В начале весны в международной прессе стали появляться сообщения о том, что власти Чечни преследуют и задерживают гомосексуалов. Истории о пытках, голоде и убийствах появились вскоре после того, как некоторые из мужчин оказались на свободе и поведали о своих мытарствах в неволе. По свидетельству одного из выживших, чиновники рекомендовали семьям пленников действовать на упреждение и убивать собственных сыновей нетрадиционной ориентации. Они говорили родителям так: «Либо это сделаете вы, либо это сделаем мы». Поддерживаемое Россией правительство по большей части мусульманского региона объявило сообщения об этих репрессивных мерах дезинформацией, а чеченский лидер Рамзан Кадыров дал категорическое опровержение. (По словам Кадырова, поиски и задержание геев невозможны потому, что в Чечне «геев нет»).
Какой бы шокирующей ни казалась эта чеченская кампания, в ней нет ничего такого, чего бы люди не видели и не делали раньше. Этнические группы, религиозные или расовые меньшинства и отдельные люди, чем-то отличные от других, слишком часто становятся объектами ненависти и насилия. Происходящее в Чечне воскрешает в памяти не столь уж давние бесчинства Третьего Рейха, который стремился избавить Европу от евреев, цыган, геев и прочих неугодных.
Даже зная о людской склонности к угнетению ближнего своего, большинство читателей расценивают новости о насильственных репрессиях геев в 2017 году как в высшей степени шокирующие. Мы, жители Соединенных Штатов и ряда других западных стран, совсем недавно стали свидетелями одного из самых быстрых в современной истории поворотов в подходе к проблеме неблагополучных меньшинств.
После Стоунволла в 1969 году и кризиса СПИДа 1980-х годов движение за права ЛГБТ в Соединенных Штатах стало стремительно набирать обороты, это происходило гораздо быстрее, чем в случае с аналогичными движениями в защиту прав чернокожих и женщин. Исследователь общественного мнения Нейт Силвер (Nate Silver), который сам гей и уже долгое время изучает отношение к правам геев, сказал об этом так:
«В Соединенных Штатах однополый брак всего за пару десятилетий прошел путь от чего-то немыслимого до закона страны. Гомосексуализм из „любви, которую приходится утаивать" — из чего-то, что может стать для человека причиной изоляции, побоев, остракизма и даже смерти, как это все еще бывает во многих странах мира — превратился в то, о чем можно и нужно говорить открыто».
Разумеется, с геями на Западе по-прежнему случаются ужасные вещи. Предрассудки исчезли не полностью. Призрак перемен, который заставляет людей переоценивать порой глубоко укоренившиеся убеждения, нередко вызывает бурную негативную реакцию.
Вне зависимости от того, был ли успех движения за права геев в западных странах стимулом к разгулу варварства в Чечне, эта социальная революция имела любопытные последствия для самого Запада. Те, кто продолжает отстаивать неправоту однополых связей, сегодня подвергаются такой же резкой критике — хотя и с гораздо меньшей долей сопутствующего морального негодования — какой в предыдущие столетия подвергались те, кто гомосексуализму попустительствовал. Наблюдать эти перемены было крайне увлекательно, и, как это часто бывает, когда заканчивается длительная битва, которую вели по весьма сомнительным причинам, и дым рассеивается, возникает вопрос: так что же все это было?
Откуда эта слепая ненависть к идее о том, что мужчины могут заниматься сексом с мужчинами, а женщины с женщинами? Почему эта неприязнь настолько сильна, что в Великобритании до середины девятнадцатого века, в первых американских колониях и в Чечне в 2017 году смерть будут считать подходящим наказанием для тех, кто вовлечен в однополую связь? И даже если не брать в расчет гомосексуализм, с чего вдруг люди, живущие в якобы светском и либеральном обществе, считали себя в праве (и до сих пор считают) регулировать, возможно, самый интимный аспект жизни взрослого человека — его сексуальные отношения с другим взрослым человеком по обоюдному согласию? На каком основании люди решают, что тот или иной сексуальный акт, являющийся сугубо личным делом каждого, обретает общественный резонанс и потому из частной сферы должен перейти в публичную? Условно, почему американцы думают о сексе так, как думают, и каким образом Конституция и законы пятидесяти штатов помогли закрепить эти убеждения?
