Времени мало: до 100-летнего юбилея русской революции 1917 года, который будет отмечаться в середине февраля, осталось всего несколько недель, — а работа над официальной программой памятных мероприятий только-только началась. Первое заседание организационного комитета, созданного по поручению президента Владимира Путина, состоялось в прошлую среду. Сделать это раньше едва ли было возможно, поскольку соответствующий указ Кремля появился 19 декабря. До того момента было неясно, кто будет отвечать за то, как Россия вспомнит о событиях, которые в своей совокупности стали коренным переломным моментом в ее истории, а также определили не только судьбу России, но и всего мира на много десятилетий вперед.
Запоздалое начало подготовки объясняется тем, что российское руководство испытывает трудности с оценкой событий 1917 года. В России с подачи государства на протяжении многих лет культивируется такое понимание истории, которое не предусматривает двусмысленности и промежуточных оттенков. Задача историографии состоит в том, чтобы повествовать о величии, победах и героях России. «Для нас важна не дюжина версий, в которых историческая правда иногда блуждает как в темном лесу» — так пишет министр культуры России Владимир Мединский в предисловии к своему бестселлеру «Мифы о России». Он отмечает, что важен «яркий пример» для нынешнего поколения, о котором оно должно узнать из истории.
Реабилитация Сталина в последние годы соответствует этому императиву. Его преступления не отрицаются, но соотносятся с предполагаемыми успехами при индустриализации страны и, прежде всего, с победой над национал-социалистической Германий во Второй мировой войне — и их [преступления] считают не столь тяжкими. Поэтому в России память о множестве миллионов жертв ГУЛАГа находится на периферии общественного внимания. Невинные жертвы репрессий и заключенные, которые защищали свою веру или идеалы, с точки зрения официозной историографии не годятся для «ярких примеров». Их находят среди инженеров, профессоров, активистов коммунистической молодежной организации, сотрудников спецслужб и солдат: героем может быть только тот, кто сохранял верность и боролся за величие и мощь российского государства. Его восхваляют как неизменный предмет национальной гордости, который возвышается над всеми переломными моментами истории — так появляется возможность прославлять одновременно царскую империю и Советский Союз.
Революции в феврале и в октябре 1917 года и последовавшая затем гражданская война между «красными» и «белыми» выпадают из такой парадигмы повествования. Это были годы разлома, а не постоянства, годы внутренней слабости и развала, а не побед и величия, годы бесконечно жестокой войны русских против русских, в которой лишь тот может найти героев, кто поддержит ту или другую сторону.
В начале декабря, в Послании Федеральному Собранию, Путин отметил в связи с памятной датой революции, что «уроки истории нужны нам прежде всего для примирения, для укрепления общественного и политического согласия, которого нам удалось сегодня достичь». По его словам, недопустимо «в собственных политических и других интересах спекулировать на трагедиях, которые коснулись практически каждой семьи в России, по какую бы сторону баррикад ни оказались тогда наши предки».
В действительности же вырисовывается, что российское руководство пытается поступить именно так: использовать воспоминания об ужасах революции и гражданской войны для легитимизации собственной власти. Потрясения тех лет, что наступили после 1917 года, — это травма, которая до сих пор воздействует на российское общество, тем более что они, кажется, вписываются в схему, которая уходит корнями вглубь российской истории. В XVII и XVIII веках царскую империю сотрясали неслыханно жестокие социальные мятежи, их деструктивный гнев отдался эхом в XIX веке — в виде терактов, совершенных «левыми» террористами. Понятие «русский бунт» стал синонимом разгула насилия. Ввиду того, что в России глубоко укоренился страх перед такими волнениями, протестное движение зимы 2011/2012 подчеркивало, что оно не хочет революции.
К этим историческим страхам россиян власть имущие апеллировали уже во время революции на Украине. «Мы видим, как романтическая риторика ораторов различных цветных революций влечет за собой кровь и человеческие страдания», — сказал руководитель Службы внешней разведки Сергей Нарышкин на прошлой неделе на первом заседании оргкомитета по подготовке к 100-летию революции 1917 года. Как председатель Российского исторического общества он отвечает за официальные воспоминания о 1917 годе. «Я убежден, что у нашего общества есть мощная прививка против таких технологий».
За формулировкой «такие технологии» скрывается утверждение российского руководства о том, что протестные движения на постсоветском пространстве — это операции западных спецслужб, призванные ослабить Россию. Обвинения в том, что в современной России критики режима действуют по поручению вражеских сил, регулярно повторяются в государственных СМИ, а с принятием закона об «иностранных агентах» они приобрели форму закона.
Аналогия с 1917 годом налицо: в конце концов, в апреле 1917 года Ленин и другие видные большевики прибыли в Россию из швейцарского изгнания с помощью Германской империи, в результате чего еще тогда возник миф, будто они действовали по поручению немцев. Министр культуры Мединский подхватил этот аспект, когда в мае прошлого года формулировал основные параметры памятных событий, приуроченных к годовщине революции: должно быть ясно, как «это неправильно — делать ставку на помощь иностранных „союзников" во внутриполитической борьбе».
Глубокий разлом — для российской истории им стали конец монархии в феврале и коммунистический переворот в октябре 1917 года — Мединский пытается «смягчить» с помощью отчаянной историко-философской конструкции: по его мнению, логика истории вынудила большевиков после захвата власти, вопреки собственным идеологическим установкам, восстановить разрушенное российское государство. Не «красные» одержали победу над «белыми», победила «третья сила, которая не принимала участия в гражданской войне — историческая Россия». От этой точки Мединский проводит прямую линию к современности: после разрушения Советского Союза в 1991 году «мы только сейчас наблюдаем, как историческая Россия — без колебаний — возвращается к своим правам — так, как это всегда происходило в нашей истории».
В таких рассуждениях не находится места одному важному вопросу, а именно о связанных с правящим режимом экономических, социальных и политических причинах, которые в 1917 году привели к революции, а в 19991 — к распаду Советского Союза. Этот вопрос, ввиду чудовищных структурных проблем, и в современной России не входит в планы власть имущих.
