Россияне не ассоциируют фигуру российского президента Владимира Путина с внутренней ситуацией в стране, а видят в нем лидера, который вновь вернул Россию в ранг великих держав, сказал в интервью Delfi заведующий отделом социально-культурных исследований Алексей Левинсон.
Участник проходившего в Литве «Российского форума» также отметил, что такая ситуация необычна даже для России. По его словам, мобилизация российских граждан вызывает беспокойство у соседей в виду того, что «величие России достигается за счет силового взаимодействия с внешним миром», в то время как расхождение в ценностях между Россией и Западом не является главным вопросом взаимоотношений.
Delfi: В ходе «Российского форума» звучали высказывания, что российское общество больно. Вы с этим согласны?
Алексей Левинсон: Российское общество никогда не чувствовало себя таким здоровым, как оно чувствует себя сейчас. Россияне полагают, что мы едины, в противостоянии с Западом мы явно одержали победу, потому что поступили с Крымом так, как считали нужным, а в ответ реакции не было, потому что санкции не могут, с точки зрения россиян, быть чем-то мало-мальски адекватным. Иными словами, Россия совершила вооруженную акцию, а в ответ получила экономические меры. Это то, что касается субъективного мнения (россиян — прим. ред.). Так скажем, бывают такие заболевания, при которых человек считает, что он здоров, а объективный наблюдатель скажет, что это болезнь. Я скажу так: рассуждать об обществе в терминах больной-здоровый — это для ученого и исследователя неправильно. Я могу сказать, что российское общество находится в экстраординарном состоянии. Я не стану говорить, что это патологическое состояние, это состояние чрезвычайной мобилизации, которая является причиной того, что имевшиеся пути понятного развития с коммунистической или демократической программой были отсечены, и общество, которое привыкло куда-то все время идти, остановилось. И очень часто россиян спрашивают: что мы строим, куда мы идем? Мы ничего не строим, никуда не идем. Это привычное состояние для России с 1917 года. Вместо этого полагают, что раз мы стоим, то надо держаться вместе. Это символическая установка, никаких реальных действий она не предполагает. Высокий рейтинг Путина — сугубо символическая сторона дела, это не какие-то люди маршируют вместе или собираются что-то делать вместе. Напротив, общество, которое достаточно разрозненно в реальной жизни, гораздо более, чем советское общество, раскидано по маленьким предприятиям, группам — это общество символически себя объединяет, как разъехавшиеся члены одной семьи в переписке себя убеждают, что они — одна семья.
— Согласно социологическим данным россияне поддерживают Владимира Путина. Подразумевает ли эта поддержка настрой на перемены или эта поддержка означает, что все идет правильно?
— Если Путин объявит программу перемен — это будет поддержка перемен. Если Путин объявит, что самое главное — это удержать то, что мы имеем, это будет поддержка такого рода стабильности. Путин не делает ни того, ни другого, и это поддержка Путина просто в качестве символического лидера. Я только хочу подчеркнуть, поддержка Путина — это поддержка авторитета России в международном плане и не имеет отношения к тому, что происходит внутри страны. Люди очень критически относятся к экономической ситуации, порядку, тому, как ведут себя отдельные чиновники.
— Последние протесты показали, что люди выступают не против Путина…
— Вы говорите о мобилизации населения, и такая мобилизация граждан России беспокоит соседей и Запад. В чем причина?
— Поскольку все величие России достигается за счет силового взаимодействия с внешним миром, который начинается за границами России, поэтому у этого события безусловно агрессивный потенциал.
— Это не расхождения в ценностях с Западом, а именно вопрос агрессивности?
— Расхождение в ценностях, я думаю, вещь гораздо более длительная по времени, историческая, и при ней можно спокойно сосуществовать. От одного лишь расхождения в ценностях данная ситуация бы не возникла. Я думаю, что для соседей — Литвы, Латвии, Эстонии, конечно понимание того, что в России для многих было бы желанным восстановление империи и ближайшими адресатами этого были бы соседи, внушает беспокойство. Это совершенно справедливо, потому что у рядовых россиян и политиков (не говоря о Жириновском) могут быть такие идеи или во всяком случае они могут эксплуатировать этот реваншистский ресурс. Его можно эксплуатировать в политических целях. Мы в «Левада-центре» проверяли это, задавали вопрос, и результат был невеселым. Тогда на инерции от аннексии Крыма российское общественное мнение было готово поддержать идею о том, что если есть наши соотечественники, то ради их интересов Россия может идти на нарушение международных норм, потому что это право важнее международного права. В этом смысле российское общество одобрило бы агрессивные действия на границах. Хотя, с другой стороны, россияне, конечно, против военных столкновений, тем более с НАТО. Здесь нельзя искать единой логики, это соединение разных логик.
— Социологи утверждают, что посткрымская эйфория спала. Что приходит на смену этому?
— Да, она спала. На смену ей попытались привести операцию в Сирии, но россияне отнеслись к ней индифферентно, сказав, что если вы считаете, что нужно туда посылать наши силы — посылайте. Если вы решили, что войска надо вернуть — это замечательно, пусть они будут возвращены. Ничего сравнимого с поддержкой Крыма здесь не было. — На фоне этой мобилизации мы наблюдаем и интересные тенденции в отношении истории, фигуре Сталина, к примеру… Российское массовое сознание очень охотно перемещает все нынешние коллизии в историческое, в этом смысле воображаемое, пространство. Победа в Великой Отечественной войне, как это называют в России, все больше вызывает чувство величия для людей, у которых деды воевали в этой войне. Это тоже своего рода компенсация тех расстройств, что вместо великого Советского союза есть меньшая по размеру страна. Но понимаете, это не уникально. Шотландия 600 лет помнит аннексию со стороны Англии, но при этом они живут неплохо, это позволяет сосуществовать. Я думаю, что сейчас вторжение российских войск на территорию прибалтийских стран несколько менее вероятно, чем было тогда (в годы ВМВ — прим. ред.). Среди российского генералитета, людей, которые готовы испытать на себе натовскую военную мощь, наверное, не так много.
— Вы упомянули о взгляде в прошлое. С точки зрения социолога, как стоит рассматривать взгляд направленный в прошлое, а не будущее?
— Для общественного сознания будущее уже давно, еще со времен Ельцина, отсечено. У кого нет идеи будущего — приходится обращаться к прошлому.
— Оппозиция пытается представить россиянам за рубежом какое-то видение будущего. Среди российского общества каковы шансы у оппозиции быть услышанными, понятыми и принятыми?
— Когда Алексей Навальный предложил мем «партии жуликов и воров», то более 40% ее приняли. Это не идея будущего, но если это оппозиционный жест, то он был принят очень широко. Он мало что изменил в реальной политической картине, но был принят. Навальному удается предложить россиянам некие интересные альтернативы. В этом его роль, безусловно, важна, хотя говорить о том, что это значит, что российский путь сильно изменится пока еще рано.
