Дети плетутся домой из школы через руины Алеппо. Война в Сирии уничтожила большую часть одного из старейших в мире городов.
Страна идет к хрупкому миру. Единовластный правитель Башар Асад, похоже, останется у власти. Этого бы не случилось, если бы не военное вмешательство России, которая сейчас усиливает свое присутствие в регионе.
Корреспондент Dagens Nyheter Анна-Лена Лаурен (Anna-Lena Laurén) приняла участие в пресс-туре с российской армией в Сирии.
Вот как шла работа
Газета DN приняла участие в пресс-туре, который организовало в Сирии российское министерство обороны. В туре также участвовали BBC, CNN, The Guardian, AP и AFP. О программе тура заранее не сообщалось, и у журналистов не было возможности работать без российского и сирийского эскорта.
DN не подвергалась никакому давлению в связи с содержанием репортажа и не была никому обязана показывать материал до публикации.
Стройный минарет переломлен, как стебель травы. Высотный дом лишился одного торца, и я заглядываю прямо в чьи-то гостиные, словно в гигантский кукольный дом. Пятнистые манекены стоят в разбитых витринах, словно силуэты замерших людей.
В переулках валяются части развороченных кухонь кафе. Пыльная обувь, погнутые железные ворота, одежда, печи, параболические антенны в полном беспорядке. Отель «Шератон» взорван, он развалился на отдельные куски.
Алеппо — один из старейших городов мира. С его 1,8 миллионами жителей до войны — а это больше, чем живет в столице Дамаске — он был одной из экономических артерий Сирии. Из этих людей более 30 тысяч погибли, а еще больше бежали.
Следы того, что торговый квартал бурлил жизнью, еще остались, несмотря на то, что город усечен и изранен до неузнаваемости. По руинам видно, что когда-то это был благополучный район. Здесь располагалась та часть города, в которой люди покупали ювелирные украшения, ходили в аптеки и ели в ресторанах.
Посреди разрушений возвышаются гигантские портреты президента Сирии Башара Асада, он стоит в полный рост в отутюженном костюме и поднимает руку в триумфальном жесте. «I believe in Syria» («Я верю в Сирию»), написано на одном из плакатов. Послание ясно: война позади, пришло время восстанавливаться.
Сейчас пишется история победителя.
Мы находимся в восточном Алеппо, который войска Башара Асада заняли в декабре 2016 года после окончания битвы, которая шла еще с 2012. Эти области контролировались повстанцами и вооруженными группировками, в том числе Свободной сирийской армией и джихадистскими организациями вроде Джебхат ан-Нусры (запрещена в России). Тем, кто послал самолеты, чтобы раздавить их — и одновременно убить тысячи гражданских — был сам Асад.
Теперь именно он контролирует город и решает, как будет представлено прошлое.
То, что Асад вернул не только Алеппо, но и большую часть Сирии, произошло благодаря России. Почти ровно два года назад Владимир Путин сообщил, что Россия вмешивается в сирийскую гражданскую войну. Масштабная воздушная поддержка Россией войск Асада вызвала поток критики. Ковровые бомбардировки по гражданским кварталам в восточном Алеппо в 2016 году были настолько интенсивными, что верховный комиссар ООН по правам человека Зейд Раад аль-Хуссейн (Zeid Raad al-Hussein) сказал, что это «вероятно, военное преступление».
Башар Асад говорит, что это цена, которую необходимо заплатить, чтобы избавиться от террористов. Россия говорит, что она в этом не участвовала. Но реальное российское послание, которое я часто слышала в ходе поездки, таково: западному миру следует перестать что-то там лопотать о правах человека и вместо этого выразить благодарность России за то, что она не дала ИГИЛ (террористическая группировка, запрещена в России) захватить Сирию целиком. И что диктатора вроде Асада следует предпочесть нестабильности.
Сегодня российское присутствие в Сирии утвердилось на нескольких уровнях. Во время пресс-тура, организованного министерством обороны России, рамки того, что позволено делать, очень строги. Нас привозят в сопровождении военного эскорта, и покидать группу запрещено.
Атмосфера в Алеппо спокойная, настолько спокойная, что нам, наконец, разрешают снять с себя бронежилеты и шлемы. В западных частях города, которые всю войну контролировались правительственными войсками, разрушения не так велики, как в восточных.