В своей новой книге «Секс и Конституция: пол, религия и закон со времен основания Америки до XXI века» Джеффри Р. Стоун (Geoffrey R. Stone) использует обширный научный материал, чтобы дать ответ на эти и другие вопросы, касающиеся правового регулирования сексуальной жизни в нашей стране, делая особый акцент на однополых связях. По словам Стоуна, профессора конституционного права в Чикагском университете, христианство оказало наибольшее влияние на нашу позицию по этому вопросу, которая сохраняется с колониальных времен по сегодняшний день. В центре «Секса и Конституции» мысль о том, что американское отношение к сексу на протяжении веков формировалось религиозными — вернее, раннехристианскими — представлениями о половой жизни, грехе и стыде.
Эта история, утверждает Стоун, создала для практики конституционного права «еще один болезненный вопрос». На протяжении многих лет в вопросах, связанных с сексом, суды следовали христианским традициям несмотря на приверженность нашей страны разделению церкви и государства. Когда судьям приходилось иметь дело со случаями, которые подразумевали ограничения на сексуальное поведение или связанные с ним аспекты, такие как контрацепция, аборт или просмотр порнографии, они были вынуждены облачать в светские одежды то, что было главным образом религиозными принципами. Они делали это путем разграничения между «моральными взглядами», на которые они опирались, и «религиозными», к которым, по их собственным утверждениям, не обращались.
Уверенно и со знанием дела пишущий об американском законодательстве, которое на протяжении ряда столетий регулировало сексуальную жизнь граждан, Стоун показывает, что линия между моральными и религиозными суждениями почти всегда была иллюзорной. Ведь на протяжении большей части нашей истории, принимая решения о том, что морально и правильно для всех граждан — и что должно считать законным или незаконным — законодатели и судьи обращались именно к религиозным верованиям.
Христианство как господствующая в стране религия стало очевидным источником моральных установок. По мнению Стоуна, эти идеи настолько глубоко укоренились в нашей культуре, что нам необходимо вернуться к самым истокам христианской религии, чтобы по-настоящему понять отношение американцев к сексу:
«На протяжении более двух веков американцы вели друг с другом социальные, политические и конституционные бои, которые разворачивались вокруг правовых норм, регулирующих секс, непристойность, контрацепцию, аборты, гомосексуализм и однополые браки. Эти конфликты порождали разногласия в немалой степени потому, что центральную роль в формировании наших законов, регулирующих половые отношения, играла религия. Как и предвидели авторы нашей Конституции, включение религиозных убеждений в светский закон неизбежно ставит фундаментальные вопросы об индивидуальной свободе, разделении церкви и государства и самой значимости нашей Конституции.
Чтобы понять корни этих конфликтов, полезно иметь представление о том, как эти проблемы решались различными обществами в прошлом, и как возникло наше собственное отношение к сексу. Как эволюционировали социальные, культурные, религиозные и правовые взгляды на секс с древнейших времен до основания американской республики?»
Намереваясь ответить на последний вопрос, Стоун ставит перед собой довольно смелую задачу. В кратком обзоре сексуальных установок древнего мира он обвиняет первых христиан в том, что они лишили секс какого бы то ни было удовольствия. В дохристианские времена половые отношения считались «естественной и позитивной частью человеческого опыта» и не находились «в тесной связи с вопросами греха, стыда или религии». Стоун вторит своим коллегам ученым, которые уже не раз писали о том, что «классическая греческая мораль и закон были сосредоточены не на сексуальном грехе, а на том, может ли поведение индивида причинить какой-либо вред другим».
