Взлетая на кочках и едва успевая огибать ямы, Максим Тимотин мчится по шоссе к детскому дому, где он вырос. Дорога почти пуста, на ней только лошадь, сквозь снегопад тянущая телегу в сторону молдавской границы. Каждую зиму морозы оставляют выбоины на украинских дорогах, но здесь, в сельской местности, их никто не чинит.
Его детдом был еще ничего, говорит Максим. К моменту, когда ему исполнилось одиннадцать, худшее уже было позади. «Плохо приходилось, когда я был совсем маленьким. Плохих воспитателей было столько же, сколько хороших. Но чем старше я становился, тем было проще, — вспоминает Максим. — Класса до четвертого воспитатели еще могли нас бить. Но потом им приходилось останавливаться, потому что мы уже могли дать сдачи».
Тимотин худ, бледен и выглядит неряшливо — но разговор ведет с напором, свойственным его двадцати двум годам. Он родился в Одесской области в 1994 году — через три года после того, как перестал существовать Советский Союз. На улицах появились вооруженные братки, а заброшенная государственная собственность стала утекать в карманы их «крыш» — новых олигархов. Родителям Тимотина, жившим в небольшом городке, жизнь должна быть казаться страшной и бесперспективной.
«Они пьянствовали, вели аморальный образ жизни», — говорит Максим, который знает о своих родителях только то, что было записано в его детдомовском личном деле. «Мать меня как родила, так сразу отнесла в Дом малютки».
Несмотря на то, что Тимотин родился в уже независимой Украине, его жизнь в системе государственной опеки протекала по совершенно советским сценариям. В возрасте семи лет его перевели в провинциальный город Котовск, где он поступил в интернат для сирот и детей из неблагополучных семей. Изначально такие интернаты были созданы, чтобы как-то решить проблему беспризорников — детей, оставшихся без семей в результате бесконечных войн и голодоморов. Задача интернатов заключалась в том, чтобы сделать из таких «неблагополучных» детей патриотически настроенных рабочих тяжелой промышленности.
Другие интернаты были предназначены для детей с инвалидностью или, наоборот, с выдающимися способностями — в первую очередь, к спорту. Поскольку поощрение таких талантов считалось государственной задачей, потенциальных олимпийцев отрывали от семей и переводили на строгий тренировочный режим в закрытых учреждениях. Мало кто задумывался о чувствах детей и о том, как отсутствие родных людей может отразиться на их взрослении.
«Самая большая проблема заключается в том, что система детских домов — насквозь советская, она не предназначена для того, чтобы учитывать интересы самих детей», — говорит Микола Кулеба, детский омбудсмен при президенте Украины. «В советские времена не имело никакого значения, что ребенок рос без семьи. Главным было приучить его любить родину и быть послушным».
Молодым тут не место
С момента получения Украиной независимости не изменилось почти ничего. На стенах детского дома, где вырос Тимотин, все так же висят патриотические картинки и стишки. Под картинками детским почерком подписаны пожелания победы украинским войскам над русскими захватчиками. Территория, где дети проводят все свое время изо дня в день, выглядит надраенной, как армейский барак. На каждого ребенка приходится полка для аккуратной стопочки вещей, и одна игрушка, уложенная поперек идеально застеленной узкой кровати. Воспитатели и некоторые из старших детей широко улыбаются нам, когда мы входим в дом, но большинство малышей выглядят подавленными и глубоко печальными. В классах так холодно, что школьники сидят в верхней одежде.
На сегодняшний день департамент Кулебы насчитывает 106 тысяч детей, живущих в 750 учреждениях, похожих на детдом Тимотина. Каждые три дня один ребенок умирает, говорит Кулеба.
«Многие дети с инвалидностью умирают, потому что не могут получить необходимую им медицинскую помощь. Большинство этих смертей можно было бы предотвратить, если бы детей вовремя отправили на лечение».
