Сегодня написаны сотни исследований об отношениях сербского и русского народа, о первых зафиксированных контактах, о позднейших политических связях, о русском отстаивании наших интересов при подписании Акерманской конвенции, Адрианопольского и Бухарестского мирных договоров, а также о роли России в Первой мировой войне и о значении Красной армии. Однако мало есть книг, где столь точно, с привлечением научного аппарата анализировался бы феномен русофобии в Сербии, как в исследовании доктора Деяна Мировича под названием «Русофобия среди сербов: 1878-2017 годы». Книга вышла в издательстве «Катене мунди».
Как подчеркивает Мирович в интервью журналу «Печат», согласно русофобскому (идеологическому) и доминировавшему во времена Королевства дискурсу, российская государственная политика в отношении сербов якобы носила черты макиавеллизма.
— Деян Мирович: Эту мысль обосновывали тем, что Россия «не позволила» сербским представителям непосредственно участвовать в заключении Бухарестского мира (в 1812 году) и в подписании Акерманской конвенции (в 1826 году). Россия, по словам русофобов, вела себя «как покровитель, но не как союзник» по отношению к Сербии. Российская помощь людьми и деньгами была «небольшой» и недостаточной для ведения войны с Турцией в 1876 году. Русские добровольцы, которые в большом количестве прибыли в Белград в 1876 году, были преимущественно «пьяницами и авантюристами». Их лидер, генерал Черняев, тоже был авантюристом «со склонностью к алкоголю». Он распоряжался деньгами, которые славянофильские комитеты отправляли для помощи Сербии. Россия воспользовалась Сербией, чтобы даровать Болгарии государство и захватить Царьград. Такими были основные тезисы сербских русофобов.
— Печат: Если объяснять русофобию в сербском обществе страхом перед врагом, то в какой степени на подобное восприятие русских повлияло оспаривание и неверное толкование значения Сан-Стефанского мира?
— Русофобия в среде сербской правящей элиты существовала и раньше. Король Милан Обренович задавал тон русофобской пропаганде не только по политическим причинам, но и из личных убеждений. Милан писал посланнику Австро-Венгрии в Белграде барону Хенгелмилеру о том, что австрийская «власть над балканскими славянами» возможна только в том случае, если «убить в них всякую веру в Россию». России «нельзя позволять» пользоваться хоть каким-то влиянием на Балканах, потому что оно вредно. Поэтому не должно быть никаких «переговоров» с русскими. Спасение — только в «борьбе с Россией». После непродолжительного периода сотрудничества во время сербско-турецкой войны 1876 года (в ней погибло около тысячи русских добровольцев, а 15% от общего числа жертв понесла сербско-русская сторона) Милан выслал российского консула Юрия Карцова из Белграда и не выполнил обещание, данное русскому царю Александру II, об оказании военной помощи российскому войску, когда оно пересечет Дунай.
После этого Сан-Стефанский мир и Берлинский конгресс дали Милану более чем реальный повод для проведения еще более жесткой русофобской политики. В своей русофобии король зашел так далеко, что даже «мечтал о войне с Россией». В письме королеве из Гамбурга в 1883 году он пишет, что «станет великим человеком, grand homme», если добьется успеха в своей политике в отношении русских, этих настоящих «врагов».
— Какой в тот период была роль правящей Прогрессивной партии и ее печатного органа «Светоч»?
— Лидеры Прогрессивной партии, премьер Милан Пирочанац и министр Чедомиль Миятович, были одновременно главными сербскими русофобами. Пирочанац «советовался» по поводу России с английским дипломатом Сиднеем Лолоком, и для него Россия была «адом», а русские — «пьяными» и умалишенными «заговорщиками». Миятович считал, что Россия — «варварская» страна, и что протестантская вера превосходит православную. Министр внутренних дел Милутин Гарашанин отправил конфиденциальное письмо полицейским властям в 1883 году, в котором приказывает им «оповестить народ» о некорректном поведении русских по отношению к Сербии. Сербия якобы не приемлет русской «гегемонии», поэтому Россия и Сербия — враги. В номере проправительственного «Светоча» от 11 декабря 1887 года была опубликована статья, в которой утверждалось, что русские хотят, чтобы сербы «сами себя убили».