Видно, что будничная жизнь вновь потекла своим чередом. Дети одни идут из школы с рюкзаками на спинах. Женщины гуляют рука об руку. На центральной площади кладут новую брусчатку, в окружении плакатов, изображающих Башара Асада и школьницу, которая пересчитывает свои пишущие ручки.
Русские военные привели нас к двум школам, расположенным в западных кварталах. Первая называется Аль-Фуркан и принадлежит к тем школам, которые ни разу не закрывались за всю войну, несмотря на то, что девять учеников погибло во время гранатометной атаки 20 ноября 2016.
Нас встречают воздушные шары, гирлянды и поющие дети. Тридцать журналистов вбегают в здание и начинают снимать классные комнаты, где идут занятия. За журналистами бегает свита из российских офицеров и переводит. Начинается невероятный хаос.
Мне удается найти учителя, который немного говорит по-английски, Кади Баккар (Kadi Bakkar).
«Террористы приехали в Сирию со всего мира, чтобы разрушить нашу страну. Русские помогли нам. Мы сейчас отстраиваем нашу страну, и русские — наши друзья», — говорит Баккар, повышая голос, чтобы было слышно через шум и гам.
Так же, как и все остальные учителя, которых я встречаю, он горд тем, что школа продолжала работать и во время войны. Одна учительница, которая не знает английского, говорит мне, что она из Ракки, и показывает жестом руки бороду под подбородком. Это означает мужчин из ИГИЛ. Они по-прежнему контролируют ее родной город — последний крупный город, который остался у ИГИЛ в Сирии.
Трагедия, произошедшая во время гранатометной атаки, стала частью школьной идентичности. Целую комнату специально обставили в память о погибших детях, с фотографиями на стене на фоне средневековой крепости в центре города. Форт, одна из достопримечательностей Алеппо, контролировался правительственными войсками в течение всей войны.
«Сейчас мир. Мы получили помощь на ремонт школы и от России, и от ЮНИСЕФ. Это все, что нам нужно», — говорит учитель Рим Саллум (Rim Salloom).
По ее словам, за гранатометной атакой по школе стояло ИГИЛ — но ИГИЛ никогда не участвовало в боях за Алеппо. В сирийской гражданской войне так много участников, что сирийцы и сами в них путаются.
До войны в центральном Алеппо было 620 школ. Сейчас 400 из них закрыты, а оставшиеся переполнены. В школе Аль-Фуркан 4 тысячи учеников, а в школе Альсаиды Мариам, которая тоже находится в западной части города — 2 тысячи. До войны там училось 700 детей.
«У нас в школе дети из всех регионов, и христиане, и сунниты, и шииты… не имеет значения, к какому обществу ты принадлежишь. Здесь рады всем детям. Сирию нужно отстраивать заново, мы снова станем одной страной», — говорит ректор Хейам Маланди (Heyam Malandi).
У детей на щеках нарисованы сирийские флаги. Время от времени они скандируют высокими, воодушевленными голосами: «Россия! Сирия!»
Поговорить с учителями в тишине и покое невозможно. Куда бы мы ни пошли, нас окружают либо русские солдаты, либо люди из сирийской службы безопасности Мухабарат. Последние сопровождают нас в путешествии повсюду, это одетые в черное мужчины, которые утверждают, что присутствуют ради нашей безопасности. Кроме того, при нас находится полковник сирийской армии, а также чиновники из российского министерства иностранных дел. За нами следят минимум четыре государственные структуры двух стран.
У средневекового форта в Алеппо стоит импровизированное кафе, состоящее из пластиковых столов, пластиковых стульев и зонтиков. Владелец кафе Ибрагим продает пепси, воду в бутылках и турецкий кофе в маленьких чашечках по доллару за штуку.
«Это кафе моего приятеля. До войны у меня было собственное кафе, оно находилось прямо тут рядом. Каждый день к нам приходили туристы. Подождите, я покажу вам фотографию», — говорит он.
Ибрагим вытаскивает из кармана телефон. Он показывает фотографию трех нарядных кафе, покрытых белыми балдахинами. От крайнего справа кафе, принадлежащего Ибрагиму, осталась только куча щебня.
«Я собираюсь отстроить свое кафе заново. Ситуация по-прежнему сложная, большая безработица и многие беженцы не вернулись. Но я не оставлю свой город, и мои дети тоже. Мы ведь оставались в Алеппо всю войну», — говорит Ибрагим.
