Перевод осуществлен проектом Newочём
Чикаго, 1960 год. США затянуты в долгую, затратную и опасную холодную войну с СССР. В здании экономического факультета Чикагского университета двое ученых ведут оживленную личную беседу. Теодор Шульц, или Тедди, высок и худощав. Хотя он вырос на ферме в Южной Дакоте и отец не дал ему закончить школу, Тедди все же сумел вскарабкаться на вершины научного мира, став сначала председателем экономического факультета (в 1944 году), а потом — президентом Американской экономической ассоциации (в 1960-м). Шульц тесно связан с Фондом Форда, важным прикрытием для программ ЦРУ во время холодной войны.
Его молодой оппонент — Милтон Фридман, присоединившийся в 1946 году к так называемой «чикагской школе». Хотя ростом Фридман был невелик — всего метр пятьдесят два — у него была репутация искусного спорщика. Позже Фридман тоже будет заигрывать с ЦРУ, тренируя чилийских экономистов в искусстве неолиберальной «шоковой терапии». Его ноу-хау пригодилось после проспонсированного американцами свержения и смерти марксистского президента Чили Сальвадора Альенде в 1973 году. Ричард Никсон сказал, что хотел услышать вопли чилийской экономики.
Сидя друг напротив друга в темном кабинете с дубовой отделкой, эти двое мужчин должны были решить одну важную проблему. Университетские экономисты начинали восприниматься американскими властями по-новому: уже не как рассеянные профессора с трубкой в твидовых пиджаках, но как создатели идейного оружия, столь же важного, как и межконтинентальные баллистические ракеты, готовящиеся на базе ВВС «Ванденберг» в Калифорнии. Члены чикагской школы были уверены, что они могут сделать свой вклад в общую борьбу.
Но как именно?
Шульц нервно ерзает в своем кожаном кресле. С помощью экономического роста, утверждает он. Фридман согласно кивает, но молча хмурится, когда Шульц продолжает мысль. В Москве Никита Хрущев только что объявил: «Рост промышленного и сельскохозяйственного производства — это таран, которым мы снесем капиталистическую систему». Эта смелая провокация вызвала некоторое волнение, когда ее зачитали Объединенному экономическому комитету Конгресса США в 1959 году.
Фридман нем, как рыба — редкий момент, которым Шульц пользуется, чтобы изложить свою мысль развернуто. В его плане есть и прагматический аспект. Рост — это не только злободневная из-за речи Хрущева тема. Ряд влиятельных технократов в правительстве США, особенно в Группе экономических советников, все больше симпатизирует взглядам Шульца. Они получили из Овального кабинета задание разработать стратегию роста, которая затмит СССР и покончит с ним.
Хотя Шульц придерживается твердых неоклассических взглядов на рост и развитие, он знает из своих предыдущих исследований сельскохозяйственной производительности, что повышенные государственные расходы на образование критически важны для экономического роста страны. Они не только дадут США преимущество в космической гонке, но и обогатят человеческие ресурсы страны в целом, что повысит ее производительность и позволит победить СССР в их же соревновании по росту.
Фридман резко перебивает. Да, протягивает он, вопрос экономического роста жизненно важен. Но государственные расходы — неверный путь. Легко представить, как Фридман вновь стращает своего усталого председателя ужасами «большого государства» и центрального планирования. Советский Союз должен быть побежден исключительно на американских условиях, за счет индивидуальной свободы и капиталистического предпринимательства. Государство — это сама проблема, а не ее решение. Идеальный герой Фридмана — самостоятельный предприниматель. Он часто цитировал шутку водевильного юмориста Уилла Роджерса, чтобы заткнуть своих прогосударственных критиков: скажите спасибо, что не получаете то государство, за которое вы сами заплатили!
Здесь Фридман вторит взглядам австрийского приверженца свободного рынка Фридриха Хайека, который пришел в Чикагский университет в 1950 году. Будучи в сороковых годах в изгнании в Лондоне, Хайек написал ярый антикоммунистический трактат «Дорога к рабству». Краткая версия была опубликована в журнале Reader's Digest, и автор стал знаменитым. Почти фанатичная вера Хайека в капиталистический индивидуализм и все антисоветское определенно повлияла на то, в каком ключе вели свою беседу Шульц и Фридман.
Оба ученых делают паузу, чтобы собраться с мыслями. И после этого всплывает тема человеческого капитала. Затронул ее, наверное, Шульц, поскольку так он мог бы найти точки соприкосновения со своим юным собеседником. К сожалению, именно из-за этого старый ученый и проиграл спор.
