Военный джип покрыт камуфляжем. Водитель держит на заднем сиденье автомат, патроны и гранаты. Проезд охраняет молодой солдат в майке с надписью «No Knife — No Life» («Без ножа не проживешь» — прим. авт.) и с калашниковым на плече. Он поднимает шлагбаум, боец за рулем молча переключает передачу, и мы выезжаем с мрачной базы «Правого сектора» в направлении фронта.
Прифронтовое затишье
Водителя зовут Гера. Ему 43 года. Он бывший профессиональный военный в отставке, который снова пошел служить после того, как на Украине началась война. Но в вооруженные силы его уже не взяли. Так он оказался в «Правом секторе» (экстремистская организация, запрещена в России — прим. ред.). Гера не жалуется. Как доброволец он не получает денежного довольствия, но едой, оружием и всем необходимым их обеспечивают дарители или сама организация. Вместе с Герой теперь служат и его бывшие однополчане.
Около часа мы едем по затихшим прифронтовым селам, которые с каждым километром становятся все более заброшенными и разоренными. Потом в небольшом поселке нас встречает Итальянец. Это прозвище ему досталось, как говорят, потому, что он родом из Неаполя. В саду валяется мусор, а в доме — повсюду оружие: ручные гранаты, противотанковый снаряд, автоматы и бронежилеты. Сюрреалистическую атмосферу усугубляют крики женщин: по телевизору показывают жестокий бой в клетке. Мужчины выходят на улицу и открывают гараж. Он завален боеприпасами, и мой водитель заряжает магазин калашникова. Мы можем продолжать путь на фронт.
Я так и не узнал, откуда Итальянец взял сотни килограммов боеприпасов для автоматов и гранатометов. Неизвестно осталось и то, как боеприпасы попали к нему в гараж. Возможно, они с черного рынка или военных складов, а, быть может, были украдены или стали военным трофеем.
Где заканчивается дорога и начинается война
Марьинка — один из самых неспокойных городков в прифронтовой зоне. Он находится на стратегической дороге в Донецк, поэтому его постоянно обстреливают и бомбардируют. Город защищают три тысячи солдат украинской армии и несколько бойцов «Правого сектора», у которых свое командование. По сути «Правый сектор» — частная армия, которая хочет освободить Украину от российской агрессии своими силами и любой ценой.
Мы приезжаем в сумерках, когда артиллерия с обеих сторон начинает стрелять намного чаще. Марьинка напоминает заброшенный город из фильмов ужасов: на улицах ни души, вокруг холодная и промозглая серость, депрессивный туман, разрушенные дома. По асфальтированной дороге, разбитой гусеницами тяжелой техники, мы едем прямо на фронт, где звучат автоматные и пулеметные очереди. Через несколько минут заканчиваются многоэтажки, и мы взъезжаем в пригород с частными домами и садами. Все они разрушены минометным огнем и ракетами типа «Град».
Мы останавливаемся, потому что дальше ехать — безумие: там уже свистят шальные пули, и в ста метрах от города дорога, как говорят, превращается в минное поле под перекрестным огнем с обеих сторон.
Нас ждет боец «Правого сектора», и вместе с водителем, сняв автомат с предохранителя, он сопровождает меня на передний фронтовой пост. Это разбомбленный домишко, а рядом — импровизированная укрепленная баррикада с амбразурами в никуда. Она покрыта гниющим красным линолеумом, а прямо за ней начинается минное поле. Бойцы не позволяют мне фотографировать их лица, и с баррикады я могу снять только округу. Один из них цинично замечает: «Можешь туда залезть, иностранец, правда, это будет последнее фото в твоей жизни».
От города веет безнадежностью. Бойцы разговаривают вполголоса, берут у меня сигареты и спрашивают водителя, когда привезут еду. «Скоро все будет», — обещает Гера, и когда минометные выстрелы по тому месту, где мы стоим, учащаются, мы быстро уходим туда, откуда пришли. Мне дают понять, что мертвый иностранный репортер — это большая и к тому же лишняя проблема.
