Приветствую вас из Мюнхена. На этой неделе я побывал в Тренто на севере Италии, где проходила конференция, посвященная роли традиции в современной жизни Америки, Европы и России. Я был там вместе с группой ученых из разных стран. Эта конференция была похожа скорее на круглый стол, чем на какое-то официальное мероприятие. Я до сих пор пытаюсь разобраться в своих мыслях по поводу того, что я там услышал, но мне хочется поделиться с вами своими предварительными выводами.
Чтобы сохранить анонимность участников конференции, я не стану называть их имена и приписывать конкретные высказывания конкретным людям. Дело не в том, что на этой конференции прозвучало нечто скандальное. Я просто хочу, чтобы люди могли свободно делиться своими мыслями, не беспокоясь о том, что позже кто-то будет их цитировать. Я также сомневаюсь в том, что мне стоит приписывать ту или иную точку зрения членам конкретной группы, потому что, вполне вероятно, внутри этой группы существуют разногласия. Прошу вас учесть, что все, написанное ниже, может и должно быть разъяснено и скорректировано. Я предлагаю вам познакомиться с этими выводами, чтобы продолжить дискуссию.
Итак, приступим.
С самого начала я обратил внимание на довольно любопытную деталь: многие из нас почувствовали, что остальные имеют несколько нереалистичное представление об условиях и ситуации в наших родных странах. К примеру, русские были готовы возражать против точки зрения американских традиционалистов (таких как я), согласно которой Россия является защитницей традиционных христианских нравственных и религиозных ценностей. Некоторые из присутствовавших россиян были верующими людьми, другие — нет, однако все они были согласны с тем, что это религиозное возрождение в России — вовсе не такое масштабное, каким его представляют американцы, симпатизирующие России.
Один россиянин признал, что то, что сейчас возрождается в России, представляет собой не христианскую, а скорее советскую традицию, которую просто немного очистили в духовном смысле. По его словам, в результате травмы, нанесенной тоталитарным коммунистическим режимом, традиции русского православия были уничтожены. В то время выживали только те священнослужители, которые сотрудничали с советскими властями.
Но другие участники конференции из России не согласились с этой точкой зрения. Тем не менее, мне показалось полезным задуматься над тем, что ценности, которые мы считаем «традиционными», в реальности могут оказаться не такими уж и традиционными. Несомненно, в некоторых случаях мы наделяем определенные наборы политических или культурно-политических позиций авторитетом традиции. Но это вводит в заблуждение. «Традиция» может быть очень полезной концепцией, которую можно применять для продвижения той или иной политической программы. Некоторые россияне рассказывали о том, как то, что преподносится в качестве религиозного возрождения, на самом деле является всего лишь возрождением национализма с согласия религиозных лидеров.
Можно долго спорить о том, что подразумевается под «традицией» в России и разных европейских странах, но никто не станет отрицать, что традиции действительно существуют. Пока я ехал на поезде на север, через Италию, Австрию и Баварию, меня поражал возраст встречавших на пути зданий и сооружений. Посмотрите на ту средневековую церковь, выстроенную на холме. Кто-нибудь там еще молится? Возможно, уже нет, но культурную память сложно игнорировать. В процессе своей эволюции в европейских странах традиция обретала множество конкретных форм — художественных, архитектурных, социальных и так далее.
В США — иная ситуация. Какое значение имеет слово «традиция» в стране и обществе, в которых традиция антитрадиционна? Америка — это продукт эпохи Просвещения, это страна, которая сознательно и решительно отвергает традиции. Динамизм Америки во многом объясняется нашей антитрадиционной ориентацией, в том числе нашим индивидуализмом.
Именно это объясняет те сложности, с которыми столкнулись некоторые участники конференции, приехавшие из России и Европы, пытаясь понять, насколько быстро и радикально меняется ситуация в США. Несмотря на то, что все мы являемся представителями стран и обществ, переживающих постоянные изменения, в Европе и России действуют более стабильные традиции — и необязательно религиозные. Я могу ошибаться, но, с моей точки зрения, это в некоторой степени объясняет, почему движение Manif Pour Tous за сохранение форм и привилегий традиционных браков и семей возникло именно во Франции, а не в США — несмотря на то, что уровень религиозности в США выше.