По сути своей идея человеческого капитала была не нова. Адам Смит давно отметил, что навыки и умения, полученные работниками (например, в ходе тренировки, обучения и т. д.), могут повысить экономическую ценность предприятия. Но Шульц лишь недавно заинтересовался этой мыслью. Он активно побуждал новых студентов и аспирантов строить более крепкую и формальную теорию человеческого капитала. По легенде, Шульц внезапно осознал ее важность, посетив бедную ферму. Он спросил нищих владельцев, чем они были так довольны. «Тем, что смогли отправить детей получать образование», — ответили они. Это гарантирует семье стабильный доход в долгосрочной перспективе.
Фридмана тоже привлекала мысль о человеческом капитале, но в ином аспекте. Некоторые его младшие коллеги, в том числе его аспирант Гэри Бекер, позже сделавший себе имя в этой области экономики, достигли крупных успехов в исследованиях. Одно из открытий в особенности заинтересовало Фридмана. В отличие от денег или оборудования, этот тип капитала в принципе не может быть отделен от индивида, им владеющего. Они неразрывно связаны. И из этого следует, что чей-либо человеческий капитал не может быть еще в чьем-то владении, иначе это рабство. Следовательно, на ком именно лежит ответственность за инвестиции в него и кто должен получать от него выгоду? Мы можем понять позицию Фридмана по этому вопросу из ранней работы Бекера, в которой он показал, почему для фирмы невыгодно оплачивать обучение работников, поскольку эта инвестиция может в один прекрасный день буквально встать и уйти к конкуренту.
Фридман, вероятно, согласился с Шульцем в том, что теория человеческого капитала и есть то самое идейное оружие, которое они искали для борьбы с советской экономической угрозой. Сама фраза подразумевала, что интересы человека естественным образом совпадают с ценностями капитализма. Но в этом как раз заключалось противоречие между учеными. Шульцевская версия теории человеческого капитала, со всеми разговорами о государственных тратах и центральном планировании, грозила размыть образ независимого и самостоятельного псевдокапиталиста, которым якобы являлся каждый.
Похоже, сила аргумента Фридмана задела Шульца. Мы видим явные признаки этого в его инаугурационной речи в роли президента Американской экономической ассоциации в декабре 1960 года. Как и ожидалось, он подчеркнул важность национального вклада в человеческий капитал и его корреляцию с экономическим ростом. Ближе к концу выступления Шульц упомянул, что коллега попросил его прояснить ключевую деталь: «Должна ли прибыль от общественной инвестиции в человеческий капитал доставаться индивидам, в которых эта инвестиция была сделана?»
Шульц хочет ответить утвердительно. Он верит, что государственные инвестиции в человеческие навыки крайне важны и должны восприниматься как общественное благо. Эти навыки могут быть использованы индивидами для личной выгоды, например, в виде оплаченного государством высшего образования, которое повышает доходы человека на протяжении его жизни. Но эти инвестиции в конечном итоге возымеют положительные эффекты, или «экстерналии», на всю экономику в целом. Однако Шульц начинает колебаться. Похоже, он признает, что интеллектуальный ландшафт изменился, и вскоре звучит несколько запутанным:
«Политические проблемы, затронутые этим вопросом, очень глубоки и полны тонкостей, касающихся и распределения ресурсов, и социальной политики. Физический капитал, образуемый общественными инвестициями, как правило, не передается отдельным лицам в подарок. Распределительные процессы были бы значительно упрощены, если бы общественные инвестиции в человеческий капитал работали по тому же принципу».
Из пометки к опубликованному тексту этого обращения мы узнаем, что этим неугомонным коллегой был, разумеется, Фридман.
Ответ, полученный Фридманом от Шульца, по понятным причинам неоднозначен и допускает два варианта трактовки. Первый — прибыль с человеческого капитала, образованного общественными инвестициями (например, налогами), должна оставаться в общественной собственности. Но тогда мы получим социализм. И вдобавок мы уже выяснили, что индивид не может быть отделен от своего капитала. Остается только второй вариант. Если прибыль с человеческого капитала, образованного общественными инвестициями (например, налогами), не является «подарком» частному выгодоприобретателю, то он должен понести частичные или полные инвестиционные издержки. Одним словом, все это не бесплатно.
Сторонники Шульца вели проигранную битву. На попытках правительства осуществить его идеи и резко повысить федеральные расходы на образование поставили крест в 1961 и 1963 годах. Критики считали их осыпающимся соцобеспечением или чем-то похуже.
Что еще более важно, отголоски решающего столкновения Фридмана с Шульцем слышны и по сей день, причем не очень приятные. Например, можно провести красную нить от его победы в споре 1960 года о том, на ком именно лежит ответственность за инвестиции в человеческий капитал, к катастрофе со студенческими долгами, разворачивающейся теперь в США, Великобритании и многих других странах, которые восприняли неолиберализм недостаточно критически. Хочешь получить диплом и чего-то добиться в жизни, но не можешь себе этого позволить? Вот тебе на первое время кредит на условиях, которые тебя сведут в могилу. Глубинный смысл теории человеческого капитала оказывается простым, и Фридман радостно его подытожил в поучительной поговорке в 70-х: бесплатный сыр бывает только в мышеловке.