В заброшенном городе
В городке недалеко от центра, совсем близко к многоэтажкам, находится оперативная база «Правого сектора». Мы приходим туда, когда на улице уже почти стемнело, и минометные выстрелы и автоматные очереди, раздающиеся с дальних улиц, из-за тумана звучат с удвоенной силой.
На посту стоит солдат, у которого на руке висит православный крест — его защита. В этой же руке у него калашников (второй элемент защиты на случай, если первый подведет). Недалеко показался какой-то алкоголик в грязной одежде. Живя в прифронтовой зоне, он уже потерял бдительность и не думает, что его может задеть осколком недалекого взрыва, поэтому переходит широкую незащищенную улицу и направляется к нам. Его останавливает только жест моего охранника, который молча направляет автомат в сторону его живота. Бездомный тут же меняет направление и уходит.
Заброшенное здание базы повреждено бомбардировками. Его обитатели с любопытством наблюдают за пришедшими. Это грузин Мамука и молодой Ангел, который, похоже, принял наркотики. С обеих сторон фронта употребление наркотиков — привычное явление.
Ангел ведет себя беспокойно и агрессивно. В ответ на вопрос, каково им воевать бок о бок с украинскими солдатами, он начинает лихорадочно объяснять, что все офицеры — придурки. «Недавно я сам им об этом сказал в штабе. Мы умираем здесь без оружия и денег, понимаешь?! Посмотри на нас!» Ангел теряет контроль над собой и начинает меня толкать. Вмешивается мой водитель, который оттаскивает его и успокаивает. Ангел смеется и по-дружески похлопывает меня по плечу. «Смотри, это мой сын, — он показывает фотографию в старом разбитом телефоне. — Ему пять месяцев».
Наш разговор нарушает новая минометная очередь. Так вскоре после наступления темноты вблизи фронта начинается ад. Гера приехал сюда на фронт только из-за меня, но этой причины недостаточно, чтобы умирать. Мы вынуждены срочно уехать.
Символы и мифы украинской войны
Вместе с добровольческими отрядами «Правого сектора» и другими добровольческими подразделениями я провел три недели, побывав в местах вдоль всего фронта, начиная с северной границы вплоть до Черного моря на юге. Я хотел узнать, насколько правдивы утверждения российских СМИ о том, что там воюют неонацисты.
На самом деле тень на историю «Правого сектора» бросили первоначальные грехи его создателей. Организация родилась во время украинского Майдана в ноябре 2013 года, когда против правительственных отрядов «Беркута» выступили группы бойцов из рядов футбольных хулиганов, члены небольших расистских и неонацистских организаций и другие радикалы.
После начала войны на востоке Украины наиболее радикальные группировки неонацистов покинули «Правый сектор» и создали собственные боевые отряды, например, спорный батальон «Азов». Впоследствии они вошли в состав государственных вооруженных сил, а радикальные настроения в них умерились.
«Правый сектор», напротив, остался самостоятельной единицей, независимой от государства, и быстро превратился в удобный объект мифотворчества и дезинформации, распространяемой в основном российскими СМИ. Они первыми передали сообщения о боевых группах «Правого сектора», проповедующих неонацистскую идеологию, а также обвинили их в военных зверствах. Пророссийские сепаратисты на востоке Украины, которые воюют с «Правым сектором» непосредственно на фронте, считают его воплощением украинского фашизма.
Потенциальные жертвы радикалов: о чем мы не знаем
Подобный образ «Правого сектора» поддерживали не только российские, но и авторитетные зарубежные издания. Так, в начале 2017 года газета Washington Post опубликовала репортаж о нацистах из такого же подразделения, в каком побывал я. Однако единственным доказательством нацизма, о котором упомянул репортер, был норвежский боевик-неонацист с фашистскими татуировками. Когда я говорил с бойцами на базе в Марьинке, они вспомнили его и его «странные политические взгляды». Но, по их словам, он не создавал никаких проблем, а потом вообще уехал домой.
Мои поиски реальных ультранационалистов не принесли плодов даже после посещения всех добровольческих отрядов и опроса десятков респондентов из других подразделений, таких как «Азов» и «Донбасс», которые входят в состав государственной армии.
