4 июня со дня рождения маршала Карла Густава Маннергейма (Carl Gustaf Mannerheim) исполнилось 150 лет.
Пять человек, бывших знакомыми с Маннергеймом или просто встречавшихся с ним, рассказывают, какой след он оставил в их жизни.
Мета Маннергейм, двоюродная правнучка маршала, привыкла к тому, что ее фамилия вызывает уважение
«Многие пытаются добиться уважения и обожания со стороны других. Мне это досталось даром.
Для окружающих моя фамилия всегда стояла на первом месте, а личность — только на втором. Я не смогла бы выйти замуж за финна, потому что мне было бы непонятно, почему он выбрал именно меня. Мой муж — голландец.
У моего отца Карла Густава (Carl Gustaf) и его братьев и сестер было прекрасное детство в усадьбе общины Вихти. Повзрослев, все уехали за границу, кроме моего отца: он хотел стать главой рода. Отец был мирным и добрым, ему нравилось бывать в лесу и на природе. Он чувствовал себя очень стесненно в обществе ветеранов войны, лотт и генералов: ведь он был очень молодым и участия в войне не принимал. В 1970-х годах над ветеранами многие издевались, и для него это было очень тяжело. Ночью у нас раздавались странные звонки.
В Финляндии до сих пор осталась ненависть к успешным людям. Благодаря своему имени я не подвергалась угрозам, но старалась не выделяться. Если бы я родилась в рабочей семье города Тампере, настроенной враждебно по отношению к белым, имя Маннергейма и для меня имело бы негативный оттенок. Человека создает его окружение.
По мнению самого маршала Густава Маннергейма, по политическим соображениям и соображениям безопасности членам рода было лучше находиться в Швеции. Он не верил, что Финляндии удастся выжить в соседстве с Советским Союзом. Теперешняя ситуация с Путиным была бы для него естественной. Маршалу никогда бы не пришло в голову болтать с Путиным о кошках и собаках. Империализм нынешней России не был бы для него неожиданностью.
Я переехала в Швецию пару лет назад и не собираюсь возвращаться в Финляндию. Скучаю только по финским друзьям. Уже не стало отца, матери, брата. Мой брат получил родовую травму и был умственно отсталым. Он умер два года назад. Старшим в роду сейчас является мой двоюродный дед Карл Эрик Маннергейм (Carl Erik Mannerheim), который живет на юге Франции.
Род растет и продолжается. Недавно я встретила в Швеции родственников Йохана Маннергейма (Johan Mannerheim), брата маршала. Они придерживаются крайне левых взглядов, в отличие от тех родственников, которые проживают в Финляндии. Я заметила в них больше достоинств Маннергейма, чем в самой себе: они имеют академическое образование, они — смелые и преуспевающие во многих областях люди. Мы смеялись, что у всех нас глаза Маннергейма: голубой цвет, а также впалые и высокие веки.
Для меня дворянское происхождение означает благородство сердца: мы всех считаем равными. Само по себе дворянское происхождение не значит для меня ничего. Я благодарна за то, что я знаю этикет и иностранные языки, это было привито мне с молоком матери. Я сожалею о том, что хорошие манеры в Финляндии исчезают. Мне нужна радость и энергия, которых в финском обществе так мало».
Хейкки А. Реенпяя (Heikki A. Reenpää) пришлось пользоваться чужим именем, когда он возил маршала и его возлюбленную в Хельсинки
«Я трижды встречался с Маннергеймом еще до того, как мне исполнилось 30 лет. Помню, я удивился отличной памяти и непринужденному поведению этого человека.
В первый раз я был водителем маршала. Это было летом 1949 года. Мой отец Хейкки был директором-распорядителем фирмы Otava и отвечал за издание воспоминаний 82-летнего Маннергейма. Маршал приехал в Финляндию из Швейцарии. Однажды он позвонил моему отцу и пожаловался, что не может достать машину и водителя в Хельсинки, потому что адъютанты находятся в летних отпусках. Поскольку водитель Otava тоже был в отпуске, отец отправил меня, сказав, что Маннергейм хотел, чтобы водитель не говорил по-шведски. Мне пришлось притворяться, что это действительно так.