Накануне православного Рождества, в сочельник 1888 года, «Светоч» вышел с заголовком «Чего вы хотите, северные братья?». В тексте внушается, что «так называемые» братья хотят «кровопролития» в Сербии и гражданской войны. В этом им помогает их «татарская» пресса. Затем автор статьи сообщает сербской общественности, что на самом деле русские — «совсем не братья».
«Светоч» от 21 января 1888 года «разоблачает» русских, которые якобы не любят славянские народы. «Доказательство» тому — ссылка хорватского католического миссионера Юрия Крижанича в Сибирь в далеком 1661 году. В «Светоче» от четвертого февраля 1888 года была опубликована статья, в которой подчеркивается, что намного лучше и «благороднее» к Сербии относится Англия. Также в издании написано, что русские причиняют сербам «зло», поэтому всякий, кто с русскими сотрудничает, является новым «Вуком Бранковичем».
— Насколько французская русофобия повлияла на сербских интеллектуалов, и можно ли найти предтечу современных интеллектуалов-наемников среди интеллектуальной элиты того времени?
— Скерлич перенимает дискурс тогдашней французской русофобии, хотя был очень сложным и образованным человеком, который восхищался Достоевским, Пушкиным и Толстым. Однако в своей докторской диссертации под влиянием ментора Жоржа Ренара Скерлич некритически пересказывает русофобские мнения. Ему кажутся «великолепными и волнующими» песни, в которых русские предстают варварами с «рыжими бородами» и «мрачными тиранами», «палачами» и «деспотами», которые кнутом гонят народы в Сибирь и в «могилу». Скерлич не только не критикует весь этот русофобский лексикон, но и перенимает его. Он пишет о том, как Польшу «заполонили» и уничтожили «татарские убийцы» и «опустошили казаки». Для Скерлича русские — «москали» (пренебрежительное польско-украинское название). На основе подобных утверждений даже хорватские «сербофобы», вроде Старчевича, сумели сблизиться с сербами в противовес русским. Например, Победоносцев для Скерлича — «азиат» и «русский деспот». С другой стороны, хорватский сербофоб Старчевич в большей степени «идеалист», который желает сербам добра и «образованности».
— Можно ли объяснить на примере Старчевича связь между русофобией и «хорватофилией»?
— Эта связь заметна даже в случае такого интеллигентного человека, как Скерлич. Однако стоит отметить, что он не сталкивался с геноцидом в Независимом государстве Хорватии (НДХ) или с обструкцией хорватов в Королевстве Югославии. Этим можно оправдать его идеализирование сербско-хорватских отношений. Что касается русофобов времен Тито и объединенных югославов периода между двумя мировыми войнами, то их ч этим уже не оправдать.
— Не кроется ли причина в том, что русские были против создания Югославии? Официальные российские документы подтверждают, что царский министр Сазонов был главным противником создания нового государства вместе с хорватами.
— Еще до Сазонова Достоевский и Победоносцев обращали внимание на пагубность создания нового государства вместе с католиками. Сазонов ссылается и на русский опыт с поляками, и на свой дипломатический опыт работы в Ватикане. Аналогичного мнения придерживались его соратники. Так, посол в Стамбуле Гирс отправил письмо (оно процитировано в книге), в котором предупредил Сазонова о вредности сербско-хорватского государства. То есть старая российская царская интеллектуальная и политическая элита считала Югославию антироссийским государством и инструментом Запада.
— Политик и дипломат Никола Пашич, вопреки означенному течению в среде сербских интеллектуалов и явно вразрез с современной западной индивидуалистской культурой выбрал Россию в качестве политического образца. Был ли он одинок в этом?
— В молодости Пашич попал под влияние русского студента и социалиста Светозара Марковича, а потом — белградского митрополита Михаила. Во время пребывания Пашича в Одессе влияние на него также оказали Хомяков и Данилевский. Пророссийская позиция Пашича объяснялась не только идеалистическими убеждениями, но и пониманием того, что без России, как писал Стоян Новакович, не было бы Сербии.