Мы говорим на русском языке, которым Ибрагим владеет свободно, после того, как учился и работал в Москве. В кафе полно русских офицеров, которые, вероятно, представляют собой важных клиентов в эти времена, когда туризма в Алеппо, считай, нет вовсе.
Я спрашиваю, кто, по его мнению, ответственен на все эти десятки тысяч гражданских жертв в Алеппо. На этот вопрос он избегает давать ответ.
«Я не знаю. Мы просто старались выжить».
В нескольких сотнях метров вниз по склону лежат восточные кварталы Алеппо и рынок Аль-Мадина, охраняемый ЮНЕСКО. До войны он представлял собой мировое культурное наследие, один из полностью сохранившихся торговых кварталов средневековья, который по-прежнему выполнял свою изначальную функцию. Большая часть его улочек сейчас лежит в руинах. Махмуд Аккам, (Mahmoud Akkam), муфтий в Алеппо, говорит что те, кто разрушил древний центр города, были «экстремистами и террористами».
«Их нельзя назвать как-то иначе. Их целью было разрушить и уничтожить то, что своими руками создавал человек. Навредить человечеству», — говорит Махмуд Аккам.
Он позволяет группе журналистов взять у себя интервью во внутреннем дворе Большой мечети Алеппо, Мечети Омейадов, построенной в начале восьмого века нашей эры. Ее минарет и часть стен были разрушены во время войны. На вопрос о том, нанесли ли какие-то повреждения русские бомбардировщики, муфтий отвечает «нет».
«Абсолютно никаких. Это сделали террористы».
По словам Махмуда Аккама, на починку поврежденной мечети нужно 14 миллионов долларов. Эти деньги пришли из России, а точнее, от президента Чечни Рамзана Кадырова.
«Он предложил, чтобы его фонд оплатил расходы по реставрации. Сначала мы отказались, но он настаивал. Мы ведь исповедуем одну и ту же веру. Так что мы решили принять поддержку».
Так называемый Фонд Кадырова сильно критикуется в России, так как Кадыров сколотил состояние, отчасти кладя себе в карман деньги из государственного бюджета, отчасти заставляя жителей Чечни отдавать в фонд часть своей зарплаты. Эти обстоятельства муфтий Махмуд Аккам комментировать не хочет.
«Я сужу о человеке по его деяниям. Рамзан Кадыров протянул руку помощи в эти тяжелые времена. Так же, как и мы, он борется с терроризмом и экстремизмом во всех их проявлениях».
Утро, начало седьмого, солнце встает над Хмеймимом. Российская база в западной Сирии купается в мягком рассеянном свете. Через несколько часов он станет острым и жестким, как стекло.
Время подниматься бомбардировщикам. Мы стоим на краю взлетно-посадочной полосы.
«Утенок идет!» — кричит один из офицеров.
В паре сотен метров от нас на полосу выруливает самолет. Это Су-34, истребитель с вогнутым носом, за который его и называют в русской армии «утенком». В ходе российских военных операций в Сирии они использовались практически каждый день.
«Один из наших лучших самолетов, который справляется и с воздушными атаками, и с бомбардировками», — говорит русский офицер, в то время как Су-34 набирает скорость.
Ровно тогда, когда Су-34 проезжает мимо нас, он издает хлопок, настолько громкий, что я невольно зажимаю уши пальцами. Горячая волна воздуха накрыла нас, самолет получил дополнительный вброс топлива и пронесся мимо со скоростью более 200 километров в час. Он поднялся в воздух, в одно мгновение еще в три раза увеличил свою скорость и скрылся из виду. В небе он почти сразу начинает лететь быстрее тысячи километров в час.
Самолету потребуется примерно час, чтобы долететь до Дайр-эз-Заура, сбросить свой груз бомб и прилететь обратно. Восточный областной центр Дайр-эз-Заур в десяти милях (шведская миля — примерно 10 км, прим. пер.) от иракской границы, был последним большим оплотом ИГИЛ в восточной Сирии. Сирийские правительственные войска сломали блокаду города в начале сентября, и сейчас на западном берегу реки Евфрат, где все еще остались бойцы ИГИЛ, идут операции по зачистке.
