Своеобразные «голодные игры» во французской избирательной кампании начались сперва на левом фланге. Президент Франсуа Олланд был отвергнут собственной Социалистической партией. А вторым блюдом на этом банкете каннибалов стал премьер-министр Олланда — Мануэль Вальс.
К тому времени труп одной из двух крупнейших партий Франции не просто лежал бездыханно, а уже находился в стадии активного разложения. А сейчас, как раз в тот момент, когда ждешь, что кандидат в президенты расскажет стране, что он думает о Дональде Трампе, Владимире Путине и радикальном исламе, кандидат от Социалистической партии — тусклый Бенуа Амон — не находит ничего лучше, как говорить о легализации марихуаны, а также о проблемах красного шлама и эндокринных дисрапторов.
На правом фланге катастрофа приближается к своему апогею. Сначала из гонки выбыл бывший президент Николя Саркози. Бывшего премьер-министра Алена Жюппе, которого большую часть прошлого года уже называли практически президентом, отвергли как раз те, кто его так обожал. Когда вокруг Франсуа Фийона, человека, который его победил и стал кандидатом от партии Республиканцев, разразился скандал, у Жюппе сдали нервы: 6 марта он окончательно отказался от участия в выборах.
Фийон ещё недавно был явным фаворитом, получившим на праймериз четыре миллиона голосов, а теперь устроил настоящее представление: партия бунтовщиков пытается отстранить его от выборов. Множатся схемы, увёртки, расчёты и сделки, и всё это с учётом опросов, интерпретируемых римскими гаруспиками нового времени. Ещё один труп.
На сцену выходят ведущие расследование судьи. Они, конечно, выполняют подобающую им роль: выслушивают свидетельства по скандальному делу о фальшивых трудовых контрактов жены и детей Фийона. Но их честность не пострадает от мягкого напоминания о том, что они тоже являются людьми, которым свойственны людские увлечения и обиды; что значительная власть, которой они пользуются, всегда стремится, как и вообще любая власть, достичь максимальных пределов; и что в результате они оказались полностью втянуты в избирательную кампанию, от которой, согласно Монтескье, им следует старательно держаться на расстоянии.
Но самое худшее в этой картине — это мы, граждане и избиратели, причём все и каждый из нас. Наше новое и странное отношение к политике, как видно из сложившегося положения, можно суммировать в трёх понятиях.
Канкан. Или, если точнее, can't-can't. Каждую среду мы хватаемся за новый выпуск Le Canard Enchaîné, сатирического еженедельника, чей мятежный юмор раньше служил кормом для эксцентриков слева и справа, а теперь стал повседневным языком политики. Когда-то чтение газеты, согласно Гегелю, было утренней молитвой философа. А теперь чтение этой конкретной газеты утоляет ненасытный аппетит электората к шутовству.
С каким сардоническим предвкушением французские читатели ждут новостей об аморальных деяниях политиков, победивших на выборах, и их соперников! С каким жадным наслаждением мы поглощаем еженедельную дозу коррупции, гнили и скандалов! Какое унылое разочарование и внезапную потерю интереса к жизни мы чувствуем, если вдруг никаких подобных новостей нет. Должно быть, мы уже забыли, что, развлекаясь подобным образом и так сильно пьянея от скандалов, мы, вместе с поэтом Стефаном Малларме, «в тоске зеваем перед тьмой погибели».
Спектакль. Вместо взвешенных суждений, мы видим бесконечные, фривольные комментарии на тему тысячи и одного поворота в предвыборном чемпионате. Когда-то СМИ освещали спорт, как будто это политика. А теперь политические комментарии напоминают спортивное вещание.
«Анализ матча» стал моделью для политических рассуждений. В почтенной стране, которую Маркс называл идеальной политической нацией, политика стала разновидностью футбола, со своими командами, фанатами, судьями и лучшими бомбардирами. Стоит ли удивляться, что на пике скандала с Фийоном боссы правого фланга и их иллюзорные тренеры повернулись (и к чёрту все доктринальные и стилистические различия!) к скамейке запасных, которые, как предполагалось, должны были ждать, когда же их выпустят на поле? И можно лишь гадать, видят ли сторонники Фийона в нём нечто большее, чем человека с выдержкой, способного принять удар, — образ, который он создал, когда после удара, опрокинувшего его наземь, он встал, будто вернувшись к незаконченному бою.
Равенство. Стремление к равенству когда-то было благороднейшей из страстей; в этой страсти была мечта о создании подлинного гражданского общества и, как следствие, достойной политики. И я согласен с мнением философа Жан-Клода Мильнера, который в своей новой книге Relire la Révolution исследует роман Анатоля Франса «Боги жаждут». Робеспьер не просто предлагал народу ежедневную порцию крови, он ещё и пытался, пусть и своеобразным способом, остановить превращение масс в злобную толпу и спасти всё, что ещё можно было спасти из системы сдержек и противовесов, присущих республиканской иерархии.
В нынешнем эгалитаризме ничего этого нет, есть только толпа, медленно приближающаяся к моменту обретения окончательной власти и выступающая не за равенство общих интересов, а за равенство в недовольстве, унижениях, зависти и коррупции. Для расколотых, обезумевших детей Просвещения, для превратившихся в зомби наследников Руссо, которые мечутся в судорогах агрессии, слепоты и отчаяния, равенство больше не является целью; это болезненное пятно, своего рода тёмный плащ, нимб обид и ненависти, к которым наша общая речь привязалась как к поплавку в волнах.
Ещё одна катастрофа. Ещё один обман. От искупительного эгалитаризма до равенства возможностей в ворчании и сведении счётов — мы прошли путь, который ведёт общество от жизни к смерти.
Это звучит пугающе, но и именно здесь и оказалась сейчас Франция. Это не просто кризис, это последняя стадии того, что великий историк и противник нацизма Марк Блок в 1940 году называл «странным поражением» своей страны. Мы столкнулись не с одиноким деревом зла, а с огромным лесом тёмных слов, опасных и безумных в своей деградации.
Меж тем, ждущая своего часа и ведомая эвменидами (греческими богинями мести, чьё имя стало синонимом гнева, но также и правосудия), обретает форму фигура, которая, как в классической трагедии, выглядит воплощением страшного рока: Марин Ле Пен.