Я надел водительскую фуражку и куртку и забрал Маннергейма и графиню Арко-Валлей (Arco-Valley), его возлюбленную, на машине Studebaker представительского класса из гостиницы Kämpi. Отец велел мне представиться Кукконеном. Я встал перед маршалом навытяжку, но он дружелюбно пожал мне руку. Мы поехали на остров Сеурасаари. Маннергейм гулял с графиней и красиво целовал ее. Я возил их и на следующий день.
Летом 1950 года отец пригласил маршала в издательство Otava по случаю издания его воспоминаний и представил ему свое ближайшее окружение. Около меня Маннергейм неожиданно остановился, внимательно посмотрел на меня и спросил, откуда он меня знает. Я промямлил, что был офицером связи во время Войны-продолжения (Советско-финской войны 1941-1944 годов). Маннергейм странно улыбнулся, но принял мой ответ. Однако язвительно добавил, что я хорошо говорю по-шведски.
Я и раньше слышал, что Маннергейм был простым человеком. Генерал Илмари Мартола (Ilmari Martola), ставший моим другом, рассказывал, что маршал ввел в армии более свободную форму поведения. Маршал не выносил строгой дисциплины на прусский манер, которая практиковалась, например, в российской армии.
Личный врач Маннергейма Лаури Калая (Lauri Kalaja) тоже стал моим другом. Как-то он сообщил, что после войны Маннергейм неожиданно приказал сжечь все заметки о себе, так как боялся Союзной контрольной комиссии. Я очень огорчился, потому что записки врача могли бы стать бесценным источником для послевоенной истории. Я успел подержать эти бумаги в своих руках и попросить снять с них копии.
Часто забывают, что Маннергейм был образованным и начитанным человеком. В основном Маннергейма чтут в Финляндии как военного руководителя, хотя его гражданский вклад тоже достоин уважения. Он дважды был президентом, был путешественником и просветителем, развивал благотворительную деятельность.
Мне кажется, что в строящейся в Хельсинки центральной библиотеке надо создать зал, посвященный гражданской деятельности маршала. Там не должно быть ни одной пушки или винтовки, только фотографии, пара его костюмов, уголок его дома и библиотека. Я хотел бы передать в библиотеку 450 моих книг, посвященных Маннергейму. Кроме этого, там можно было бы впервые разместить всю личную библиотеку Маннергейма».
Лотта-связистка Мэй Виртала (May Virtala) говорила с Маннергеймом по телефону ночью
«Меня направили работать на коммутаторе в ставку Маннергейма в город Миккели в 1943 году. Мой муж, младший лейтенант Эркки Виртала (Erkki Virtala) также работал в ставке.
Я обеспечивала телефонную связь Маннергейма, видели мы его редко. Два раза в день Маннергейм ходил пешком из ставки в отель Kaleva, чтобы поесть. Туда было довольно далеко идти, и шел он, совершенно не скрываясь. У него были телохранители, но немцы удивлялись, что главнокомандующий так ходит по городу.
Нам, лоттам, приказывали приветствовать Маннергейма первыми, но, конечно, маршал всегда успевал первым брать под козырек. Было так трудно рассчитать, чтобы успеть поприветствовать его первой!
Во время Зимней войны Миккели бомбили, но в мое время там ничто не напоминало о войне. Только летом 1944 года, когда шли бои на Карельском перешейке, был слышен грохот. Наверное, это был грохот пушек, хотя мы были далеко.
Мы, лотты-связистки, работали в две смены, ночью и днем. Маннергейм всегда лично просил соединить его. Ни разу вместо него не позвонил адъютант.
Когда я в первый раз увидела, что звонит Маннергейм и надо отвечать и соединить его, я вскрикнула: "Помогите, маршал звонит! Что делать?"