Россия всегда отвечает одинаково: отрицая, что такие бомбардировки вообще имели место.
«Мы не бомбим города, в этом нет никакого смысла», — говорит Игорь Конашенков.
Он официальный представитель российского министерства обороны и тот, кто возглавляет пресс-туры в Сирию. Загорелый и в хорошем настроении, он стоит у взлетно-посадочной полосы и показывает на разные модели самолетов.
Утверждения Human Rights Watch, что бомбардировки неточные и ведут к тому, что, например, бывают задеты площади и школы, он безоговорочно отметает.
«Мы намерены расколоть террористов. Мы бомбим их лагеря, их узловые пункты, мы стараемся постоянно держать их в стрессе, чтобы они не успевали перегруппироваться. ИГИЛ — трудный враг. Они дают очень жесткий отпор, и они знают, как организовываться. В Сирии мы получили невероятно много конкретного полевого опыта, опыта такого рода, что оказывается бесценным для любой армии».
Стоя у взлетно-посадочной полосы в Хмеймиме и глядя, как поднимается самолет за самолетом, я прямо-таки чувствую, как растет уверенность русских в себе.
«Американцы иногда жалуются, что мы пролетаем слишком близко», — перекрикивает один офицер шум, — «Но все зависит от пилота. Наши пилоты лучшие в мире. У них богаче летный опыт, чем у большинства остальных, и для них небольшое расстояние не проблема».
В прошлом году Владимир Путин сообщил, что самая интенсивная фаза операции в Сирии позади. Но Россия не планирует покидать Сирию. У Москвы по-прежнему там обширная военная инфраструктура, самолеты в воздухе 24 часа в сутки и база в Хмеймиме сдана в лизинг на 49 лет. Она находится километрах в 15 к югу от Латакии, посреди плотно заселенного западного побережья Сирии. Когда мы еще затемно прилетаем на российском пассажирском самолете, взлетно-посадочная полоса лежит, словно темный прямоугольник посреди моря света. База расположена посреди оживленного района и практически вросла в пригороды Латакии — опорная точка в районе, где поддержка Башару Асаду крепка, как камень.
База в Хмеймиме напоминает русский город в миниатюре. Здесь есть хорошо оборудованный тренажерный зал, церковь, бесконечные ряды белых бараков и огромные плакаты с изображениями Башара Асада и Владимира Путина. Слоганы вроде «Честь и родина — важнее всего» и «Сильная Россия — непобедимая Россия» украшают стены. У «России 24», крупного государственного телеканала, здесь есть собственная редакция, откуда они могут посылать сюжеты через спутник.
На базе есть полевой священник и имам. Многие солдаты — мусульмане с Кавказа. По иронии судьбы, кавказцы есть и по другую сторону фронта — множество ведущих командиров ИГИЛ — чеченцы или дагестанцы.
Вдоль дороге на Хмеймим бок о бок висят большие изображения Путина и Башара Асада. Один из щитов гласит по-русски: «Сирия и Россия вместе. Спасибо, Россия!»
Сюда российское министерство обороны регулярно привозит журналистские группы. С каждым разом проводятся все более длительные поездки внутрь страны. Цель ясна: показать, как Россия в сотрудничестве с режимом Башара Асадаа шаг за шагом возвращает контроль над страной.
«Когда мы прибыли в Сирию в 2015 году, стране оставался, может, месяц жизни в качестве секулярного государства. Сейчас же 85% сирийской территории освобождено от исламистов. Скоро это будет 100%. Сирия будет освобождена полностью, это лишь вопрос времени», — говорит Игорь Конашенков.
То, что 85% территории Сирии больше не контролируется джихадистами, не значит, что она контролируется Асадом. Большие районы управляются Свободной сирийской армией, курдскими партизанами и другими группировками. По словам лондонской «Обсерватории по правам человека в Сирии» Асад сейчас контролирует примерно 48% страны. Однако эти территории охватывают практически все крупные города, кроме Ракки.
То, что Россия набирается полевого опыта в Сирии, очевидно. Такой комментарий я слышала во время поездки много раз: операция в Сирии увеличила военную мощь России в несколько раз.
Долгое время после падения Советского Союза российскую армию считали колоссом на глиняных ногах. Еще во время войны в Грузии случались примеры того, что руководители военных формирований были вынуждены звонить друг другу по мобильнику, так как радиосвязь не работала.