Стоун цитирует утверждение Арно Карлена о том, что первые римляне считали греков «хитрыми и женоподобными выродками», но в то же время отмечает, что сами римляне отнюдь не придерживались строгих правил в половой жизни. И правда, у них были настолько свободные нравы, что «раннехристианские писатели… приписывали падение Рима в пятом веке нашей эры половой развращенности».
Это ошибочное предположение дожило до нашего времени, и пресыщенность, характеризовавшая древних римлян, в частности в их отношении к однополым связям, регулярно предлагалась нашему обществу в качестве поучительной истории. Даже древним евреям, предполагает Стоун, была свойственна большая раскованность по сравнению с излишне благочестивыми ранними христианами:
«В еврейской Библии вы не найдете ни осуждения сексуального удовольствия, „ни восхваления безбрачия", ни предположений о том, что грехом Адама и Евы был скорее секс, нежели ослушание Бога. Подобно древним грекам и римлянам, древние евреи не запрещали мастурбацию, добрачные половые отношения, оральный или анальный секс, проституцию, контрацепцию, порнографию, лесбиянство или аборты».
По правде говоря, те части христианских Библий, в которых утверждаются половые отношения, например, Песнь Соломона и Книга Притчей Соломоновых, равно как и те, в которых звучит осуждение ряда сексуальных практик, например в Посланиях Павла, появились на основе еврейских Писаний. Нужно учитывать то, как религиозные практики и интерпретации текстов расходятся с самими текстами — расхождения эти существуют в любой религии. Взять, к примеру, Онана, Содом и Гоморру и отрывки из книги Левит, в которых осуждаются однополые связи. Стоун убедительно ссылается на обширный спектр исследований, чтобы продемонстрировать, что истории об Онане (от имени которого и образовалось слово «онанизм» в значении мастурбация) и Содоме с Гоморрой подверглись искажениям с целью осудить мастурбацию и содомию.
Трактовка, которую Стоун дает одному пассажу из книги Левит — «Если мужчина ложится с мужчиной, как с женщиной, оба совершают отвратительное деяние и должны быть преданы смерти» — звучит уже не столь убедительно. По сути Стоун утверждает, что древние евреи на самом деле не имели этого в виду. Такая формулировка была просто поставлена в противоположность «распространенной в то время у греков практике педерастии» и «не следует воспринимать ее слишком серьезно». Почему бы и нет? Данное утверждение, в отличие от многих фрагментов религиозных текстов, звучит предельно ясно и точно. И что древние евреи имели против педерастии? Почему заниматься сексом с мальчиками-подростками для взрослых мужчин должно считаться зазорным, тогда как заниматься сексом с девочками-подростками — отнюдь нет, если, конечно, мы не имеем дело с какой-то культурной неприязнью к однополым связям между мужчинами?
Проблема в том, что очень сложно говорить о «ранних христианах» или «древних евреях» как о постоянных и монолитных группах. В обеих религиях существовали секты, у которых были собственные практики и часто конкурирующие толкования религиозных текстов. Некоторые из этих интерпретаций и практик продолжают жить в тени более общепринятых взглядов — даже в наши дни. Человек эпохи Просвещения, к примеру, Томас Джефферсон, живший на вершине холма в Вирджинии восемнадцатого века, мог называть себя последователем Иисуса и «примитивным христианином» в обход самых распространенных понятий о христианстве. Джефферсон искал в древней христианской вере основу для своих собственных неортодоксальных религиозных воззрений, которые превозносили красоту учения Иисуса, между тем отрицая его божественную сущность и способность совершать сверхъестественные деяния.