Единственный результат поисков — потертая неонацистская наклейка в одном из автомобилей бойцов и несколько историй с участием радикалов. Но такие инциденты случаются в любой армии мира. Так что ни организованного фашизма, ни ударных отрядов неонацистов я не нашел. Зато я увидел шокирующие условия жизни и почувствовал большую вероятность скорой бессмысленной смерти от осколка или шальной пули.
«Фашисты в „Правом секторе"? Да вы с ума сошли. Вы только посмотрите на меня», — говорит Иосиф Черкаший, дружелюбный ортодоксальный еврей с типичной длинной бородой. Еще недавно он служил в добровольческом батальоне военной полиции «Днепр-1», который тесно сотрудничает со всеми отрядами, включая «Правый сектор». Теперь вместо калашникова Черкаший носит портфель городского депутата в восточноукраинском Днепропетровске. Он говорит, что всего раз столкнулся в армии с ненавистью, вызванной его еврейским происхождением. Это произошло в социальных сетях, и после сообщения об инциденте армейское начальство вскоре нашло и наказало виновного.
Григорий Пивоваров — еще один еврей, и он подтверждает слова Иосифа. Григорий служил пулеметчиком в батальоне «Айдар». Когда-то это была добровольческая группа, как «Правый сектор» или «Азов», и ее членов даже обвиняли в военных преступлениях, которые расследовала международная организация Amnesty International. Впоследствии «Айдар» взяло под контроль министерство обороны, и теперь он является одним из подразделений украинской армии.
Такой же опыт и у представителя другого меньшинства, ненавистного радикалам, — активиста Адама Осмаева. Вместе со своей супругой Аминой он является элитным снайпером в чеченском добровольческом батальоне имени Джохара Дудаева. В 2015 году Осмаев участвовал в создании этого батальона. Сам он говорит, что здесь, на Украине, воюет за свободную Чечню. «Если проиграют они, то и для нас это будет конец», — считает Осмаев. Тех, кто сейчас воюет с Россией, он не считает радикалами. «Радикальных националистов можно найти по всему миру, но сейчас на Украине это слово означает не то, что в Европе или России».
Слова Осмаева объясняет профессор Алексей Гаран из Киевского университета. Он считает, что среди добровольцев националистические радикалы были только в начале войны. Сейчас в стране доминирует совершенно другой тип национализма, нежели распространенный в Европе и России. Там ему присуща расовая нетерпимость. «Но у нас обычному националисту неинтересно, на каком языке, русском или украинском, говорит лояльный украинец и какую веру, православную или мусульманскую (как крымские татары), он проповедует».
Что касается «Правого сектора», то профессор со вздохом отмечает: мол, да, это типичные украинские националисты. Но они не нацисты, и в их случае проблемой является то, что они радикализируют граждан, недовольных коррупцией, неэффективной армией, бедностью и безработицей. Они готовы рискнуть и начать новую революцию, и для этого у них есть оружие и боевой опыт.
О чем говорят легенды
Один украинский журналист рассказал о своей первой встрече с членами «Правого сектора» в 2014 году. Тогда отряд так называемых киборгов, защищающих донецкий аэропорт во время самых тяжелых боев, якобы пришел в штаб государственных вооруженных сил почти без оружия и попросил его выдать. Безрезультатно. Через два дня члены отряда вернулись грязные и окровавленные, но увешанные оружием и с боевой техникой. Шокированным офицерам они заявили, что ближайшие позиции врага уже освобождены — нужно только убрать трупы.
С тех пор киборги превратились в легенду, а члены «Правого сектора» заработали репутацию смелых патриотов и хладнокровных фашистских бестий (в зависимости от того, с какой стороны фронта о них говорят).
Но реальность 2017 года оказалась намного прозаичнее. Бойцы «Правого сектора» испытывают крайнюю нужду, а из казарм в тылу, где они отдыхают и готовятся к тому, чтобы сменить своих коллег на фронте, веет депрессией.
Жизнь на базе
В бараке 1-й роты штурмовиков пятого батальона «Правого сектора» ужасно холодно, темно и все кашляют. Мы находимся в нескольких километрах от фронта, на окраине города Новогродовка, который окружают плодородные черноземные поля и угольные шахты.