С того времени Путин сделал огромные вложения в то, чтобы вооружить армию. Это заметно. Все офицеры, которых я встречаю, говорят одно и то же: техника стала лучше. Оборудование современнее. Униформа целесообразнее.
«Сегодня мы на совсем другом уровне по сравнению тем, что было пару лет назад. Разница такая же, как когда человек пишет карандашом или ручкой. Мы делаем то же самое, что и раньше, но гораздо красивее и эффективнее», — говорит Игорь Конашенков.
Отношения между Россией и США в Сирии крайне напряжены — но все-таки они общаются. Обмен информацией между американской и российской армиями в Сирии был возобновлен после короткого перерыва этим летом, после того, как американцы сбили сирийский самолет, и Россия сообщила, что США больше не будут получать информацию. Согласно российскому военному руководству в Сирии, сейчас они информируют США заблаговременно, где и когда они будут проводить бомбардировки.
Между строчками есть другое послание: американцы непрофессиональны и не знают, чего они хотят в Сирии.
А вот Россия знает, и фактически уже добилась своей главной цели — а именно того, что никакие значительные решения теперь не могут быть приняты без участия Москвы.
Российское влияние в Сирии сейчас разошлось и в ширину, и в глубину. Россия обучила 600 сирийских саперов и планирует продолжать обучение как минимум еще два года. Российская военная полиция следит за пограничными контрольно-пропускными пунктами между территориями правительства и оппозиции. В течение тех пяти дней, что мы были с Сирии, мы перемещались между Латакией, Алеппо и Хомсом, сопровождаемые российским военным эскортом. Сирийские военные тоже присутствовали, но было ясно, что Россия свободна перемещаться практически везде, где вздумается.
Последний большой триумф — успехи сирийской армии в восточной Сирии, районе, который Россия с удовольствием демонстрирует.
Ан-26 — транспортный самолет советской конструкции, один из самых надежных рабочих лошадок российской армии. Мы сидим на скамьях вдоль стен, разложив всю нашу пуленепробиваемую защитную экипировку в проходе. Мы не знаем, куда мы едем — этого офицеры так и не сообщают до тех пор, пока мы не прибываем в пункт назначения.
Самолет приземляется на военный аэродром к востоку от Алеппо. Тогда мы выгружаемся и пересаживаемся в бронированный автомобиль «Тайфун» — созданное русскими военное транспортное средство, которому не страшны ни мины, ни другие взрывные устройства, которые могут быть на дороге.
Мы едем на юг. Оказывается, что конечная цель нашего путешествия — Окейрбат, небольшой городок в пяти милях к востоку от провинции Хама, которую ИГИЛ контролировало вплоть до начала сентября этого года.
Всего путешествие занимает четыре часа, так как мы из соображений безопасности вынуждены сделать большой крюк. В последний год эти места шаг за шагом отнимали у ИГИЛ правительственные войска. Останавливаться слишком опасно, район еще не очистили от мин и остатков сил ИГИЛ, которые могут быть неподалеку.
Мы милю за милей едем по шоссе, обрамленному взорванными домами, которые зияют черными окнами, руинами и другими разрушениями. В некоторых деревнях посреди это разгрома оптимистичные владельцы бутиков организовали магазины, но чем дальше мы удаляемся от Алеппо, тем меньше видно людей и транспортных средств. Наконец больше не видно ни одной живой души. Мы едем через призрачные земли, по разоренной, изнасилованной и опустошенной стране.
Примечательно, что этот ландшафт чем-то напоминает мне тот, что я видела в пригородах Чернобыля. Там деревни были просто покинуты, а не разрушены войной. Здесь, конечно, хуже. Но чувство то же самое: не хватает слов, чтобы описать безграничную способность человека к разрушению.
Вплоть до начала сентября этого года Окейрбат был важным оплотом ИГИЛ в провинции Хама. Сейчас он покинут — пыльная улица через пустыню, обрамленная зданиями без стен и крыш, голыми бетонными сваями, покрытыми пулевыми отверстиями. Когда мы въезжаем в город, вдали мы слышим звук артиллерийского огня. Боевики ИГИЛ, которых выставили из города в начале сентября, ушли недалеко, и они знают, что мы здесь. Александр Лапин, командующий российскими войсками в Сирии, проводит импровизированный брифинг на старом овощном складе, где ИГИЛ построили мастерскую для танков. По его словам, до войны в Окейрбате жили 10 тысяч человек. Во время террористического правления ИГИЛ число жителей упало до 2,5 тысяч.