Пашич считает, что в цивилизационном, религиозном и культурном отношении Сербия ближе к России, чем к Западу, который использует не только военные, но и экономическо-культурные средства, чтобы «поработить» такие небольшие страны, как Сербия. Поэтому Пашич считал, что немцы (австрийцы) представляют для Сербии большую опасность, чем турки. (Запад «ломал души» в отличие от турок, которые применяли только «голую силу».) Пашич не отрекся от России даже в тюрьме, когда казалось, что Россия его покинула, и ему угрожала смертная казнь из-за покушения на короля.
— Почему после Октябрьской революции и до наших дней Сербии так и не удалось наладить с Россией дипломатические связи на том уровне, которого они достигли во времена царской России? Могла ли советская дипломатия понять возможности Сербии?
— Королевство словенцев, хорватов и сербов (с 1929 года Королевство Югославия) до 1940 года не имело дипломатических отношений с советской Россией, несмотря на тот факт (его подчеркивает и Карл Шмит), что Запад еще в 1924 году де-юре и де-факто признал новое государство, а также его преемственность с царской Россией.
— Были ли Драгиша Васич и Црнянский единственными «неисправимыми диссидентами», которые отказались поддержать доминирующую риторику югославской «советофобии»?
— Да, и это — несмотря на все то, что говорилось о правых интеллектуалах. Они четко разделяли коммунизм и Россию. Смелый Драгиша Васич, будучи убежденным русофилом, пошел дальше и стал первым сербским правым интеллектуалом, кто побывал в Москве в 1927 году. Свои особенные взгляды на Россию он отстаивал и после 1941 года в Равногорском движении и поэтому превратился в главного врага английской политики. Из-за этого в 1943 году его сместили. Кроме того, величайший сербский писатель Црнянский, будучи «неисправимым славянофилом», считал, что Королевство Югославия — только инструмент в борьбе Лондона против Советской России, «последний из могикан» и недалекий Будалин Тале.
Также сербский мастер слова дал невероятно точное описание традиционной английской русофобии, которая царила в Лондоне. Црнянский описал и разницу менталитетов между сербами и русскими, а также причины недопонимания и негативных явлений в сербско-российских отношениях, что весьма актуально и сегодня. Конечно, вместе с Васичем и Црнянским стоит вспомнить посла и писателя Григория Божовича, который с точки зрения сербов из Косово и Метохии раскритиковал официальную «советофобскую» политику. Так и забытый сегодня Светозар Петрович предупреждал власть о том, что Англия не друг, и что Сербия не должна вмешиваться в вопросы российского государственного устройства.
— Црнянский считал, что Лондон — родной город русофобии. Насколько позднейшие историографические данные подтверждают его мнение?
— У Црнянского и Васича схожее мнение насчет англичан. Васич даже хотел основать кафедру ненависти к англичанам. Величайший сербский писатель Црнянский первым в сербской интеллектуальной элите выявил основы английской русофобии. Англия «всегда права», «исключительна» и лучшая во всем. А русские — всегда проигравшие, или успех приходит к ним «случайно». Агрессия против русских позволительна, потому что они «варвары».
Также после знакомства с английской русофобией Црнянский, как и его друг Драгиша Васич, еще больше убедился, что коммунизм и Россия не одно и то же. В его романах эта мысль находит воплощение в «прославлении Красной армии», как о том пишут самые известные специалисты по его творчеству, вроде Мило Ломпара. С идеологической точки зрения подобная позиция необъяснима, поскольку всего за несколько лет до того, как поехать в Лондон, Црнянский написал в «Идеях», что марксистскую пропаганду переполняет враждебность и ненависть ко всему, что является традиционным и сербским. Однако путь, который прошел Црнянский, кардинально отличается от послевоенной эволюции сербских коммунистических интеллектуалов. Он не ненавидел советских коммунистов, хотя они разрушили его жизнь и карьеру (в случае сербских коммунистов все было наоборот). Для Црнянского Россия была выше всего личного.
