Барокко, с его сочетанием несовместимого, стало главным стилем ранней модерной речпосполитской культуры. Так же причудливо выглядел и сарматизм — ведущая государственная идеология «шляхетского народа». Началась она с географии — науки преподнесенной Ренессансом и Большими географическими открытиями. Отчитанные в «республике ученых» античные географы-картографы (Страбон etc) поведали, что на месте Речи Посполитой была когда-то Сарматия. Античные же этнографы и историки подали определенные сведения и о самих сарматах. Особенно выигрышно выглядел факт, что те славные варвары какое-то время успешно воевали с давними римлянами — народом, который имел наивысший «рейтинг» среди первых предков европейцев. Именно такой же воинственностью предков любили пощеголять и потомки древних германцев — давний культурный образец/конкурент для восточных соседей. Идеологи Польской Короны вообще какое-то время колебались — не выбрать ли за античного предка вандалов (память о которых также была громкой), но средневековый антигерманизм поляков здесь дал о себе знать, и сарматы героически воевали (в конечном итоге и соседи-венгры признали себя потомками гуннов Аттилы в похожих обстоятельствах).
Интересно, что о ираноязычии сарматов на то время известно не было, следовательно, их спокойно причислили к протославянам. Это имело выигрышный контекст на восточнославянских территориях Речи Посполитой, которые, вместе с Польшей, составляли славянское большинство в государстве Ягеллонов. Вообще, возможность использования уже существующего в раннем модерне панславизма (с его привилегией первого «царя мира» — Александра Македонского, якобы предоставленным славянам — ветеранам его походов) давала Польской Короне возможность позиционировать себя как лидера Pax Slavica (известны попытки поискать сарматов «за рубежом» — у чехов, словаков, россиян и даже в Хорватии-Далмации). Впрочем, весьма эластичный образ сарматов, мобильных рыцарей-всадников позволял находить сарматские корни и у татар (а следовательно, как максимум — претендовать на золотоордынское наследство, а как минимум — легитимизировать статус татар литовских). Подходил он и к «участию» в этногенезе или по крайней мере элитогенезе литовцев и других прибалтов, валахов-молдован, даже венгров и восточных немцев (прусаков и ливонцев).
Воображение тогдашних украинцев сарматизм захватил, впрочем, как и литовцы, полностью растворяться в нем они не желали (хотя «сверхэтнический» подход сарматской теории для униженной нации был явно более приемлем нежели варварское «Горе побежденным!» практик средневекового Польского королевства XIV-XV вв.). Следовательно, если литовцы объявили себя еще и потомками высокородных римлян, то украинцы нашли себе роксоланов (блестящих, сияющих аланов) — самое доблестное (по античным авторам) среди сарматов племя (значит имеем дело с заявкой на потенциальную гегемонию и в формате конструируемой «новой Сарматии»). В «запасе» русских интеллектуалов были еще и громкие при античных временах скифы (следовательно, колебание — кого выбрать?— наподобие польских «вандальских» патриотов — здесь также имели место). Замечу также, что мотив успешного противостояния с Римской империей (в ее уже поздней византийской форме) акцентировался и в очень популярном сюжете о морских походах древних руссов на Царьград-Константинополь.
После Казацкой революции — когда появился запрос на выход за рамки слишком шляхетного сарматизма — начинается большая карьера козарской теории (где современные казаки — это потомки летописных козар-хазар). Впрочем, строится она на принципах полностью «сарматских» (древний народ-завоеватель — предок элитной группы в обществе; равно как и сарматов, козар ошибочно воспринимали как славян). Симптоматическим был также мотив, что именно козары-хазары стояли на острие Drang nach Westen, натиск на запад (греко-римскую Ойкумену), а предки поляков — это собственно изменники, которые разрушили сарматское единство и присвоили ее достижения.
Дальше ближе остановлюсь на «украинских» контекстах сарматизма в целом. Интересные здесь «узнаваемые украинские» сарматские попытки мнимого исторического реванша над ордынцами — вот собственно Ориховский-Роксолан утверждал, что сарматы были славянскими завоевателями, которые покорили первобытных аборигенов «татарского» происхождения. Впрочем, в ордынском вопросе, как уже говорилось выше, сарматизм был весьма эластичен — в частности, ВДемболецкий охотно заявлял, что татары — то те же сарматы — и только верой отличаются (следовательно, подражать им — это как «свій, до свого, по своє»). В контексте золотоордынского наследия, примечательна особенная любовь всех благородных военных мыслителей к коннице, а также специфическое убеждение, что войны выигрываются в поле, а не в крепостях. Вообще, определенный ориентализационный дрейф Польши в XVII в. отметили даже чужестранцы.
По-своему украинской была идея объединения т. н. Европейской Сарматии (преимущественно Речи Посполитой) с Сарматией Азиатской (Московией и татарскими ханатами). Назвать древний «русский мир» сарматским — и на этом основании направить силы всего государства на экспансию в восточном и южном направлениях — дело для раннемодерного украинца абсолютно комфортное. Отказ же речпосполитского правительства от этих внешнеполитических приоритетов, полностью очерченный к середине ХVII в., пошатнул-разрушил и украинскую лояльность сарматской отчизны.
Крестоносный мотив сарматизма — который вообще-то не был его изобретением и монополией — также легко интегрировался в украинское мировоззрение и находил в нем живительные источники. «Замена» приверженности «старой вере»-контрреформационному католицизму на преданность не менее древнему православию здесь не представляла трудности.
Впрочем, украинской спецификой было то, что ни сарматизм, ни роксоланство, ни хозаризм не вышли на территории Украины — хоть как-то серьезно — за рамки такого себе «объяснения для ученых». Овладеть массами, как это стало в кругу польской шляхты, эти идеологические концепты не смогли (или не успели). Из-за этого, с одной стороны, не дошло и до вульгаризации теории (в Польше это — объявление сарматов хорошими католиками, первошляхтичами, а также приписывание сарматским предкам современных институтов — выборной монархии, права liberum veto и т. д.), а с другой, эти феномены на Украине значительно уступали польским аналогам по масштабу и влиянию. Следовательно, модерные/постмодерные попытки «возрождения» элементов украинского сарматизма крайне невыразительные и не влиятельные.
***
Дальше представим несколько примеров авторов и текстов, которые имеют «заслуги» перед украинским сарматизмом. Разумеется, специальных рефлексий на эту тему на уровне гданщанина Мартына Опитца (Opitius, 1597 — 1639) нет. Все известные «ученые комментарии», касающиеся украинского сарматизма обозначены печатью попутной — в большей или меньшей степени. По крайней мере никаких «отдельных произведений» относительно этого вопроса не осталось.
Вероятно, наиболее яркой звездой украинского сарматизма ХVI в. является Станислав Ориховский Роксолан (1513 — 1566). Этот противоречивый персонаж украинско-польского приграничья, который, симптоматически, известен из интереса к образу «Химеры», вполне подходит на роль первоклассика этого исторического феномена. Тот славный «Роксолан» отличился и на историографической ниве, где ему принадлежит немало начинаний, хотя к «метрам» историописания этого «трибуна благородного» (больше оратора-манипулятора, чем глубокого мыслителя) вряд ли можно причислить.
