Nowa Europa Wschodnia: Беловежское соглашение, которое формально «распустило» Советский Союз, провозглашение независимости Украины, Белоруссии и других советских республик: все эти события в Польше встретили с энтузиазмом. Как на них смотрели в Германии?
Корнелиус Охман (Cornelius Ochmann): Немецкий взгляд в этот момент был несколько другим. Политические элиты еще после путча Геннадия Янаева, делали ставку на Михаила Горбачева. В 1991 году Польша боялась военной силы Москвы, а политические элиты в Германии боялись взрыва СССР: в это время мы следили за событиями на Балканах, где разразилась кровавая война, и боялись, что на постсоветском пространстве тоже могут вспыхнуть вооруженные конфликты. В конце 1991 года подход изменился: 25 декабря, когда немцы сели за рождественский стол, Горбачев передал «ядерный чемоданчик» Борису Ельцину. Для немецкого общества это был символический момент конца СССР, изменивший нашу стратегию. В начале 1992 года Германия начала налаживать дипломатические отношения и открывать посольства в бывших советских республиках (прежде там работали генеральные консульства). Первой страной, в которой появилось посольство ФРГ, стала Украина, второй — Белоруссия. Мы постепенно устанавливали с этими странами дипломатические отношения. Следует, однако, подчеркнуть, что до 1993–94 годов немецкая политика была сконцентрирована на России. Она приняла на себя весь долг СССР, а Германия всегда руководствовалась экономическими интересами. В то время объем экспорта из бывшего ГДР в Россию оставался большим, правительство хотело, чтобы товарооборот продолжал развиваться: экспортные кредиты застраховали, гарантии предоставила страховая компания Euler Hermes.
Ситуация начала меняться после 1994 года: немецкая дипломатия стала ориентироваться не только на Россию, но также на Украину и другие страны бывшего СССР. Канцлер Гельмут Коль, который был тогда символом экономической стабильности, во время своего визита в Киев «ввел» на Украине новую валюту — гривну. Она была призвана стать знаком стабильности в государстве на Днепре.
— Как восприняло распад СССР немецкое общество?
— Конечно, на востоке и на западе Германии на это смотрели по-разному. Напомню, что советские войска ушли из Германии позже, чем из Польши. Если польскую территорию они покинули 17 сентября 1993 года, то немецкую — только весной 1994. Берлин и Москва подписали межгосударственный договор, по которому советские войска выходили не через Польшу, а морским путем.
Жители Восточной Германии отнеслись к этому положительно: «наконец на нашей земле не будет советских войск». Между собой люди называли этих военных (как, впрочем, и в Польше), «русскими» или «русаками». Советский Союз отождествлялся с Россией. Однако после ухода «русских» вскрылись проблемы: оказалось, что огромные немецкие территории загрязнены топливом, там остались боеприпасы.
В Западной Германии эта тема никого не интересовала. Самой важной проблемой для местных жителей стал наплыв людей из бывшей ГДР: их было около миллиона. Для них нужно было найти жилье, обеспечить их существование.
Следует также подчеркнуть, что немецкое руководство стремилось предотвратить внутренние конфликты в России, связанные с выводом войск. Для этого оно предоставило Москве кредиты, которые со временем, впрочем, списали. Немецкое государство обязалось построить в России квартиры на пять миллиардов марок, что было по тем временам огромной суммой. Жилищная инфраструктура во многих регионах, например, во Владикавказе создавалась на немецкие деньги.
Немцы испытывали разочарование от того, что Михаила Горбачева сменил Борис Ельцин. На образ России в немецком обществе наложило отпечаток такое событие: пьяный Ельцин дирижирует оркестром. Немцы скучали по Горбачеву. Царила «горбимания», впрочем, она ощущается до сих пор. Горбачев был первым секретарем КПСС, который нормализовал отношения с Германией. Он приезжал с визитами, во время которых миллионы людей выходили на улицы. К Ельцину немцам пришлось привыкать.
— После 1991 года на территории бывшего СССР начались военные конфликты: война охватила Южный и Северный Кавказ, Центральную Азию. Не опасалась ли немецкая дипломатия, что постсоветская территория станет бомбой замедленного действия?
— Такие опасения в те времена существовали, но страх, что начнется кровопролитие, не выходил на первый план. Он появился позднее, это сейчас немецкие дипломаты с тревогой смотрят на постсоветскую территорию и задаются вопросами о будущем Южного Кавказа и Центральной Азии.