«Мы нашли эту мастерскую с помощью беспилотника. Нас сюда просто-напросто привели следы гусениц. У ИГИЛ есть несколько таких мастерских, где они чинят и совершенствуют танки, которые украли у сирийской армии», — рассказывает Лапин.
Он подробно показывает танки, стоящие в депо. ИГИЛ специализируется на так называемых «шахид-танках». Это значит, что транспортное средство, набитое тротилом и ведомое смертником, едет прямо на дорожное оцепление или на укрепленную точку сирийской армии. Опустошение они производят ужасающее.
«Когда такой вот танк взрывается, он уничтожает абсолютно все в радиусе 300 метров. Но мы научились с ними справляться. Сейчас, когда мы захватили и Окейрбат и Дейр аз-Заур, у нас, наконец, есть все условия для того, чтобы окончательно ликвидировать ИГИЛ в восточных частях Сирии. Мы уничтожим их до последнего человека», — говорит Лапин.
«Мы» — значит, сирийские правительственные войска и группы иранских ополченцев в сотрудничестве с российскими воздушными силами.
За окрашенной в черный цвет стеной на другой стороне дороги у ИГИЛ располагался их шариатский суд. Осколки стекла и камней хрустят под ногами в выжженном доме. Комната полна сожженной бумаги — протоколами судебных процессов ИГИЛ по законам, которые, по словам сирийского полковника, «не имеют никакого отношения к исламу».
Вдалеке гремит артиллерия. ИГИЛ раз за разом заявляет о своем присутствии. Расстояние, конечно, слишком большое для их самодельных гранат, и Лапин проводит брифинг, не надевая ни бронежилета, ни шлема. Но двадцать минут спустя мы быстро отправляемся обратно в Хмеймим.
Россия присутствует в Сирии и на военном, и на политическом, и на гуманитарном уровнях. В то время как ситуация, похоже, развивается в сторону хрупкого мира, по всей стране организованы так называемые деэскалационные зоны. Это — районы, которые контролируют оппозиция, и где начались переговоры между ней и режимом Асада.
Экстремистские организации вроде ИГИЛ или Хайат Тахрир аш-Шам (бывшая Ан-Нусра) в зонах деэскалации в качестве стороны не признаются. Против них ведется война без всяких переговоров.
Одна из этих зон находится к северу от города Хомс, в пригороде города Ад-Дар аль-Кабира. Это область, которую контролирует Свободная сирийская армия. За контрольно-пропускным пунктом между областями, управляемыми правительством и оппозицией, наблюдает российская военная полиция, которая следит, чтобы никто не приносил и не выносил оружие. По обе стороны границы стоят очереди людей.
Внутри этой области российские солдаты раздают гуманитарную помощь — пластиковые пакеты с мукой, чаем, сахаром и консервами. Растущая толпа народу дерется, чтобы пробраться к грузовикам, откуда солдаты передают пакет за пакетом, покрикивая на детей, чтобы те не забирались на борта грузовика.
С выражением облегчения на испещренном морщинами лице от толпы отделяется одетая в черное Наюф Стейф (Najuf Steif). В каждой руке у нее по пластиковому пакету с предметами первой необходимости, украшенными российскими и сирийскими флагами.
«Это для моих внуков. Мой зять умер, и у нас нет никого, кто содержал бы семью. Я рада помощи, но вообще нужно бы гораздо больше», — говорит она.
Наюф Стейф живет в области, которую контролируют группировки, называющие себя частью сирийской армии. Эта зона долго была изолирована, что привело к нехватке продуктов и высоким ценам. Лишь недавно контрольно-пропускные пункты на границе открылись.
«У нас очень мало воды на той стороне, ее постоянно нужно приносить туда», — говорит один человек, который пожелал остаться анонимным. Он стоит в очереди, чтобы пройти через границу. Он прижимает к себе пакеты, набитые мукой и буханками хлеба, которые он купил на стороне, контролируемой правительством.
«Будет ли мир?» — спрашиваю я.
«Откуда я знаю? Мы просто хотим жить!»
