Во Франции покажут уникальные архивные кадры к столетию революции 1917 года

На французском телеканале Arte во вторник, 28 февраля, выйдет документальный фильм «Ленин: другая история русской революции» (Lénine, une autre histoire de la révolution russe). Авторы картины не только рассказывают о бурных событиях столетней давности в России, но и почти «оживляют» их. В фильме использованы уникальные архивные материалы.

Демонстранты в Петрограде поют «Рабочую Марсельезу», не подозревая, что совсем скоро она станет гимном России. Горожане штурмуют булочные. Женщины маршируют по Невскому и требуют не только хлеба, но и избирательных прав. Растерянные солдаты Петроградского гарнизона разъезжают по городу на автомобилях. Над Зимним дворцом — красный флаг.

Один из авторов документального фильма Седрик Турб рассказал русской службе RFI, как он отыскал уникальные фото- и видеоматериалы, почему героем фильма о Ленине стал Петроград и почему сто лет назад не верилось, что власть большевиков — это надолго.

RFI: Первое, что бросается в глаза, когда смотришь фильм, — это богатство архивного материала. Там есть удивительные кадры, которые, наверное, будут открытием для многих во Франции и не только. Расскажите, как вы работали с архивами?

Седрик Турб: Вначале я очень переживал. Идея была в том, чтобы сделать фильм исключительно на основе архивных кадров, без интервью. И мне хотелось рассказать обо всем революционном периоде.

Мы работали с материалами, о существовании которых и не подозревали. Первый документальный фильм (о революции 1917 года — RFI) сделали в 1927-м. И с тех пор все время показывали примерно те же самые кадры. Но в действительности существуют другие материалы. Они хранятся во Франции в таких организациях, как, например, Gaumont Pathé Archives. Материалы есть и в России, в архиве (кинофотодокументов — RFI) в Красногорске. Там они прекрасно сохранены. Документальные отрывки можно найти во многих странах. Например, в Соединенных Штатах, в Стэндфордском университете покоятся кадры российской революции. Их привез американец Макс Истмен, который в 20-е годы был в России и собирал все отрывки, которые только мог.

— Фильм называется «Ленин: другая история русской революции». Но создается впечатление, что настоящий герой — это сам город, Петроград — с очередями у магазинов, манифестациями, рабочими на Выборгской стороне…

— Я не думаю, что это был мой осознанный выбор. Это скорее желание оживить кадры столетней давности. И очень хороший ход — показать, где происходит действие. Это дает зрителю, который, может быть, не знает Петербурга, впечатление близости к происходящему. Именно поэтому я уделил такое внимание маршрутам манифестаций и вообще конкретным местам в городе. Поэтому Петроград или Санкт-Петербург является практически полноценным действующим лицом. Петербург — это география. А в географии кроется мощная драматургия.

— Поэтому вы так часто обращаетесь к географическим картам?

— Именно. Чтобы добраться из Выборгской стороны в центр города, нужно пройти по мосту. Момент, показавшийся мне совершенно поразительным, — когда полиция перекрывает мосты, а рабочие пересекают замерзшую Неву, идут прямо по льду, чтобы добраться до противоположного берега (и выйти на манифестацию в центре — RFI). Властям тогда это должно было показаться чем-то катастрофическим.

Мне было также важно сказать, что Петербург — гигантский город. Нужно каждый раз вышагивать долгие километры, это долго и сложно. Для меня это было способом сделать эту революцию «осязаемой» сто лет спустя.

— В фильме вы противопоставляете две революции: февральскую — народную — и октябрьскую, совершенную большевиками.

— Я думаю, что есть только одна революция, один революционный момент. Я думаю, что все началось в феврале. А то, что назвали октябрьской революцией, — это лишь завершение этого политического кризиса. Люди тогда это так и восприняли.

Надо понимать, что с февраля по октябрь все пытались искать выход из сложившегося положения. Власти сменялись. Думаю, тот факт, что большевики взяли власть в октябре, большинством рассматривался лишь как эпизод среди многих других. Все говорили, что эта власть не продержится дольше, чем другие. Тогда октябрьские события не рассматривались как революция. И я думаю, что это и не было революцией.

Но затем появилось желание и даже необходимость представить это как революцию, как мощное вооруженное восстание. Но это было нет так. Когда Ленин совершил переворот, не было никакого массового подъема. Рабочие не выходили на улицы. Военные, которые тогда были в тот момент в городе, — это примерно 10% от Петроградского гарнизона. Это было событием в ряду других. Но оказалось, что это радикальное изменение: впоследствии эта власть закрепилась, кстати, ко всеобщему удивлению.