Историк Питер Браун (Peter Brown) так писал о секте ранних евреев — в дохристианские времена — которые действительно практиковали безбрачие и, очевидно, повлияли на Иисуса и его учеников:
«Когда Иисус из Назарета проповедовал в Галилее и Иудее после 30-х годов н. э., возможности, открывавшиеся ему и его последователям, уже были четко обозначены на пейзаже Палестины. В направлении Мертвого моря пустыня Иудеи укрывала внушительные поселения выражавших недовольство мужчин. Аскеты, чье пророческое призвание в еврейском фольклоре уже давно ассоциировалось с половым воздержанием, продолжали приходить из пустыни в близлежащие города с проповедью покаяния. Один из них, Иоанн Креститель, предположительно был двоюродным братом Иисуса. Тот факт, что сам Иисус к тридцати годам так и не женился, не послужил поводом для каких бы то ни было комментариев. Прошло почти столетие, прежде чем кто-либо из его последователей начал обосновывать собственное безбрачие его примером. В то время в центре внимания находилась пророческая роль Иисуса, а не его воздержание. Его безбрачие было ничем не примечательным дополнением к его пророческому дару».
Ранние христиане не могли в одиночку прийти к идее сексуального воздержания на религиозной почве. Вероятность того, что какой-либо народ принимает новые традиции без отсылок к уже существующим и известным им историям, верованиям и практикам, в высшей степени мала.
В распоряжении у ранних христиан был целый ряд высокоэффективных защитников их убеждений, начиная с Саула из Тарса, позднее — святого апостола Павла, который, по мнению некоторых богословов, привнес в христианство собственные воззрения на женщин и секс, которые он когда-то почерпнул из иудаизма. Однако, как утверждает Стоун, именно Святой Августин «обобщил представления ранних христиан о сексе и в конечном итоге помог сформировать традиционные американские воззрения на половую жизнь более чем тысячелетие спустя».
История Августина хорошо известна. После бурной юности происходит его обращение к вере, и, пользуясь собственным научным влиянием, Августин начинает проповедовать учение о изначальной греховности половой связи. Заостряя внимание на истории Адама и Евы, он отвергает представление евреев о том, что причиной падения первых людей и их изгнания из Эдемского сада послужило непослушание. Его версия представляет собой поучительную историю о сексе. Стоун так объясняет точку зрения Августина:
«Любой сексуальный акт есть порождение зла, а значит, каждый ребенок рождается в грехе. Именно через половой акт человек передает свой грех следующему поколению».
Даже брака оказалось недостаточно, чтобы очиститься от порока. Под влиянием учения Августина супругам давалось предостережение: цель брачных отношений только в продолжении рода, они не предназначены для удовольствия. Взгляд Августина одержал победу над другими конкурирующими и менее мрачными воззрениями на человеческую природу и сексуальность.
Если, по мнению Стоуна, Августин несет ответственность за пропаганду идеи о сексе как о дьявольской силе, то святого Фому Аквинского он представляет как «человека, сыгравшего наиболее важную роль в формировании отношения Церкви к однополым связям». Аквинский «систематизировал и расширил учение Августина». «Его Summa Theologica (1265-1275) «переписала всю христианскую моральную теологию» и провозгласила однополые отношения, которые не могли служить для продолжения рода, «особенно презренными перед лицом Господа». Аквинский разграничивал греховные деяния, совершаемые гетеросексуальными парами, с одной стороны, и однополыми парами — с другой. Последний случай считался сам по себе «более тяжким грехом». Церковь предоставила официальные полномочия учению Аквинского, касающемуся этих и других вопросов, в ходе Тридентского собора 1563 года.
Предположение Стоуна о том, что эти древние и средневековые учения имеют непосредственную связь с современными воззрениями американцев, во многом осложняется его собственным исследованием и замысловатой презентацией. В качестве примера рассмотрим контрацепцию. Стоун заканчивает отличную главу, посвященную этой теме, разделом, озаглавленным как «Триумф Сэнгер», предполагая, что Маргарет Сэнгер, впервые выдвинувшая идею контроля над рождаемостью, одержала победу в этой битве. Кажется невероятным, но и здесь по-прежнему находятся причины для споров. Казалось бы, «Грисвольд против Коннектикута» (1965) — громкий судебный процесс, который отстоял право пары использовать контрацепцию — и последовавшие за ним аналогичные случаи в судебной практике давно урегулировали этот вопрос.
