы и по необходимости дополняли друг друга. В этом залог того, что нарративные войны между соседями все-таки могут закончиться миром.
