Все готово к идеальному Рождеству: на кухне вовсю идет готовка угощений, дети моются в ванне, а папа с мамой наслаждаются зрелищем — классическим балетом. Для полного рождественского счастья не хватает лишь одного — елки с гирляндами. Но праздник оказался испорчен еще до того, как она была доставлена. Одна из дочерей стала хвастаться в ванне своими анатомическими «прелестями», и няня, недолго думая, обезглавила ребенка топором. Отец с матерью занимаются сексом рядом с трупом. И лишь собака и годовалый младенец огорчены внезапной смертью; в их удивительно красноречивых разговорах иногда просматривается экзистенциальная глубина.
То, что представляется этаким «Рождеством по-особенному» из американского мультсериала «Гриффины», является на самом деле театральной постановкой из-под пера российского поэта Александра Введенского, который в 1920-х годах в Ленинграде вместе с Даниилом Хармсом стал основателем абсурдной литературы avant la lettre. Произведение называется «Елка у Ивановых». Написано оно в 1938 году, в годы «великого террора». В Советском Союзе этот спектакль не был поставлен ни разу. В том, что в суровые сталинские времена подобным жестким шуткам места не было, нет ничего удивительного. Однако рождественская драма Введенского заставляет задуматься о дне сегодняшнем.
От звериной сексуальности до бессмысленного «шелеста счастья»
Стиль, в котором здесь люди под прикрытием конвенции мочатся, занимаются развратом и убивают, чем-то напоминает «Короля Убу» Альфреда Джерри (Alfred Jarry). С этим скандальным французским произведением текст Введенского объединяет также и сумасбродная смесь из игры слов, гэгов и пародий, которые не останавливаются ни перед орестеями и Достоевским, ни перед политической пропагандой. Своего апогея эта карнавальная игра достигает в сумасшедшем доме, куда на время попадает няня-убийца. Там всем заправляет страдающий паранойей врач, который выстрелил в ковер и попал в санитара. По коридорам там бродит туда-сюда толпа безумцев, воображающих, что они плавают на корабле, и отталкиваются от пола веслами — то есть у них получился в буквальном смысле «корабль дураков».
Тем временем вся семья озадачена лишь одним вопросом: будет ли у них и в этом году новогодняя елка? Возгласы с призывами к елке становятся у Введенского формулой спасения «слетевшего с катушек» мира. Когда в конце вымытые и чистые дети стоят на пороге украшенной елкой гостиной, а мать играет на фортепьяно, звериная сексуальность, ранее определявшая все повествование, тает до бессмысленного «шелеста счастья». «Блаженство, блаженство, блаженство», бормочет один из сыновей, а его сестра вторит ему: «Ах, елка, елка, елка».
Высшее общество, которому недостает эмпатии
Действие разворачивается в 1898 году, за 30 лет до написания пьесы. В то время елка и в православной России, где Рождество отмечается, по юлианскому календарю, на две недели позже, символизировала священный мир. Еще в 1875 году Федор Достоевский в своих «Записках сумасшедшего» подарил русской литературе рождественскую историю.
«Оригинальные» тексты жанра, сделавшего способность общества к празднованию Рождества проверкой на ее моральное здоровье, до него написали еще Ирвинг Вашингтон (Irwing Washington) и Чарльз Диккенс. В своей «Рождественской песни в прозе» Диккенс «прописал» Скружду, упорно отказывавшемуся признавать Рождество за праздник, даже своего рода «елочную терапию», увенчавшуюся успехом уже на третьем заседании: после рождественского ужина у своего племянника Скрудж превратился из жадного мизантропа в благотворителя, который к Рождеству повысил зарплату своему подчиненному.
Достоевский в своем рассказе «Мальчик у Христа на елке» сделал сочельник поводом указать на то, что петербургскому «высшему обществу» не хватает эмпатии, с чем может справиться лишь фантазия поэта. Повествование заканчивается в буквальном смысле небесной елкой для всех детей-сирот города. Однако петербургской действительности такое чудо было неведомо: сиротский праздник оказался лишь галлюцинацией замерзающего в рождественскую ночь мальчика.
Разрушение оберегаемых семейных ценностей
А еще Борис Пастернак в своем «Докторе Живаго» превратил испорченный рождественский праздник в своего рода «сейсмограф» социальных перекосов в России поздних царских времен. Тот факт, что зимой 1911 года «елка у Свентицких», испокон века отмечавшаяся одинаково, обернулась скандалом и смертью, симптоматично для лабильности дореволюционного общества, коллапс которого случился всего несколькими годами позже.
В этом состоит утопичная сила излучения рождественского праздника, делающая его настолько ранимым. Но что, если кошмаром обернется не крах праздника, а его успех? Рождество именно во времена Реставрации стало объектом сатиры. Генрих Бёлль (Heinrich Böll) в 1952 году назвал затхлость эпохи Анедауэра (Konrad Adenauer — канцлер ФРГ в 1949-1963 годах — прим. пер.) «ежевечерним обязательным Рождеством зомбированного общества восковых кукол».
При свете огней рождественской елки, на верхушке которой ангел шепчет «Свобода, свобода», война и массовая гибель людей становятся похожими на мелочи жизни. И еще в 2001 году в серии «Рождество по-особенному» из культового сериала «Гриффины» были полностью разрушены провозглашавшиеся администрацией президента Буша «семейные ценности»: младший сынок Стиви попросил у Санта-Клауса плутоний, а полиция по наущению папаши расстреляла и покалечила мать семейства, когда та пыталась забраться на городскую елку.