В середине 1990-х главной целью немецкой дипломатии было развитие дипломатических отношений с постсоветскими странами. С некоторыми благодаря хорошим отношениям с их лидерами сотрудничество удалось завязать легко. Так было с Грузией. Эдуард Шеварднадзе, министр иностранных СССР при Горбачеве, а с 1995 года грузинский президент, был популярен в Германии, поэтому сегодня немецко-грузинские отношения складываются гораздо лучше, чем отношения с Арменией или Азербайджаном. Сотрудничество с Ереваном и Баку осложнила война за Нагорный Карабах, поэтому немецкие фонды и организации, которые оказывали гуманитарную помощь и поддерживали эти две страны, действовали с грузинской территории.
В конце 1990-х в немецкой восточной политике вновь стал преобладать экономический подход. Важнейшим направлением выступала Россия: конец прошлого столетия и начало нового ознаменовались развитием российско-немецкой торговли. Объем товарооборота между Германией и Россией всегда превышал объем товарооборота с другими постсоветскими странами, поэтому для Берлина торговые отношения с этим регионом долго сводились к контактам с Москвой. Перемены наступили только в 2008 году, когда разразилась российско-грузинская война.
— Я попробую объяснить, почему немцы стали народом, «понимающим Россию». Здесь важен исторический контекст: в XIX веке немецкие военные и торговцы поддерживали развитие России. В Петербурге были немецкие колонии, немецкие генералы в XIX веке занимались реформированием царской армии. В то время, когда Россия разворачивалась к Европе, российско-немецкие торговые контакты становились все более оживленными. В XX веке нацистская Германия сотрудничала с Советским Союзом. Это взаимодействие не носило идеологического характера, оно проистекало из ограничений, которые наложил на немцев Версальский договор. В Германии своеобразно подходят к Второй мировой войне: распространено представление, что Гитлер вел войну против России. До сих пор ощущается травма Сталинграда, как поражения Германии в столкновении с Москвой. Лишь два с небольшим года назад, когда после аннексии Крыма и захвата Донбасса началась украино-российская война, общество поняло, что основной территорией военных действий в ходе Второй мировой войны были земли Украины и Белоруссии. Немцы не знают истории украинского народа, не говоря уже о белорусском.
Политика канцлера Ангелы Меркель старается примирить «понимание России» и сотрудничество с Украиной. Можно сказать, что она выходит за рамки прагматичного экономического мышления, ведь торговый оборот между Россией и Германией в последние годы значительно уменьшился. Во время Евромайдана стабилизацией ситуации занялись три министра иностранных дел Веймарского треугольника: Польши, Германии и Франции. Меркель лично подключилась к урегулированию российско-украинского конфликта. Позднее активизировалось немецко-французское сотрудничество, были достигнуты договоренности в Минске. К сожалению, политические изменения в Польше привели к тому, что Веймарский треугольник превратился в инициативу двух стран. Минские соглашения не принесли ожидаемых результатов, на Украине продолжается война.
— Можно ли сказать, что мы были утопистами? Усилия польской и немецкой дипломатии ни к чему не привели. Перемены на Украине разочаровывают: она погрузилась в глубокий экономический кризис, на востоке страны продолжается военный конфликт, мечты о вступлении в Евросоюз пошли прахом.
— Я не думаю, что наши стремления были утопией. Путь сближения с Украиной — это единственный путь, каким мы могли и можем идти. Проблема заключается в мышлении, которым руководствует Кремль, ведь ни НАТО, ни ЕС не стремятся к конфликту с Москвой. Мы неверно оценивали Россию. Мы исходили из предположения, что российские политические элиты заинтересованы сотрудничеством в делах глобального масштаба. Европейские политики считали, что Москве выгодна экономическая и политическая стабилизация постсоветского пространства. Наши концепции не были утопическими, мы просто не понимали определенных процессов, которые разворачивались в России. Мы ошибались, думая, что европеизация российских политических элит — это вопрос времени. Как в Польше, так и в Германии были люди, которые говорили, что Путин как бывший сотрудник КГБ никогда не примет европейское мышление. В авторитарном направлении движется, однако, не только Россия. К сожалению, такие тенденции заметны и в других странах Европы.
— Что можно сказать сейчас людям, которые так говорили?
— Следует признать их правоту. Нам нужно задуматься, как изменить стратегию: прежняя гласила, что Москва — наш партнер, поэтому несмотря на моменты напряженности мы ведем с Путиным, как с партнером, переговоры в Минске. Мы стараемся учитывать интересы Москвы и не называем Россию врагом Европейского союза. Решения о размещении натовских батальонов в Польше, которые были приняты недавно на саммите НАТО в Варшаве, стали сигналом в адрес Кремля. Если Россия продолжит политику провоцирования США, то реакция Запада должна стать более решительной.