"Скорее отвечай", — сказали другие лотты. Я ответила очень низким и официальным голосом: "Чайка" (Lokki). Так назывался наш коммутатор. Позже я решалась отвечать Маннергейму более веселым голосом, и однажды после того, как я его соединила, я услышала, как он сказал сам себе по-шведски: "Вот теперь это был бодрый голос!"
Маннергейм всегда начинал так: "Главнокомандующий просит соединить его", затем он называл имя, и его соединяли. Однажды он позвонил поздно вечером и попросил соединить его с министром обороны Вальденом (Rudolf Walden), который находился в Хельсинки. Но Вальден был в сауне. Я позвонила Маннергейму и спросила, надо ли попробовать дозвониться еще раз. Маннергейм ответил: "Нет, ведь уже одиннадцать! Спокойной ночи, лотта".
Затем он на секунду задумался: "Да ведь лотта этой ночью спать не будет, потому что у нее ночная смена". Я ответила, что действительно не буду, но спросила, могу ли я, со своей стороны, пожелать главнокомандующему доброй ночи. Он ответил: "Спасибо, лотта". Лотты, которые сидели рядом со мной, были в ужасе от того, что я разговариваю с маршалом. Но если он желает мне спокойной ночи, то и я должна пожелать ему того же. Это был единственный раз, когда я разговаривала лично с Маннергеймом.
Война закончилась в сентябре 1944 года, но я работала еще до декабря. Когда организация лотт была распущена, нам надо было снять с формы белые воротнички, манжеты и знак лотт. Это было ужасно.
В помещении коммутатора "Чайка" сейчас находится музей. Когда мы там бываем, мой внук подходит к кукле, изображающей лотту-связистку, и говорит: "Привет, бабушка!"
Мой муж умер девять лет назад. Я не знаю, сколько лотт-связисток еще живы. Я знаю одну, но она очень больна. Я еще принимаю участие в работе организации "Женщины сил обороны". Говорят, надо все время что-то делать и держаться».
Юха Бэкман (Juha Bäckman) сидел на горшке, когда в его поле зрения появился высокий мужчина
«Мой отец, майор Бэкман, был младшим адъютантом Маннергейма. Он служил в подчинении Маннергейма в 1942-1946 годах.
В детстве у нас дома не говорили о Маннергейме. Отец никогда не превозносил Маннергейма и не жаловался на него, ни при его жизни, ни после смерти.
Я встречал Маннергейма два раза. Или, может быть, только эти два раза остались в памяти. Весной 1945 года мне было четыре года и у меня болело колено. Лечение не помогало, и отец записал меня на прием к доктору Арво Юлпо (Arvo Ylpö). Мы жили тогда в общине Тюрвяя, теперешней Састамала. Меня отправили поездом в Хельсинки, а отец встречал меня на вокзале. Затем мы поехали на машине в резиденцию президента Финляндии Тамминиеми, где отец работал и жил.
Я сказал отцу, что мне очень надо в туалет. Я сидел на горшке посреди отцовского кабинета, когда дверь открылась, и зашел Маннергейм. Он посмотрел на меня и сказал: "Так, молодой человек делает свои дела", а затем поздоровался и вышел из комнаты. Сам я не помню сказанных Маннергеймом слов, но отец позже рассказывал это.
На следующее утро я проснулся рано и отправился на второй этаж Тамминиеми, хотя мне не было разрешено ходить туда. Я увидел дверь, открыл ее, вошел внутрь и стал любоваться плиткой на стенах и на полу. Неожиданно я услышал позади себя стук каблуков. В двух шагах от себя я увидел черные блестящие сапоги со шпорами. Вошедший оглянулся назад, и я со всех ног пустился бежать к отцу, не сказав ни слова. Позже утром отец и этот человек завтракали вместе. В какой-то момент Маннергейм посмотрел на своего адъютанта и сказал, что он уже встречался с этим молодым человеком утром. Отец удивился, как это могло произойти. Президент сказал, что "молодой человек проверял его ванную комнату".
Когда Маннергейм умер в январе 1951 года, наша семья жила в Хельсинки на улице Аркадианкату. В день похорон дома была грустная атмосфера.