Однако, как показывают недавние бои за Закон о доступном медицинском обслуживании (ACA), для некоторых слоев населения этот вопрос остается нерешенным. Многие из тех, кто по религиозным мотивам продолжает оказывать сопротивление контролю над рождаемостью, категорически возражают против одного из требований ACA, согласно которому работодатели должны оплачивать контрацепцию для своих сотрудниц.
Проведенный Стоуном обзор истории половых отношений в Европе вплоть до колониальных времен в Америке показывает нам мир, в котором учения Августина и Аквинского порою ставились под сомнение и терпели крах только для того, чтобы впоследствии возникнуть в других формах и снова потерпеть поражение. Что нам остается делать с длинными временными промежутками, с большим мастерством описанными в этой книге, когда люди по обе стороны Атлантики не слушали Августина и Аквинского и на самом деле здраво отвергали идеи, которые они пропагандировали? Как же Мартин Лютер, который с протестантизмом привнес новую идею Божьего промысла?
Лютер считал (кстати, как и американские пуритане), что секс является совершенно нормальной составляющей жизни супружеских пар, которая должна приносить им радость. Взаимное удовольствие, получаемое от секса, должно было укреплять привязанность мужа и жены. По мнению Лютера, нечто бесовское было присуще как раз безбрачию, в то время как секс считался «такой же нормальной потребностью человеческой природы, как потребность в еде и питье». Если у ранних христиан были особенно мрачные взгляды на эти вопросы, то протестантизм, который с самого начала являлся доминирующей религиозной традицией в Америке, их не разделял.
Книга Стоуна выглядит наиболее убедительно в тех ее частях, где автор обращается к американской действительности и его всестороннее знание конституционного права проявляется в полной мере. Он особенно хорошо разбирается в восемнадцатом веке и добавляет весьма необходимую дозу реальности своему рассказу о воззрениях отцов-основателей на половую жизнь. Там не было и следа ханжества:
«В те времена, когда американцы приняли Конституцию, когда они горячо верили в „стремление к счастью", в Соединенных Штатах не было законов против непристойности, не было законов, ограничивающих использование контрацептивов, не было законов, запрещающих распространение информации о контрацепции и, в соответствии с английским общим правом, не было законов, которые ограничивали бы прерывание беременности до начала шевеления плода. Более того, несмотря на то, что в книгах имелись законы против консенсуального гомосексуализма, на протяжении почти целого столения эти законы нигде в Соединенных Штатах не применялись. Таков был мир отцов-основателей».
Второе Великое Пробуждение с 1790-х по 1840-е годы фактически положило конец этой ситуации. По словам Стоуна, с ним была запущена «общенациональная кампания по преобразованию американского права и политики через призму евангельского христианства. Действительно, именно в эту эпоху укоренилось убеждение в том, что Соединенные Штаты являются «христианской нацией». Знакомясь с выкладками Стоуна о ситуации, складывавшейся в начале девятнадцатого века, читатели отметят в американской религиозной идентичности той эпохи все больше знакомых черт.
Законодатели, подстрекаемые своим электоратом, прибегали к христианским учениям, чтобы дать оценку злободневным вопросам. Некоторые из них отстаивали постулат о богоданности общего права, тем самым превратив закон (и правительство) в средство передачи и поддержания религиозных ценностей. В этот же период были приняты первые законы, предусматривавшие контроль за распространением «непристойной литературы».
Любопытно, что Стоун уделяет мало внимания, пожалуй, самому животрепещущему вопросу для многих моралистов девятнадцатого века. Речь идет об их крестовом походе против рабства, в котором секс занимал видное место. Пришедшая с Юга и получившая широкое распространение практика внебрачного сожительства была одним из главных объектов их нападок на данный институт. В своей книге Стоун делает явный акцент на ситуации, складывавшейся на севере страны, в значительной степени упуская из виду сексуальные привычки и потребности Юга.