— Второе направление, на котором поляки действовали бок о бок с немцами, — это Белоруссия. Можно вспомнить миссию министров Сикорского (Radosław Sikorski) и Вестервелле (Guido Westerwelle) в Минске, целью которой была нормализация отношений между Белоруссией и Западом.
— Европейский союз заинтересован в развитии экономических отношений со всеми соседями, хотя политические отношения, конечно, должны опираться на ценности, которых мы придерживаемся. Если нам удастся сделать белорусскую экономику более открытой и европеизированной, от этого выиграет и ЕС, и Белоруссия. Белорусам следует перестать считать, что Европа несет ответственность за экономический кризис в их стране, поскольку она закрыла свои границы. Нам следует вернуть малое приграничное движение с Россией, позволить россиянам увидеть, как функционирует Евросоюз. Принцип более открытых границ между ЕС и государствами Восточной Европы должен стать частью нашей восточной политики. Если нам удастся ввести режим безвизового передвижения с Украиной, для Киева это станет символическим знаком.
Если мы распространим такую политику на Украину и Грузию, мы не только поднимемся в глазах жителей этих государств, но и покажем, что можем быть не только бюрократическим образованием, которое блокирует сотрудничество. Восток увидит, что мы хотим завязать с ним отношения. Нам следовало бы подумать также о либерализации визового режима с Россией. А между тем недавно было приостановлено малое приграничное движение.
— Среди критиков дипломатических действий Польши и Германии распространено мнение, что мы не учимся на своих ошибках. Активность на Украине не принесла ожидаемых результатов, сложно говорить об успехах и в сотрудничестве с Белоруссией.
— Дипломаты учатся на ошибках, но я не знаю таких дипломатов, которые бы били себя в грудь, говоря, «мы ошиблись, но теперь станем действовать иначе». В этом тоже заключается искусство дипломатии: стратегия меняется, но всему миру не объявляют об ошибках и намерении вести политику по-новому.
Европейский союз был недостаточно активен во время Оранжевой революции и Евромайдана. В 2004 году Польша сыграла в Киеве очень важную роль. Если бы не миссия президента Александра Квасьневского (Aleksander Kwaśniewski), который вел переговоры с Леонидом Кучмой и украинской оппозицией, Оранжевая революция могла закончиться трагедией.
Смена немецкого подхода к Польше непосредственно связана с той ролью, какую ваша страна сыграла в 2004 году. Варшава показала, что такое виртуозная дипломатия: она не поддерживала ни одну из сторон конфликта, и от имени ЕС старалась разрешить его мирным образом. Достижения Оранжевой революции были растрачены, но ответственность за это несут украинские элиты. Евромайдан завершился кровопролитием, это было выгодно России и случилось при ее поддержке, ни Польша, ни Германия не могли ни на что повлиять. Белоруссия — совсем другая тема. Хотя Польша старалась играть роль переговорщика и там. К сожалению, эта задача была практически невыполнимой: режим Александра Лукашенко использует тему польского меньшинства, чтобы впутать Варшаву в свою игру.
— Существует мнение, что решение Украины встать на продемократический прозападный путь развития, привело эту страну к войне.
— Это спорный тезис. Война на Украине стала следствием внутренней ситуации в России. Если бы в 2011 году там не начались демонстрации, российские элиты не были бы заинтересованы в обострении ситуации в украинском государстве. Действия Евросоюза, в том числе Польши, играли здесь второстепенную роль.
— Часто можно услышать также такой тезис: «СССР возрождается в новой форме». Можно ли, на ваш взгляд, назвать такие проекты, как Евразийский союз, попыткой реставрировать СССР?
— Это не входит в официальную стратегию Кремля, хотя нельзя сказать, что российские элиты в какой-то мере не стремятся к такой перспективе. Если взглянуть на российские документы на тему внешней политики и сравнить их с аналогичными документами 1990-х годов, можно, действительно, придти к выводу, что Россия избрала курс на реставрацию СССР. В сознании российских граждан до сих пор заметна тоска по Советскому Союзу. Россияне говорят: «ведь все это было нашим». Они не хотят передвигать границы, однако, одновременно не признают за государствами, появившимися после распада СССР, полного права на суверенитет. Такое неоимперское мышление дополнительно подпитывают слова Путина о том, что распад СССР был крупнейшей геополитической катастрофой века.
Советский Союз тем не менее не возродится: Страны Балтии входят в Европейский Союз, а еще в 1990-х годах их называли «ближним зарубежьем». Прибалтам было легче войти в структуры западного мира: их страны стали частью СССР лишь в 1940 году. Украина, Белоруссия, государства Южного Кавказа и Центральной Азии находились под российским влиянием гораздо дольше.
