Проваливаясь в снегу в своих дутых зимних сапогах, я бреду к столовой в маленьком лагере. Русские затопили печи, и в небо лениво поднимаются тонкие столбики дыма. 2 декабря, я только что встал. Русские лайки — их тут целая стая — поглядывают на меня из своих маленьких будок, разбросанных между бревенчатыми срубами нашего лагеря. Я понятия не имею о том, какой сегодня день, я вообще об этом не думаю. Мы находимся на Камчатке, в дикой природе недалеко от побережья Тихого океана. До ближайшего жилья отсюда более 150 километров.
Камчатка
Полуостров на Дальнем Востоке России, 1.250 км в длину и 450 км в ширину. На востоке омывается Тихим океаном, на западе — Охотским морем. Площадь его — 472.300 кв. км, на севере он граничит с Восточной Сибирью, оттуда он тянется вниз, по направлению к японским островам.
Нас, охотников из Скандинавии, тут двое, мы добрались сюда каждый с лицензией на то, чтобы завалить в этих краях по взрослому лосю. В принципе, лицензии выдаются местному населению, а оно охотно перепродает их иностранным охотникам — таким, как мы. Делают они это, потому что мы в любом случае, когда надумаем возвращаться домой, отдадим небогатым местным жителям все мясо, которое не сможем съесть сами, пока здесь находимся.
Иными словами, благодаря этой сделке они получат и деньги, и мясо на зиму, им даже не придется самим заваливать лосей и свежевать туши. Для нас же все эти хлопоты — существенная часть уникального путешествия, сказки, чтобы пережить которую нам пришлось проехать через 11 часовых поясов.
Единственным средством связи с остальным миром здесь является спутниковый телефон, который я припрятал в своих вещах: на случай возникновения непредвиденной ситуации во время нашего легкомысленного рандеву с закаленными всеми ветрами русскими охотниками, автоматическим огнестрельным оружием, лосями, снегоходами и российской культурой пития.
Вчера днем, пытаясь высмотреть в здешних снегах лосей, я стоял по пояс в снегу недалеко от вершины одного из семи вулканов, которые видны даже отсюда, из лагеря. Внезапно мне пришло в голову, что я не вижу ни одного следа человеческой деятельности. Никаких печных труб, мачт, никаких зданий, света или хотя бы следа от реактивного самолета в голубом небе. Мы настолько одни на этой планете, насколько это можно себе представить.
Как и вчера, и позавчера, и все эти дни, утром здесь холодно, ветра нет, небо хрустально-ясное. Мир вокруг синий, белый и лучезарный. Мороз кусает лицо, стоит только высунуть нос за дверь, и через несколько минут усы и ресницы становятся белыми от изморози. Градусник на улице у окна показывает минус 36.
Путешествие
На то, чтобы добраться до самого главного лагеря, ушло 48 часов: сначала самолетом из Копенгагена в Москву, а потом на самолете в Петропавловск, на Камчатку, к Тихому океану. Оттуда — несколько сотен километров на стареньком японском микроавтобусе по заснеженным дорогам, потом пересадка сначала на вездеход, а потом на крошечный паром через речку Камчатку. Заканчивается более чем четырехчасовое путешествие в кузове большого русского военного вездехода. Это непросто для того, кого укачивает: ехать в компании большого количества провианта в виде, в частности, мороженого лосося россыпью, пропахших бензином бочек и охотничьих собак, которых тоже укачивает. Как правило, никто кроме охотников туда и не ездит. Йенс Ульрик Хёг отправился туда, обратившись в датское туристическое бюро, организующие туры для охотников, Diana Jagtrejser. Чтобы поехать туда и завалить лося, требуется примерно 100 тысяч крон.
На стенах висят силки и капканы, медвежьи черепа, лосиные рога и замороженная белка. Я предполагаю, что Евгений, самый главный в лагере, использует черных белок как приманку в капканах, когда охотится на соболя.
Русский завтрак
Столовая не больше 15 квадратных метров. Внутри Ольга уже развела огонь в печи и собирается приготовить новые порции незатейливого русского завтрака. Я вхожу, и жара бьет мне лицо. Разница в температурах на улице и в избе — по меньшей мере, 70 градусов. Воздух в здешних избах — сухой до хруста. Я фактически лишился обоняния, мне кажется, оно просто высохло, и когда я просыпаюсь после долгого, усиленного водкой марафонского храпа, в горле у меня сухо, я с трудом могу глотать.