— Можем ли мы и в случае Слободана Йовановича того периода различать два подхода к «русской» теме — правовой и идеологический?
— Он был великолепным юристом, но в идеологическом отношении находился под влиянием позиции, которую швейцарец Ги Метан в своей книге о русофобии квалифицирует как «английскую» русофобию. Йованович, как юрист, очень точно и реалистично описал российско-сербские дипломатические отношения, а также медлительность, неосведомленность и при этом благожелательность русских дипломатов. Кроме того, Йованович великолепно истолковал русско-турецкие договоренности 19 века как соглашения в пользу Сербии. С другой стороны, вдаваясь в идеологию, Йованович утверждал, что Россия — страна с «низким уровнем культуры» народа по сравнению с «английским народом», который тяготеет к «плюрализму», поскольку является «просвещенной массой».
— Насколько русофобия до 1948 года отличается от той, которая существовала после?
— Появилась новая югославская «советофобия» времен Тито. Она переняла риторику того рода русофобии, которую Метан называет «американской», а итальянец Кьеза в своей книге о русофобии связывает с холодной войной. Русофобская позиция дипломата Кеннана и гарвардского профессора Пайпса начала доминировать в югославском дискурсе. Тем не менее, между Королевством Югославией и Королевством Сербией есть одно различие. Новую югославскую коммунистическую власть уже не ограничивали пророссийские настроения сербского народа, которые еще Достоевский считал константой. Точнее сказать, больше не было многопартийных выборов, а вопрос о легитимности политики конфронтации с Россией даже не поднимался. У югославских коммунистов не возникало никаких проблем и с законностью их гонений на инакомыслящих. Неугодных граждан с пророссийскими настроениями («сторонники Информбюро») после формального судебного процесса просто отправляли в концентрационный лагерь на острове Голи-Оток.
— Действительно ли Милован Джилас, главный идеолог тогдашней югославской «советофобии», был в авангарде пронатовской русофобии современной Черногории?
— После 1948 года Милован Джилас с рвением новообращенного (после патетических речей о «великом учителе» Сталине, о черногорских «дедах, которые показывали внукам с горы, где Россия», и о благодарности за освобождение в 1944 году) перенял у английских лейбористов мнение о русских как о «примитивных монголах», которые безумно и массово «насилуют» и «убивают» людей по всей Сербии. Москва для Джиласа — это «дыра», а панславизм — всего лишь маска для русского империализма и «варварства».
Джилас не отказывался от этих русофобских убеждений даже тогда, когда попал в немилость к бывшим друзьям. В открытом письме к Тито в 60-е годы он потребовал полностью порвать все связи с СССР и вступить в фактический союз с Западом. В итоге его русофобская трактовка истории российско-черногорских отношений и преподнесение Негоша (с помощью цензурирования его произведений) как проамериканского русофобского правителя стала образцом для современной пронатовской власти в Подгорице и ее русофобской пропаганды. Вы только вспомните заявления официальных представителей Черногории о России, и вам все станет ясно.
— Какую роль в распространении русофобских настроений сыграли так называемые сербские коммунистические либералы во главе с Марком Никезичем и Латинком Перовичем?
— Никезич, как лидер русофобского «кружка», даже потребовал от редакции газеты «Коммунист» перестать уделять внимание русской истории. Окружение Никезича в Союзном комитете иностранных дел (Коча Попович, Мирко Тепавац, Велько Мичунович), а затем и в ЦК СКС (Латинка Перович) полностью приняло эту русофобскую позицию. Для них Россия, бесспорно, «грозный ледяной берег», «отсталая и имперская» страна, в которой «культура не развивается так же быстро, как в Европе». Вместе с тем США, по мнению Никезича (бывшего посла в Вашингтоне), «современное и цивилизованное» государство. Наконец, как типичный югославский коммунистический русофоб Никезич с большим «пониманием» относился к хорватскому шовинистическому движению «Хорватская весна». И это несмотря на геноцид в НДХ.
— Как югославская пресса в то время освещала события в России?