При этом число детей в системе опеки постоянно растет. Ежедневно 250 новых человек входят в систему — намного больше, чем покидают. По данным правительства Украины, на данный момент в интернатах находится на девять тысяч детей больше, чем два года назад.
Учитывая киевские данные о дальнейшей жизни этих детей, рост числа детдомовцев — тревожная тенденция. 20% выпускников детских домов, покидающих систему опеки в шестнадцатилетнем возрасте, оказываются в тюрьме. Еще 10% совершают — или пытаются совершить — самоубийство. Остальные спиваются и растят следующие поколения детдомовцев. Только у менее 1% детей из системы опеки получается закончить высшие учебные заведения.
Большинство подростков, покидающих детские дома, просто не могут справиться с внезапным столкновением со взрослой самостоятельной жизнью. «Выходя из интерната, дети понятия не имеют, как им для себя готовить. Они даже не знают, как сварить макароны или сделать яичницу, — говорит Татьяна Семикор, директор НКО «Вера, Надежда, Любовь», работающей с неблагополучными детьми в Одессе. — Детдомовцы не умеют считать деньги. Они приходят в магазин и покупают на все деньги шоколад и печенье, не задумываясь о расходах на неделю. Они привыкли, что все откуда-то берется само».
Не имея средств на взятку, часто необходимую для поступления в коррумпированные украинские ВУЗы, бывшие детдомовцы оказываются вынуждены искать другие способы свести концы с концами.
«Если вы пойдете на вокзал и увидете женщин, которые вам будут предлагать несовершеннолетних проституток, знайте: 80% этих девочек — из интернатов, — говорит Татьяна Семикор. — Воспитатели в интернатах ничего не контролируют, их ничто не волнует. Бывает, что девочки по ночам выходят и возвращаются утром, а сотрудники интернатов ничего не замечают. А иногда девочки просто сбегают насовсем».
Татьяна Семикор присоединилась к группе организаций, выступающих под руководством омбудсмена Кулебы за ликвидацию системы интернатов и детских домов. Они утверждают, что Украине необходимо распределить свои ресурсы так, чтобы дети вообще не оказывались в такой системе. «Из этих 160 тысяч детей в системе опеки только восемь тысяч являются биологическими сиротами. У остальных есть родители, — говорит Кулеба. — Они отдают детей в интернаты, потому что у них нет другого выхода. Они живут в бедности, и им кажется, что государство сможет лучше позаботиться об их детях. Или, например, если родитель или ребенок — инвалид, то ребенок оказывается в системе опеки, потому что рядом нет никакой системы поддержки».
Даже сегодня родителей, живущих на государственные пособия по уходу за ребенком, уговаривают сдать их детей в детские дома. Освободившиеся таким образом средства, изначально предназначенные семьям на питание и лекарства, тратятся чиновниками на закупку товаров по завышенным ценам — за взятки. Тревожные новости прокатились по стране в ноябре 2016 года, когда воспитательницу детского дома обвинили в попытке продать одну из подопечных на органы.
В поисках выхода
Кулеба говорит, что у него есть подробный план замены интернатов интегрированной системой, соединяющей социальных работников, центры поддержки и приемные семьи. Система основана на реформах, уже осуществленных при поддержке ЕС в Румынии и Болгарии. Кулеба хочет положить конец централизованной системе опеки, взамен предлагая неблагополучным семьям различные формы поддержки, в частности инвестируя в доступное муниципальное образование и медицину.
«Сегодня мы тратим 170 миллионов долларов на всю эту систему учреждений, и только 12 миллионов на пять тысяч социальных работников, которые работают с неблагополучными семьями, стараясь предотвратить попадание детей в детские дома. А должно быть совершенно наоборот», — утверждает Кулеба.
Необходимость в государственной поддержке постоянно растет. Война на востоке страны лишила миллионы украинцев их домов и обесточила экономику. По данным правительства, около 600 тысяч детей живут за чертой бедности с риском быть полностью заброшенными своими родителями или подвергаться насилию с их стороны.