Ольга — очень приятная маленькая женщина, ей лет пятьдесят. Вообще-то она — редактор местной газеты в местечке Эссо (Esso) в 250 километрах отсюда. Но каждую зиму она вместе с Евгением на три-четыре недели, что длится охота на лосей, выезжает в лагерь, чтобы готовить еду охотникам. Чаевые, которые западные охотники оставляют ей за ее труды, нередко равны половине ее годовой зарплаты в газете. По-английски Ольга не говорит ни слова, а мой русский не превышает десяти не слишком красивых — хотя и широко употребляемых — слов. Тем не менее, нам все-таки удается вести долгие беседы — каждый говорит на своей смеси из русского, английского, немецкого и датского, приправленной мимикой и жестами. Она, не скупясь, накладывает мне еду в тарелку — гораздо больше, чем надо. Я задумываюсь, как же мне одолеть гигантскую порцию. Завтрак никогда не был моей любимой трапезой. Тем более русский.
Я медленно продираюсь через комбинацию из яиц, лосося, оливок, сырого лука и соленых огурцов. Понимаю, что не есть — нельзя. Ольга, напевая какой-то русский шлягер, приглядывает за кучей кастрюль, сковородок, а также чаном с кипящей водой для мытья посуды. В другие дни я вежливо предлагал ей свою помощь, но от нее с неизменной вежливостью отказывались. Сегодня я просто сижу и пытаюсь подпевать. Получается не сказать, чтобы слишком хорошо, но главное то, что это забавляет нас обоих. Мы оба смеемся над нашими слабыми попытками найти замену электронным развлечениям массового производства, но тут начальник лагеря — и, вероятно, походный возлюбленный Ольги — Евгений распахивает дверь в избу и входит, держа в руке двух замерзших соболей. размером с небольшую домашнюю кошку.
Российский индеец
Евгений не похож на остальных русских в лагере. Нет сомнений в том, что по происхождению он — местный, в этих местах племена алеутов с незапамятных времен добывали себе пропитание, занимаясь охотой и рыбалкой в самом экстремальном климате. Черты его лица удивительно напоминают мне исконных жителей Аляски. Он сам часто называет себя «ein russische Indianer» (русским индейцем), всегда с широкой улыбкой и нередко и со стаканом водки в руке. Немного странно, что единственные иностранные слова, которые он знает — это случайные фразы на немецком. Вне всякого сомнения, охотников из Германии в здешних местах за эти годы побывало немало.
Мех соболя — один из самых востребованных в мире. Суровые камчатские зимы делают шкуру особо прочной и поэтому более ценной. Одна хорошая шкурка приносит охотнику сумму, соответствующую примерно 250 евро, что составляет больше половины месячной зарплаты среднего наемного работника, а если зима выдалась особо удачной, то Евгений может поймать 30 или 40 соболей! Но для этого надо потрудиться. Большинство охотников за шкурами разъезжают на российских снегоходах-ветеранах, и поскольку в дикой природе они совсем одни, то не дай им бог попасть в какую-то беду. Многие заканчивают свои дни в снегах просто из-за простого несчастного случая — такого, как механическая поломка, или аварии, или же внезапного приступа болезни. Если ты оказался прижат к земле перевернувшимся снегоходом при 40 или 50 градусах мороза, вряд ли у тебя в запасе много минут, чтобы остаться в живых. У охотников на пушного зверя нет возможности связаться с окружающим миром, никто не может сказать точно, где они, до весны их вообще вряд ли хватятся…
После того, как мы позавтракали и вежливо отказались от добавки, Евгений убеждается в том, что соболя, безжизненно свисающие с веревки, натянутой на гвоздь, вбитый в одну из потолочных балок, оттаяли уже настолько, что он может их освежевать и подготовить шкурки к сушке.
Что он безо всяких церемоний и начинает делать прямо за кухонным столом. Кажется, что это очень легко: он привычно и с хирургической точностью освобождает тушки соболей от их дорогостоящей шкурки.
Еще один русский — мой личный проводник на охоте, Станислав — входит в избу и усаживается завтракать на другом конце стола. Я выхожу, чтобы приготовиться к сегодняшней охотничьей экспедиции.
К походу готовы
Я бреду к снегоходам, чувствуя себя человечком с рекламы мишленовских шин. Шерстяное белье, закрывающее и руки, и ноги, флисовые брюки и фуфайки, плотная верхняя одежда, созданная для того, чтобы выдерживать холод полярных экспедиций. Сапоги такие, что можно не бояться температуры 70 градусов, толстые варежки делают кончики пальцев бесчувственными, голова моя основательно упакована в балаклаву, а на нее надета еще и вязаная шапка. Несмотря на всю эту многослойную одежду, я благодаря собственному горькому опыту знаю, что единственное, что может помешать холоду забраться под одежду, это физическая активность. Знаю я и то, что следующие часы мне придется провести в санях, и хотя придется потрудиться, чтобы удержаться на сиденье старых саней, поскольку мы рассекаем снежную пустыню со скоростью 70-80 километров в час, это не та активность, которая позволит сохранить чувствительность пальцам ног.