Один из европейских участников конференции, который читает этот блог, отметил, что ему трудно поверить, что ситуация в США настолько катастрофична. Несколько американцев подтвердили, что ситуация — действительно крайне тяжелая, особенно в научных кругах. Они подробно рассказали о том, как дискуссии по поводу пола и сексуальности, которые должны быть нормальной частью образовательного процесса, теперь находятся за пределами дозволенного, а также о той цене — профессиональной и личной — которую приходится платить за нарушение этих новых жестких табу. Как можно отстаивать традицию, противоречащую этим нормам, если их нарушение грозит социальным и профессиональным остракизмом в лучшем случае и карьерным суицидом — в худшем?
Более того, этот новый, решительно нетерпимый образ мыслей очень быстро захватывает умы молодого поколения американцев. По словам одного профессора, его студенты просто не понимают, почему любой порядочный человек может не соглашаться с ними в вопросах, связанных с ЛГБТ-сообществом. Дело не в том, что они считают нравственный и религиозный традиционализм ошибочным. Дело в том, что прежняя точка зрения стала для них совершенно непостижимой. Из-за этого она кажется им либо безнравственной, либо вредоносной. В частной беседе я рассказал историю об одном профессоре теологии, который не рискует преподавать в своем католическом университете позицию Католической церкви в вопросах сексуальности — он даже не может вынести этот вопрос на обсуждение на семинаре. Он боится, что его студенты будут протестовать, жаловаться университетской администрации, и что его даже могут за это уволить.
Некоторым участникам конференции, приехавшим не из Америки, было довольно трудно понять, почему профессор не может обсуждать такие темы, как брак, семья и религиозная свобода, тесно связанные с правами ЛГБТ-сообщества, если только он полностью не поддерживает его представителей.
Один из россиян выразил свое недовольство в связи с тем, что самые спорные вопросы, касающиеся религии и традиции, постоянно связываются с гомосексуальностью. По его мнению, христианство не имеет никакого отношения к гомосексуальности, а те христиане, которые утверждают, что имеет, просто раздувают из мухи слона. Эта точка зрения не нашла широкой поддержки среди членов российской делегации, хотя некоторые из них признали, что решительная нетерпимость к вопросам ЛГБТ в России объясняется скорее обыкновенными предрассудками, чем какими-то религиозными установками. Они искренне об этом сожалеют и выражают абсолютное неприятие той жестокости и нападок, которым подвергаются гомосексуалисты в России.
С другой стороны, в США ситуация пока развивается в обратном направлении, и по тем же причинам (необоснованные предрассудки и ненависть к иным) нам, американским традиционалистам, легко понять, почему русские так отчаянно сопротивляются идее расширения прав геев. На нашем примере русские увидели, что рост терпимости по отношению к вопросам ЛГБТ неизбежно откроет двери для радикальной нетерпимости, как только ЛГБТ-активисты и их сторонники одержат верх.
На конференции также возникла тема ислама. Современные законы — как в Европе, так и в США — основаны не на религии, а на светском понимании прав человека. Несомненно, своими корнями светский либерализм уходит в христианство, однако он занимает более нейтральную позицию по отношению к конкретным религиям. Как европейские страны будут взаимодействовать с верующими мусульманами, живущими там? Возможно, верующие христиане уже составляют меньшинство в европейских странах, но никто не ждет, что они начнут нарушать гражданский порядок. Очевидно, что с мусульманами ситуация — совершенно иная. Да, да, не все мусульмане — и так далее. Но ни один здравомыслящий житель Европы сегодня не станет спорить с тем, что этот континент столкнулся с чрезвычайно серьезной проблемой. Кроме того, как можно уважать вполне легитимное желание мусульманских европейцев жить в соответствии с их традициями? Где нужно прочертить линию?
В США эта проблема стоит не так остро, как в Европе, потому что мы гораздо лучше умеем ассимилировать иммигрантов, и потому что у нас в стране нет настолько многочисленного мусульманского сообщества. Я попытался представить, что могут думать европейцы об исламе внутри их цивилизации. Поскольку я являюсь американцем, который искреннее верит в религиозную свободу, моим первым импульсом стало желание выступить за максимальную религиозную свободу. Однако этот идеал не может заслонить собой тот факт, что европейцы столкнулись с чрезвычайно опасной и сложной проблемой. Как может народ, чьи религиозные традиции утрачивают свою значимость, жить бок о бок с меньшинством, чья преданность религиозным традициям остается чрезвычайно сильной?