Фридман обнаружил в теории человеческого капитала нечто большее, чем просто способ повысить экономический рост. Само понимание места личности в этой теории уже было идеологическим оружием, особенно в противодействии трудоцентричному дискурсу коммунизма как внутри США, так и за их пределами. Разве теория человеческого капитала не дает наиболее полный консервативный ответ марксистскому слогану, что рабочие должны захватить средства производства? Если каждый человек сам по себе средство производства, то предполагаемый конфликт в сердце капиталистического трудового процесса логически разрешается сам собой. Шульц тоже начинал обретать истинную веру и согласился, что рабочие могут на самом деле быть де факто капиталистами: «Трудящиеся стали капиталистами не в результате распределения собственности корпораций, как хотелось бы толпе, но за счет получения знаний и навыков, имеющих экономическую ценность».
Остается лишь догадываться, что обо всем этом думал Советский Союз. Теория человеческого капитала буквально «стирала» рабочих из доминировавшей трактовки капитализма. Это был идеальный способ распространить симпатии к капитализму в США, особенно среди рабочего класса, который уже начинал подозревать, что их нынешний работодатель и есть реальный враг. Теперь капиталисты говорили по-другому: «Как ты можешь быть против нас? Ты же сам один из нас!»
С избранием Маргарет Тэтчер и Рональда Рейгана теория человеческого капитала нашла благодатную политическую почву в англоговорящем мире. То, что последовало за этим в Великобритании, США и других странах, лучше всего можно описать как массовое движение за деколлективизацию. Общества больше не было. Остались только индивиды и их семьи. Хайек, в частности, был большим откровением для Железной леди, которая не уставала хвалить его.
В этом новом видении экономики рабочие не могут восприниматься как особый класс с общими интересами. Они даже не принадлежат какой-то компании — слишком отдает коллективизмом. Да и в самом деле, может, они и не рабочие вовсе! «Хомо экономикус» в качестве человеческого капитала был, напротив, чем-то внешним по отношению к фирме, преследующим только собственные интересы и инвестирующим в свои способности, чтобы выбить лучшую сделку. Эта фантазия о «нации свободных акторов» часто граничила с чем-то пугающим. Поэтому-то так смешны популярные книжки по менеджменту 80-х и 90-х из киосков в аэропортах. Например, Чарльз Хэнди в книге «Век парадокса» (1994) пишет: «Карл Маркс был бы доволен. Он мечтал о дне, когда рабочие завладеют средствами производства. Этот день наступил». Питер Друкер даже осмелился объявить наступление «посткапиталистического общества» и назвать США самой социалистической страной в мире, потому что, в конце концов, все рабочие в какой-то мере владели капиталом.
Не так смешон, однако, дивный новый мир труда, родившийся из неоклассических идей вроде теории человеческого капитала. Только когда наемный работник воспринимается в такой ультраиндивидуалистичной манере, регрессивная тенденция рабочих договоров «по вызову» (или «на ноль рабочих часов») может укрепиться в экономике. То, что некоторые назвали «уберизацией рабочей силы» (в честь сервиса такси Uber — прим. Newочём), работает благодаря переводу рабочих в разряд независимых предпринимателей и, как следствие, переносу всех издержек найма на самого работника: обучение, униформа, транспорт и почти все остальное.
Еще в 1960-х Фридман представлял себе общество, в котором все мы будем богатыми и процветающими предпринимателями. В реальности мы получили урезанную заработную плату, сокращенный отпуск или больничный, хронический дефицит навыков, долги по кредитам и бесчисленные часы бесполезной работы. История теории человеческого капитала в западных экономиках — это скорее история изъятия средств у людей, а не инвестиций в них.
Причина в том, что родилась эта теория в крайне напряженный период двадцатого века, когда многие полагали, что судьба всего человечества балансирует на грани. Относиться к ней нужно соответственно — как к довольно экзотическому и по большей части нереалистичному реликту холодной войны. Чудаков вроде Хайека и Фридмана могли слушать и воспринимать всерьез только в крайне необычной среде. Перед лицом коммунистического коллективизма чикагская школа выработала диаметрально противоположное видение общества, населенное закрытыми в капсулы индивидами, автоматически избегающими любых форм социальной связи, не связанных с финансовыми транзакциями. Эти одиночки движимы лишь эгоистичной конкуренцией. Они слепо привязаны к деньгам. Удивительно ли, что мы сегодня так неблагополучны?