Нас окутывают синеватые выхлопы двухтактного двигателя. Собаки лают, заглушая звуки холостых оборотов еще ничего не подозревающих снегоходов. Под этот аккомпанемент завершается подготовка к старту. Наши проводники заняты тем, что привязывают к саням провиант и прочее снаряжение на несколько дней. Если мы что-то забудем, придется как-то обходиться без этого.
Нас в караване пятеро мужчин. Евгений едет один, а два проводника едут с санями, у каждого свой охотник. Мы едем все вместе, чтобы в случае чего помочь друг другу, если случится что-то непредвиденное. Опыт последних дней говорит мне, что непредвиденные обстоятельства возникают тут так часто, что, по правде говоря, называть их непредвиденными даже не совсем правильно. И я даже не сомневаюсь в том, что в ближайшие дни нас тоже ждут самые разные испытания — только не знаю, какие и когда.
Мы готовы ко всему. Мой проводник, Станислав, никогда не отправляется в путь без заряженной автоматической винтовки Драгунова за спиной. Это его служебное оружие. Он — контролер рыбоохраны, а здесь, на Камчатке, эта работа связана с риском. В здешних речках много лосося, и это привлекает браконьеров, которые ловят рыбу исключительно для того, чтобы разжиться ценной лососевой икрой. За этим видом преступной деятельности стоят японские картели, и в этом бизнесе крутятся такие огромные деньги, что рыбаки нередко предпочитают вступить в поединок с инспекторами, чем сдаться и отдать свою добычу. Только в прошлом году Станислав — прошлое которого, как и у большинства его коллег, связано с российским спецназом — трижды побывал в перестрелке с браконьерами. В нашу поездку Станислав отправился в свой отпуск. Он вложил деньги и купил свой собственный скутер, чтобы обеспечить себе дополнительный доход, подрабатывая в качестве проводника на охоте.
Я усаживаюсь на сиденье в санях и хватаюсь за поручни с обеих сторон. Знаю, что Станислав ездит, сломя голову: в предыдущие дни мы четыре раза переворачивались, и с нами ничего не случилось исключительно благодаря глубокому, пушистому снегу. Там, на снежной равнине, вообще особо не думаешь о том, что может произойти в самом крайнем случае. Во всяком случае, если тебе хочется вынести из этого приключения настоящее русское чувство единения с дикой природой.
На охоте в снежной пустыне
Наш путь к месту охоты пролегает через сказочно нетронутый зимний пейзаж. Сначала мы едем по древнему лесу, с массой поворотов, узких проходов и крутых спусков. Мне часто приходится вылезать из саней, чтобы помочь протолкнуть их или вытащить снегоход из ям.
Пальцы ног онемели от холода, я их фактически не чувствую. По пути мы останавливаемся, чтобы проверить капканы, расставленные на соболя. В нескольких местах видим соболей, попавших одной лапой в капкан. Евгений добивает их решительным движением ножа по горлу. Это жестокий способ ловли зверя, но других местные охотники за шкурами не знают. И сами они на жестокость внимания не обращают. И между моим теплым офисом и диким рабочим местом Евгения — пропасть.
Где-то к обеду мы добираемся до избы, в которой нам предстоит заночевать. Она из многослойной фанеры, и площадь ее не больше 10 квадратных метров. Внутри — шесть коек и маленькая печка. Единственное предназначение этого строения — помешать нам замерзнуть ночью. Обед наш состоит из копченой колбасы и хлеба. И то, и другое — замерзло, поэтому сначала их надо отогреть под курткой — до такого состояния, когда можно начать жевать. Водка домашнего приготовления немного вязкая, как водка, извлеченная из морозильника, только гораздо, гораздо холоднее. Тем не менее, пить ее можно, она даже помогает циркуляции крови. Во всяком случае, мы себе это внушаем. Я прыгаю, чтобы вернуть тепло ногам после долгой поездки. Когда чувствительность возвращается, сначала становится больно, но к этому ощущению я уже даже немного привык.
Через три дня мы в темноте возвращаемся назад в основной лагерь, наши сани тяжело нагружены мясом и рогами. Нам невероятно повезло: мы наткнулись на группу из трех старых сохатых и завалили двух. В результате мы имеем больше 600 кг замороженной лосятины, которую сейчас предстоит довезти до ближайшей деревни, где ее примут с благодарностью — как долгожданную альтернативу лососю утром, днем и вечером. После трех суток тяжелой работы начинаешь понимать, почему русские так любят посиделки с бутылкой водки в раскаленной бане, ощущая, как во все клеточки твоего тела пробирается тепло…
Время на Камчатке остановилось. Жизнь здесь, в одном из последних нетронутых уголков дикой природы, трудна, но вместе с тем и удивительно проста. Дома меня наверняка ожидают 300 посланий по электронной почте, на которые надо будет отвечать. И на какое-то мгновение я даже задумываюсь, не стоит ли мне остаться здесь, когда другие уедут.