Траурная процессия медленно двигалась под нашими окнами, и мы с мамой смотрели на траурный лафет, на котором находился гроб.
В этом же году Фонд Маннергейма попросил отца вместе с экономками Бертой Хаглинд (Berta Haglind) и Эльзой Сундман (Elsa Sundman) сделать музей в доме Маннергейма. Будучи еще маленьким мальчиком, я получил задание отвечать за охотничье оружие маршала. Я этим занимался и в тот момент, когда директор музея попросил меня проводить экскурсии. Я работаю экскурсоводом в музее уже более десяти лет.
Еще я слышал, что Маннергейм любил купаться после сауны. Один раз во время посещения сауны в Миккели за растопку сауны отвечал вестовой Эйнар Фром (Einar From). В парной обычно сидели минут 20 и ни о чем не говорили. Младший адъютант посмотрел на часы и поддал пару. После этого главнокомандующий пошел к озеру и резко пропал под водой. Отец слышал, как Фром закричал Маннергейму "Я что, черт возьми, не говорил, что здесь крутой берег?"»
Когда Тимо Нярхинсало одевается в форму Маннергейма, все цепенеют
«Я надевал форму Маннергейма более тысячи раз и на спектаклях, и на репетициях.
Иногда я говорю со шведским напором и в быту, потому что он слетает у меня с языка. Сыновья шутят, что я всю свою жизнь прожил Маннергеймом. В Миккели меня называют маршалом, даже если на мне и нет его костюма. Будем надеяться, что в доме престарелых я не буду по утрам требовать стопку водки и воображать, что я в Лозанне, как Маннергейм.
Когда я произношу монолог "Последний приказ главнокомандующего" или бываю на торжественных мероприятиях в образе Маннергейма, поражаюсь, как люди сразу цепенеют перед маршалом. Требуется некоторое время, а то и стопка водки, прежде чем люди могут расслабиться.
Я прочел около семидесяти книг о Маннергейме, и на основании прочитанного могу сказать, что Маршал не был сухим и формальным. Он сам был своего рода актером. Во-первых, он одевался и жестикулировал как актер.
Легендарная официантка Маннергейма Тару Стенвалль (Taru Stenvall) рассказывала, как Маннергейм после бомбардировки во время Зимней войны плелся в ресторан в Миккели, но тут же распрямился и прибавил скорость, как только заметил, что там есть еще кто-то. На фотографиях, сделанных в Швеции и финском Ханко видно, каким расслабленным может быть Маннергейм в кругу друзей. В детстве он любил участвовать в школьных спектаклях, а будучи взрослым представлялся шаловливым танцующим Дедом Морозом.
Для меня Маннергейм является близким образом еще и потому, что он был гуманистом и любителем прекрасного. Он страстно увлекался изобразительным искусством, устройством интерьеров, цветами, которые он велел посадить на утесах на летней даче в Ханко.
Я пытался отобразить все эти черты в моем толковании образа. Особенно мне врезалось в память посещение госпиталя для инвалидов войны в Кююхкюля, когда многие лежачие больные со слезами на глазах пытались подняться, чтобы поприветствовать маршала. Тогда мне пришлось задуматься, кто я и где нахожусь.
Я никогда не забуду 80-летнюю Стенвалль, которая полностью погрузилась в театральную иллюзию. В антракте она сделала реверанс и сказала, что счастлива еще раз повстречать маршала. Внучатый племянник маршала спросил, что я сделал со своими глазами, чтобы они стали такими же, как у его двоюродного деда. В юности я мечтал о военной карьере, поэтому мысль о том, что генералы и полковники отдают честь моему Маннергейму, согревает мое сердце.
Люди могут задавать моему Маннергейму вопросы. Они спрашивают, например, о вступлении в НАТО, отношениях с женой и дочерью, работе правительства и лошадях. С необходимостью членства в НАТО я не согласен. Если кто-то считает, что Маннергейм иногда ошибается, я отвечаю: "Но я же помню свою жизнь"».