В какой-то момент участники конференции стали обсуждать вопрос о том, насколько трудно установить и поддерживать modus vivendi (то есть мирно сосуществовать) в рамках плюралистического общества. Один из докладчиков отметил, что, если одна сторона приобретает слишком много власти, это становится невозможным. По его словам, США пока не достигли этой точки. Я выразил несогласие с его мнением, поскольку мы, американцы, уже приближаемся к этой точке, наблюдая борьбу между правами ЛГБТ и религиозной свободой. Светская элита — элита политики, бизнеса, СМИ и индустрии развлечений — уже либо перешла на прогрессивную сторону, либо — в случае консервативных политиков и огромного числа религиозных лидеров — предпочитает не высказывать свою точку зрения вслух, опасаясь прослыть мракобесами. Баланс уже нарушен. Но многие консерваторы из культурной и религиозной среды не понимают, что очень скоро чаша весов склонится в сторону ЛГБТ, учитывая то, что традиционных взглядов, как правило, придерживаются представители старшего поколения американцев.
И что будет дальше? Одна из проблем, которые я вижу в позиции профессора Принстона Роберта Джорджа (Robert George) (посмотрите видеозапись беседы Джорджа и сенатора Бена Сасса о The Benedict Option), заключается в том, что его позиция «вперед, на баррикады культурной войны» совершенно неэффективна. Я согласен с ним в том, что мы обязаны изо всех сил бороться! Но что хорошего принесут нам наши свободы, если мы утратим наши внутренние культуры? The Benedict Option предполагает не выбор «или-или», а подход «и-и» с гораздо более существенным акцентом на формировании культуры, а не на правовой и политической борьбе.
Далее. Один профессор поднял тему того, что он назвал «ошибкой хасидов»: хасиды верят, что для сохранения истинных еврейских традиций необходимо одеваться так, как одевались жители еврейских поселений в 18 веке. В определенном смысле он был прав. С другой стороны, здесь речь идет еще и о том, что идеалы должны проявляться в каких-то материальных вещах — в искусстве, архитектуре, обычаях, привычках и, да, даже одежде. Самое сложное здесь — определить, какие материальные вещи играют ключевую роль для сохранения традиции, а какие — нет. И это снова возвращает нас к точке зрения, высказанной россиянами в самом начале конференции: то, что составляет истинную традицию, является темой для постоянных споров и дискуссий. Один американский профессор права отметил, что в США прогрессивисты пытаются переписать определение религиозной свободы, сведя его к более рестриктивному определению «свободы вероисповедания» и называя это продолжением американской традиции, хотя это и не так.
Позже, когда мы гуляли по улицам Тренто и разговаривали, один из американских участников конференции сказал, что его поразило то, насколько проблемы россиян отличаются от наших, и насколько они в то же самое время похожи. И американцы, и россияне пытаются разобраться с ролью государства в жизни религиозных верующих: в случае России государство пытается вмешиваться во все дела, зачастую путем политической кооптации, а в случае Америки государство стремится ограничить религиозную свободу. Мне кажется, что именно слабость религиозной традиции в обеих наших странах — религиозной традиции, которая должна служить противовесом веяниям современности, — и стала одной из главных причин всеобщего кризиса.
Россияне, которые упоминали мою книгу «Вариант Бенедикта» (The Benedict Option), высказывали некоторую критику в ее адрес (я должен признать, вполне конструктивную), но они все согласились с тем, что ее необходимо перевести на русский и опубликовать в России, потому что ее основные идеи могут помочь России в ее собственной борьбе. Это удивило и порадовало меня, как и интерес европейцев к моей книге. Я закончил писать эту статью уже в поезде, который вез меня из Тренто в Мюнхен, где мы с Мэттом встретимся с поклонниками моей книги. Я с нетерпением жду того момента, когда смогу выслушать их мнение и понять, как мы, христиане, нацеленные на сохранение традиций, можем действовать сообща. В этом смысле прошедшая неделя оказалась очень удачной.