Автомобильный парк ужасно изношен и тысячи раз ремонтирован. Машины глохнут через каждые десять километров. Кажется, что в основном на базе занимаются не боевой подготовкой, а ремонтом оружия и техники. Жалко выглядят и гнилая проросшая картошка и лук, которые валяются в сырых коридорах.
Кроме ремонта техники, по вечерам бойцы занимаются обучением молодых новобранцев, которым на вид лет 16, хотя их учитель, которому с виду не дашь больше, чем ученикам, клянется, что всем им минимум по 18 лет. Молодые люди изучают тактику боя с автоматами, потом учатся разбирать и собирать калашников и тяжелый пулемет. В конце их ждет урок по ремонту автомобиля.
Оружие покупается на черном рынке и часть с большим риском переправляют на фронт. Другая часть попадает на базы, где оружие бесконечно чистят и чинят. Один из бойцов даже признался, что они украли из военного музея миномет, произведенный в 1947 году.
Украинские правительство и армия игнорируют добровольческий корпус «Правого сектора», поэтому он вынужден полагаться на благотворительность и спонсоров. Несмотря на ощутимый недостаток техники и необходимость все время выкручиваться, бойцы «Правого сектора» продолжают участвовать в самых ожесточенных боях на ключевых отрезках фронта. Они ни за что не хотят лишаться независимости от официальной армии.
Бойцы
Люди на базе в разговорах откровенны. Зачастую в «Правый сектор» они пришли воевать потому, что им не понравились порядки в украинской армии, ее неэффективность, коррупция и дедовщина. Кого-то в армию не приняли по состоянию здоровья, из-за возраста или проблем с законом. «Правый сектор» для этих людей — сближающее их сообщество, а некоторым молодым парням оно заменяет семью, которой, возможно, в детстве у них не было.
Здесь не видно никаких признаков радикального национализма и нетерпимости. Скорее наоборот, среди членов организации есть ортодоксальные евреи, мусульмане, включая чеченцев и крымских татар, а также люди с явно азиатскими чертами. Это подтверждает Крэйг Ланг, бывший солдат американской армии и ветеран афганской и иракской войн. На Украину он приехал полтора года назад и сначала служил в украинской армии, но воевать ему не позволили, зато с гордостью демонстрировали его в СМИ.
Крэйг производит впечатление молчаливого и замкнутого милитариста, каких в «Правом секторе» много. Политика его не интересует, и он уверен, что Россия — агрессор и угроза не только для Украины, но и для Европы и всего мира. Все остальное, то есть война, для него лишь дело техники. Разумеется, он, будучи профессионалом, является одним из тех, кто может решить эту техническую проблему.
Вместе с Крэйгом в «Правом секторе» воюют еще три американца, один из которых чернокожий. Еще есть шесть британцев, австриец, два немца и итальянец. Никто из них не сталкивался с дискриминацией — наоборот, их здесь даже уважают. Ведь, несмотря на то, что у местных бойцов есть большой боевой опыт, они не знают, как обработать раны и оказать первую помощь. Профессионалы из западных армий в этом смысле незаменимы.
После прямого вопроса, не сталкивался ли он в добровольческих отрядах с правыми радикалами, Крэйг на минуту задумывается, а вскоре признается: «Они всегда были иностранцами. И насколько я знаю, все они уже уехали».
Командир
Еще несколько лет назад Олег вместе с женой занимался бизнесом на Западной Украине. Теперь фирмой и детьми занимается только жена, а прибыль отправляет отряду, которым командует Олег. Что он подразумевает под национализмом? Свободу. Свободу от России, от коррумпированных украинских политиков и олигархов, от Европы. «25 лет назад я был в Братиславе, — говорит Олег. — Даже тогда, после развала коммунизма, дела у нас шли лучше, чем сейчас. Что вы от нас хотите? ЕС мы интересовали только из-за дешевой рабочей силы, плодородных полей и как источник ресурсов. Украина должна сама себе помочь».
Ультраправая идеология? «Да, у нас тут тоже такие были. Фашисты, скинхеды… очень агрессивные, но я относился к ним с уважением. Если кто-то приходит к нам, чтобы защищать свою родину, я не интересуюсь, фашист он или мусульманин».