— В начале фильма ставится вопрос: как Ленину удалось взять над всеми верх? И для вас ответ кроется в самой революции, в этих бурных событиях.

— То, что русские пережили тогда, принципиально не отличается от того, что французы пережили в 1789 году, или от того, что пережили иранцы в 1978-м. Это период политического кризиса. Все, что символизирует власть, рушится. Уровень неопределенности такой, что неизвестно — кто друг, а кто враг. Невозможно предвидеть результаты своих действий, все руководители ставятся под сомнение, в том числе Ленин. С февраля по октябрь руководство партии большевиков подвергает его тексты цензуре в «Правде», оставляет его в меньшинстве, не соглашается с ним.

Однако захват власти 24-25 октября — это тот момент, когда Ленин берет ситуацию под контроль. Он убеждает руководство партии большевиков, что власть нужно брать сейчас, с помощью переворота. Фильм не нужно рассматривать как критику Ленина, а как попытку понять — что есть революция.

— Но были и выборы в Учредительное собрание. Большевики тогда проиграли. Выиграла партия эсеров, за которую голосовали крестьяне. Ленину удалось разогнать долгожданное Учредительное собрание и остаться у власти.

— Сопротивление было, была Гражданская война. Когда Ленин заявил, что нет надобности в Учредительном собрании, даже в руководстве партии большевиков ему сказали: Владимир Ильич, так нельзя. И выборы состоялись. Не нужно рассматривать Ленина как всемогущего властителя. Он не решал все. Каждый раз он должен был убеждать. Это не происходило легко и просто.

Нужно еще понимать, что российское общество было вымотано. Важнее всего было закончить войну, чтобы крестьяне снова начали работать, чтобы они получили больше земли. Я думаю, что когда он силовым путем разогнал Учредительное собрание, россиянам было уже все равно. Они устали. Все это длилось слишком долго.

После смерти Ленина историю переписали. Из него создали всемогущий персонаж. Но в действительности все было сложнее.

— В этом году — столетие революции. В России не прекращаются споры между теми, кто полагает, что революция была абсолютной трагедией, и теми, кто считает, что она позволила стране развиться (я огрубляю, конечно). Почему сто лет спустя эта тема остается такой болезненной?

— Что касается споров о позитивных и негативных последствиях революции, — это абсурд. Революция — это все. Она одновременно захватывающая и трагичная. Одно без другого невозможно. Да, это трагедия. Но стоит заметить, что за неделю жители Петербурга смогли уничтожить автократию. Это очень важное, ключевое событие, о котором не стоит забывать. Напомню, что в ходе февральских манифестаций люди на улицах пели «Марсельезу» на русском. Это удивительный исторический момент. Но революция не может хорошо закончиться. Она обязательно трагична.

Я не русский. И не хочу вступать в дебаты о том, как примириться с собственной историей. Я просто хочу отметить одну вещь: почему празднуют октябрьскую революцию, когда революция произошла скорее в феврале? Это все едино, отделить одно от другого нельзя. Но началось это в феврале 1917 года.

Французская Республика отмечает 14 июля 1789 года — взятие Бастилии. Но мы не празднуем смерть короля.

— Революция 1917 года повлияла на весь мир. В некоторых странах установились режимы, аналогичные советской власти. Если говорить о наследии революции, что от нее сегодня осталось?

— После победы Ленина, создания советской Коммунистической партии, Интернационала и Коминтерна повеяло ветром надежды по всему миру. Даже если не брать в счет, что происходило во время того, что в России называют Великой Отечественной войной. Я думаю, что остается именно эта надежда. Существовало совершенно невероятное рабочее движение во Франции, Великобритании… Эта надежда исчезает с исчезновением рабочего класса. Думаю, у некоторых осталась ностальгия.

— Почему, по вашему мнению, в Европе некоторые крайне левые силы сегодня заявляют о поддержке России, несмотря на то, что страна декларирует консервативные, традиционалистские, далеко не левые ценности?

— Я думаю, что частично это просто популизм. В ходе Холодной войны, если вы не были согласны с капиталистической системой, можно было обратиться в сторону СССР. После распада Советского Союза другая модель уже не существует. И у людей создается неприятное впечатление, что другого выхода нет. Возможно, это попытка просто найти что-то другое. Думаю, что в этом всем есть еще и большая доля провокации. Мы живем в то время, когда популисты — как крайне левые, так и крайне правые — выходят на первый план, потому что до этого было совершено много ошибок, связанных с ультралиберальной моделью развития.

Когда нам кажется, что нет альтернативного решения, мы можем повернуться (иногда из-за ностальгии) к чему-то, что раньше символизировало другую модель развития. Лично я считаю, что это печально. Мне кажется, что популизм и авторитаризм — это не выход.