Между контрольно-пропускными пунктами российская армия организовала амбулаторный прием врача. Там стоит и ждет Халид Джадан (Khalid Djadan), держа на руках свою четырехлетнюю дочку Марию. Рядом стоит его сын Абедрахман. Мальчику двенадцать, но его тощее костлявое тельце выглядит, как у десятилетнего.
А вот с взглядом совсем иначе. Глаза ребенка совсем взрослые. Они видели все.
«На той стороне нам трудно попасть к врачу, а еда в три раза дороже. Поэтому я рад, что сейчас границу открыли», — говорит Халид Джадан. Он показывает шрам на ладони Марии, который он хочет показать врачу.
Рана давно зажила. Я не понимаю, зачем врачу смотреть на старый шрам, но понимаю, что этот вопрос слишком сложен для того уровня английского, каким владеет сирийский переводчик. Но я могу догадаться. По-видимому, эти дети в последний раз видели врача несколько лет назад. Если бы я была Халидом Джаданом, я бы тоже воспользовалась подвернувшимся, наконец, случаем.
Когда у них в следующий раз будет возможность повидаться с врачом, покрыто мраком. Что принесет завтрашний день, по-прежнему большой вопрос для этих людей.
Для России же ясно, что главная работа уже сделана. Позиции Башара Асада укрепились, а Москва — ключевой игрок в регионе.
«Я думаю, скоро сюда придет мир», — говорит Мохаммад, один из сотрудников нашего отеля в Латакии, с которым я отправляюсь в город, чтобы купить арабских сладостей однажды утром, когда мы, вопреки обыкновению, получили немного свободного времени.
В Латакии мирно, но экономическая ситуация трудная. Дома ветхие, улицы полны мусора, отель, где мы живем, полупустой, и с момента начала войны зарплата Мохаммада уменьшилась практически до одной трети.
Мохаммад алавит, так же, как и президент Башар Асад. Он не слишком восторженно относится к своему президенту — просто считает, что больше никакой альтернативы нет.
«Слишком много людей унесла эта война. Но Асад останется, потому что его поддерживают русские. Это совершенно очевидно. В этой войне решают большие державы. И сейчас, похоже, они пришли к какому-то соглашению по этому делу».
Факты: Алеппо
Город Алеппо, который на арабском называется Халаб, относится к старейшим городам мира, где по-прежнему живут люди. Вероятно, он был населен еще примерно с 4300 года до нашей эры. Во времена Римской империи и в византийский период, он, по всей видимости, был торговым городом. В седьмом веке нашей эры его завоевали арабы, а в восьмом была построена Большая мечеть или Мечеть Омейядов.
Во времена Оттоманской империи Алеппо расцвел как узловой пункт торговли между Европой и Востоком. После того, как Сирия обрела независимость, Алеппо превратился в один из индустриальных центров страны, и его население резко выросло.
С 2012 по 2016 годы в Алеппо друг против друга воевали вооруженные группировки и правительственные войска. Сегодня его полностью контролирует правительство. Число убитых перевалило за 30 тысяч, кроме того, большая часть жителей города бежала в Турцию и Европу.
Российская интервенция в Сирии
Россия вмешалась в сирийскую гражданскую войну в конце сентября 2015 года. По словам Путина, это была единственная возможность не дать джихадизму распространиться за пределы границ Сирии. Большая часть джихадистов, приезжающих в Сирию, прибывают из бывших советских республик.
Интервенция в основном заключалась в воздушной поддержке войскам Башара Асада. Российская поддержка Асаду, который неоднократно бомбил собственный народ, ставилась под вопрос на высшем уровне. В рамках ЕС обсуждались новые санкции против России. Великобритания, Франция и Германия хотели, чтобы имущество и средства лиц и организаций, которые могли быть связаны с бомбардировками, на западе были заморожены. Эти санкции, однако, не стали реальностью, так как другие страны ЕС, например, Италия, воспротивились этому решению.
По словам лондонской «Обсерватории по правам человека в Сирии», во время российских бомбардировок было убито 3 089 гражданских. Amnesty International обвиняет Россию в военных преступлениях, так как, по мнению Amnesty, гражданские цели избирались сознательно.
Потери русских на сегодняшний день составляют 17 погибших солдат. Расходы во время проведения самых интенсивных бомбардировок достигали от 2,3 до 4 миллионов долларов в день.