Более серьезной проблемой Олег считает украинскую армию. Ее генералы быстро забыли о заслугах «Правого сектора» в первые недели войны и теперь откровенно вредят, блокируя доставку оружия. «Официально мы держим оружие незаконно, — вздыхает Олег. — На фронте мы им нужны, а по пути туда они задерживают наших людей за ношение оружия или даже подкидывают им наркотики, чтобы было основание для ареста».
День, когда остановились поезда
Воюющие добровольцы, которые не служат ни в одной армии, это украинский ответ на гибридную войну. Ее развязали русские зеленые человечки (зачастую без военной формы). Добровольческие отряды оказались в правовом и политическом вакууме, что только усугубляет их фрустрацию и ощущение безвыходности ситуации.
Клеймо фашистов на них — преувеличение и вымысел российской пропаганды, которая преподносит украинский конфликт как идеологическое продолжение войны с нацистской Германией. Однако это не значит, что радикалов нет, и что они не опасны даже для самой Украины. Их значение на войне сегодня нулевое, но они часто организуют гражданские протесты и демонстрации с применением насилия, поляризуя общество.
Последствия их действий видны невооруженным глазом. Такие организации, как «Правый сектор», подталкивают правительство к все более радикальным шагам. Пример — недавняя блокада и блокирование транспортировки грузов из Донецка. В марте 2017 года группы вооруженных людей, в том числе членов «Правого сектора», преградили путь поездам, на которых известный украинский олигарх Ахметов вывозил уголь со своих шахт на территории сепаратистов, чтобы далее отправить его на свои металлургические заводы на украинской стороне.
Под давлением протестов и блокады украинское правительство наложило официальное эмбарго на донецкий уголь. В результате украинские заводы испытывают нехватку угля, а что еще хуже, донецкие власти национализировали заводы и фирмы на своей территории. Так русские получили доступ к ресурсам и средствам, которых у них прежде не было.
В ответ на прямой вопрос один из командиров «Правого сектора» признался, что блокада была попыткой остановить приток финансовых средств для Донецка и его сепаратистской армии, чтобы сепаратисты больше не могли закупать на украинские деньги оружие и убивать из него украинских солдат. На возражение о том, что от этого угля зависят еще и десятки тысяч украинских заводских рабочих, командир махнул рукой. Мол, важно прижать сепаратистов, а потом добить их. Все остальное вторично.
Вот что думает профессор Гаран: «„Правый сектор" и подобные ему группировки — легкая добыча для российских интересов и давления. Ими манипулируют, потому что они крайне предсказуемы. Достаточно малейшей провокации, и „Правый сектор" отреагирует именно так, как от него ожидал враг. На Украине тяжелая экономическая ситуация и процветает коррупция, и нам совершенно не нужна дестабилизация, массовые протесты и политический кризис. Но именно к этому ведут акции „Правого сектора". Россияне, должно быть, удовлетворенно потирают руки».
Таким образом, после революционных времен Майдана «Правый сектор» превращается в типичное антисистемное радикальное движение по образцу тех, которые распространены на демократическом Западе. Но в отличие от них у «Правого сектора» есть реальная боевая сила, не контролируемая государством, и обученные бойцы, готовые на все. Отчаяние делает людей с оружием опасными для окружающих уже сейчас.
За примером далеко ходить не надо. Когда я вышел на контакт с одной из группировок (батальоном «Аратта»), я столкнулся с ситуацией, когда спикер батальона Татьяна Черкашина заставила мою ассистентку открыть свой профиль в социальной сети «для проверки на безопасность». Когда спикер узнала, что родители моей помощницы живут в Москве (у большинства украинцев есть родственники в России), то назвала ее потенциальной шпионкой и стала угрожать.
Досталось и мне, хотя у меня, как у иностранного репортера, была официальная аккредитация от правительства Украины. Черкашина заявила, что если я появлюсь на территории их подразделения, то меня тяжело ранят или убьют, а тело мое выбросят далеко отсюда и будут утверждать, что я был неизвестным добровольцем. Якобы так будет проще для всех.