И тем не менее в плане Кулебы есть одна загвоздка. Чтобы реализовать его план, Украине понадобится получить от ЕС два миллиарда долларов на период в десять лет. В стране, где система государственного обеспечения и без того полностью коррумпирована, это большой риск. Когда в прошлом году новое законодательство потребовало от чиновников декларировать свой капитал, на поверхность внезапно всплыли огромные пачки наличных денег, бесчисленные автомобили класса «люкс» и частные дома — собственность, явно недоступная на официальные скромные доходы. Сам Кулеба свою собственность декларировать не стал, ссылаясь на указ, освобождающий его от этой обязанности по должности — скорее политической, чем правительственной.
«Поначалу было трудно привыкнуть, потому что здесь совсем другие правила, чем в интернате, — говорит Яна. — Но теперь я привыкла. Сначала, когда они меня только взяли, им приходилось мне со всем помогать, спрашивали все время, если я чего-то не знала. И еще когда я сюда попала, оказалось, что у меня тут есть сестра, и мы с ней начали играть вместе и теперь подружились».
Ясно, что Яна расцвела в своей новой семье. Тем не менее распределение сирот по семьям — дело очень сложное и требующее большой работы.
«У нас есть база данных по семьям, которые хотят взять ребенка», — говорит Оксана Ткач, социальный работник, которая нашла Яне ее новый дом.
«Чтобы получить право на усыновление, они должны пройти медицинское обследование и получить справку об отсутствии судимости. У обоих супругов должен быть доход, потому что если они не работают, это значит, что они будут тратить на воспитание ребенка государственное пособие. Кроме того, у них в собственности должна быть своя квартира или дом. И, конечно, мы много работаем с семьями. Мы разговариваем с ними, смотрим, какие из них будут родители. И если мы решаем „за", то тогда они отправляются в Одессу, в образовательный центр».
Устроив ребенка в семью, социальные работники обязаны следить за его состоянием и посещать его раз в неделю в течение первого месяца, затем — раз в две недели, и, наконец, постепенно сократить количество визитов до одного раз в два месяца. При наличии всего лишь пяти тысяч профессиональных социальных работников Украина явно не способна позаботиться о всех своих 600 тысячах детей из неблагополучных семей.
Очевидно, что план Кулебы невозможно осуществить без дополнительного финансирования. И даже если ему удастся получить деньги, сопротивление со стороны системы опеки и местных властей вполне способно разрушить его реформу на корню. Понимая перспективу потерять доходные предприятия, муниципальные власти и администрации детских домов стали менять статус своих учреждений с «детских домов» на «специальные академии» в надежде избежать ликвидации в будущем.
На обратном пути из Котовска я внезапно обнаруживаю еще одного противника плана Кулебы. Интернаты вовсе не так уж плохи, говорит Максим Тимотин. Его лично, например, это никак не задело. Никаких душевных ран у него нет. Он не расплакался, даже когда, заполняя какие-то государственные формуляры, выяснил, что мать его умерла. Все зависит от человека, говорит он.
В течение всей нашей поездки Тимотин очень старается показать, насколько он круче тех пацанов, которые после детдома пошли по легкому пути и оказались за решеткой. Он говорит о том, как выбрался из нищеты, открыв маленький бар, и о планах пойти в политику. В своем районе он постепенно становится известен как активист, выступающий за права ребенка. Полный молодецкого задора, он ругается с учителями, поносит государственных чиновников и ходит по коридорам своего бывшего детдома так, как будто он — его директор.
Бравада покидает его лишь один раз. В палате, где он спал ребенком, я навожу на него камеру, и он смотрит в объектив с растерянной улыбкой. На одну секунду этот грубоватый и нахальный парень превращается в семилетнего Максима — один на один со всем миром.