В книге почти ничего не говорится о межрасовом сексе, хотя объявление его вне закона было одним из самых ранних примеров регулирования половой жизни в Северной Америке. Эти законы почти наверняка затрагивали большее число людей, нежели запреты однополых отношений, и именно к ним суды и активисты обращались за аналогией во время дебатов о правах гомосексуалистов.
Именно расовые отношения на протяжении столетий влияли на ход развития американского права и истории: они положили начало законам, запрещающим смешанные браки, и в них же нашли свое выражение. Дело Верховного суда 1967 года, которое отменяет действие этих законов, «Лавинг против Виргинии», упоминается в книге лишь вскользь. Недостаточное внимание, уделяемое автором этому случаю, вероятно, проистекает из его желания рассматривать религию в качестве движущей силы, формирующей сексуальные отношения. Хотя противники межрасового секса нередко пытались оправдать свои взгляды отсылками к Библии, их усилия воспринимаются в лучшем случае как неубедительное прикрытие превосходства белой расы.
Здесь встает важный вопрос. Если мы полагаем, что религиозные взгляды, которых придерживались ранние христиане, возникли по божественному вдохновению, что эти понятия были установлены божественной волей, тогда в их отношении не остается вопросов. Однако, если мы считаем, что религиозные правила, скорее всего, возникли из внерелигиозных проблем (таких как стремление к расовой чистоте), тогда необходимо попытаться понять их суть и происхождение.
Чеченцы, задержанные в начале этого года, наряду с избиениями, голодом и электрическим шоком, рассказывают об еще одной пытке, которой их подвергали мучители: их называли женскими именами. Это на самом деле еще один образчик того способа мышления, который широко распространен в правовых нормах, описанных в книге «Секс и Конституция». Почти все они — если не все — так или иначе касаются статуса женщины в обществе и свидетельствуют о постоянных проявлениях мужского шовинизма в представлениях о сексе, который на протяжении всей истории оказывал влияние на разные культуры.
Возьмем тех же жизнелюбивых греков и римлян. У них не было проблем с однополыми связями, однако участники такой связи не рассматривались как равноправные. Пассивному партнеру во время анального или орального секса была уготована та самая чудовищная роль: женщины. Это было еще приемлемо для невозмужавшего юноши. Но что должен был испытывать взрослый мужчина, который лишался своей мужественности, уподобляясь низшему женскому полу? Даже в самые либеральные в сексуальном отношении периоды, описанные в книге Стоуна, женщин и мужчин судили по разным критериям. Женщинам было предоставлено меньше свободы, и они страдали за участие в сексуальном акте даже в предположительно более прогрессивных культурах.
Многие из правовых норм, описанных в книге «Секс и Конституция», можно найти в тех местах и среди тех людей, которые никогда не слышали о ранних христианах, Августине или Фоме Аквинском — или на которых, безусловно, не могли повлиять их учения. А это значит, что, если мы хотим прийти к пониманию того, откуда взялись правила сексуальной жизни, которыми мы руководствуемся сегодня, нам, возможно, придется выйти за пределы влияния какой-то одной религии.
Что значит быть мужчиной? Что значит быть женщиной? Ответы на эти вопросы люди ищут, вероятно, с самого начала истории человечества. Религия — лишь один из придуманных нами способов дать на них ответы. Более подробное рассмотрение других возможных влияний — например, извечных попыток установить контроль над женщинами и закрепить негативное отношение к женской природе — значительно увеличило бы объем крайне важной книги Стоуна, но вместе с тем придало бы его анализу недостающую ему перспективу.
Джеффри Р. Стоун (Geoffrey R. Stone). Секс и Конституция: пол, религия и закон со времен основания Америки до XXI века (Sex and the Constitution: Sex, Religion, and Law from America's Origins to the Twenty-First Century).