«Зачистка» языка до смерти
Но нигде стремление к рождественской идиллии не дезавуировалось так, как у Введенского. На фоне пьесы, написанной за 14 лет до сатиры Бёлля и за 60 с лишним лет до появления «Гриффинов», и тот, и другие выглядят просто «маленькими детьми». В «Елке у Ивановых» описывается полное торжество клише над действительностью. На это указывает уже само название: Иванов — самая распространенная русская фамилия. Мещанское счастье под елкой, к которому семья стремится, несмотря на все беды и невзгоды, затмевает собой абсолютно скотское существование в реальности.
Правда, справедливость, любовь — все это не более чем «пустышки», с целью ритуального повторения которых люди смело обезглавливают друг друга и вступают друг с другом в половой контакт. Педагогика означает воспитание во лжи и эвфемизмах. Лишь животные и ребенок-младенец производят более-менее приятное впечатление, но их окружение считает их безмолвными.
Ивановы не любят, когда вещи называют своими именами. Так, когда одной из дочерей в разгар праздника потребовалось в туалет, няня запретила ей называть туалет туалетом. Язык «зачищается» до абсурда, а с нецензурными выражениями в произведении Введенского из него вытравливается вся «сила», и остается лишь какой-то сентиментальный нонсенс. Счастливым финалом это назвать нельзя. В конце «Елки у Ивановых» все члены семьи один за другим умирают: полная гармония не сочетается с реальной жизнью.
Тысячевольтные лампочки на дереве
Пьеса Введенского и сейчас легко читается как сатира на буржуазию. Тем самым она идеологически перекликается с атеистической кампанией, которую советская власть вела до самых 1930-х годов против «старого мира». Над религиозными традициями — будь то христианскими, иудейскими или мусульманскими — был устроен форменный суд, в ходе которого им был вынесен смертный приговор. Титульная страница журнала «Безбожник у станка» гласила, что христианские праздники поощряют пьянство и бытовое насилие.
Именно Рождество стало главной мишенью кощунственных атак. В январе 1923 года было организовано «комсомольское Рождество», в ходе которого Христос развлекался с голой женщиной. Советских школьников учили, что Дед Мороз — скрытый шпион, через дымоход стремящийся пробраться в самое сердце советской семьи. Объектом атак стала и елка: в одном из советских стихотворений тех времен свечка на рождественской елке высмеивалась в сравнении с тысячевольтными лампами. В 1928 году сама рождественская елка, еще в 1916 году, когда еще не закончилась Первая мировая война, названная Православной церковью немецким символом, оказалась в СССР под официальным запретом.
«Дедушка» Сталин предложил белокурое счастье
У Введенского, который еще в 1931 году в популярном детском стихотворении высмеивал рождественскую елку, действие пьесы «Елка у Ивановых» разворачивается в дореволюционной России. Однако 28 декабря 1935 года в газете «Правда» было опубликовано обращение советского партийного лидера Павла Постышева, одного из главных организаторов голодомора на Украине.
«Давайте организуем для наших детей хорошую елку», — написал Постышев и провозгласил тем самым главный пароль «изобретенной традиции», сохранившейся до самого момента распада СССР: «елка» стала олицетворением и синонимом детского праздника. А чтобы избежать ассоциаций с Рождеством, празднества были приурочены к Новому году. И вскоре вся страна стала отмечать Новый год с елкой. А на плакатах добрый «дедушка» Сталин изображался рядом с елкой и в окружении множества детей, благодаривших его за свое «счастливое детство».
«Елочный указ» Сталина стал отражением всеобщей тенденции к Реставрации. После радикальных экспериментов с различными формами людского сосуществования классическим образцом была провозглашена «советская семья» как ячейка общества. Одновременно с этим начался культ личности Сталина, провозглашенного «отцом народов», воспитывавшим подрастающее поколение советских людей в строгости, но справедливости, чтобы те выросли образцовыми гражданами своей социалистической страны.
Против декадентной «Гейропы»
Однако, может быть, «Елка у Ивановых» Введенского высмеивала не столько буржуазную жизнь в комфорте, сколько сталинский социально-консервативный поворот, который в условиях кровавого террора, сотрясавшего страну, провозглашал стабильность? И здесь убедительной становится одна деликатная деталь. Из списка действующих лиц пьесы мы узнаем, что у семерых детей Ивановых разные фамилии и что возраст «девочек» и «мальчиков» составляет от одного до 82 лет — то есть в пьесе отображается все советское население! Ивановы как отпрыски дисфункциональной семьи, злодеяния которой прикрываются блеском новогодней елки — тогдашняя публика вполне могла интерпретировать содержание именно так.
С «методами воспитания» «дедушки» Сталина Введенскому довелось столкнуться уже в декабре 1931 года, когда он вместе со своим товарищем Даниилом Хармсом был арестован как главарь «антисоветской литературной группы». После освобождения Введенский вместе со своей второй женой перебрался в отдаленный Харьков и полностью посвятил себя семье. Однако это не стало для него спасением. В начале 1941 года его вызвали в детский сад, потому что его приемный сын сказал, что на приукрашенном портрете Сталин выглядит, как петух. В августе в Ленинграде в очередной раз был арестован Даниил Хармс. А 27 сентября Введенский был задержан по обвинению в контрреволюционной деятельности. 20 декабря он умер в Казани при невыясненных обстоятельствах.
За то, что часть произведений Введенского была опубликована в качестве самиздата, следует благодарить одного его друга, который, рискуя жизнью, сохранил его произведения в блокадном Ленинграде.
10 апреля 1964 года Александр Введенский был реабилитирован ввиду «отсутствия состава преступления», как гласила стандартная формулировка в официальных документах. Что же касается расследования преступлений, совершенных «отцом народов» Сталиным, то в современной России, которая позиционирует себя как хранительницу «семейных ценностей» в противовес декадентной «Гейропе», оно постоянно натыкается на всевозможные преграды. Вполне можно сказать, что сейчас настало время для новой «Елки у Ивановых».