— Официальный печатный орган югославских коммунистов «Борба» и самый влиятельный журнал «НИН» (особенно во времена руководства Фране Барбиери, начиная с 1970 года) преподносили Россию как традиционного гегемона, поддерживающего Болгарию, который еще со времен Сан-Стефанского мира проводит политику против «южнославянских народов». Русские правители, начиная с Ивана Грозного и вплоть до Петра Великого, были «головорезами» или аморальными типами, как Екатерина Вторая. Эпоху до Петра Великого описывали как «темную и отсталую», а в СССР видели продолжение русского империализма и шовинизма, который не имеет никакой связи с идеологией Маркса. Особенно неприятны описания и оскорбления советских (русских) женщин, которых выставляли уродливыми и убогими «крестьянками». С другой стороны, англичан преподносили как «прирожденных джентльменов» и реформаторов, а американских функционеров — как «скромных и миролюбивых» людей. Кроме того, левые югославские и сербские интеллектуалы, сплотившиеся вокруг журнала Praxis, находились под влиянием американского неомарксистского и русофобского философа Маркузе. Он считал, что СССР — «террористическое государство» и «магическое общество», основанное на русской традиции «безделья».
— В книге Вы упоминаете и Добрицу Чосича. Можно ли провести параллель между ним и Слободаном Йовановичем?
— После 1948 года Чосич полагал, что Россия всегда преследовала свои «эгоистические» интересы в отношениях с Сербией. Он считал русских «азиатами и примитивами». Также, по его мнению, Россия угрожала государственной независимости и хотела оккупировать его страну. Поэтому православных сербов и поляков-католиков он считал «похожими». Тем не менее, Чосич как будто ощущал вину, когда речь заходила о войне с Россией. У Джиласа и Никезича ничего подобного не было. Кроме того, после распада СФРЮ и под впечатлением от той роли, которую в этом процессе сыграл Запад, Чосич поменял свое отношение к России. Новая сербская прозападная элита образца нулевых вызвала в нем разочарование и отвращение. Чосич даже призывал к созданию новой сильной России. Достоевского он считал своим «великим учителем». В больнице, видя, насколько любит его сербский народ, Чосич написал, что, «возможно, наша душа такая же, как русская». В итоге Чосич отказался даже от «советофобии». «Как жизненно, насущно не хватает сегодня Советского Союза, чтобы обуздать нового демона», — написал человек, который гордился своей ролью в венгерском восстании 1956 года.
— Если говорить о современной русофобии в Сербии, то кого бы Вы выделили?
— После советского вторжения в Чехословакию в 1968 года Радомир Константинович опубликовал книгу «Философия провинции», в которой «разделался» с единой русско-сербской традицией и отсталым панславянским «племенем». Константинович зашел так далеко в своей русофобии, что обвинил даже Достоевского и Бердяева в негативных явлениях в сербской провинции. Такого даже Джилас не делал. Презрение к собственному народу, русофобия и апология Запада, свойственные Константиновичу, очень похожи на позицию людей, которых Кьезе выделял в среде советских эмигрантов (вроде Янова и Голдфарба).
Однако разница в том, что, как первым отметил Ломпар в «Духе самопорицания», Константинович никогда не был диссидентом, а был частью уважаемой и награждаемой югославской коммунистической элиты. Поэтому русофобская риторика Константиновича, как и наследие Джиласа в Черногории, стала «образцом» для современной доминирующей прозападной и посткоммунистической интеллектуальной сербской элиты.
Кроме того, у нас есть Юстин Джелийски. После 1945 года он был лишен всех гражданских и политических прав, стал маргиналом, подвергался преследованиям и слежке властей в монастыре Джелие. Тем не менее, он не отказался от своих убеждений. Точнее сказать, будучи автором известного докторского исследования о Достоевском, Юстин никогда не отрекался от своей веры в Россию, даже когда в Москве развевался красный флаг. С его (неизменной) точки зрения, этот флаг в Москве был временно. В этом Джелийски похож на Ивана Ильина. С другой стороны, в 50-е и 70-е годы Джелийски писал в своих книгах, предвидя и предупреждая, о том, что главная опасность надвигается на сербский народ не с Востока, а с Запада.
Но у югославского коммунистического общества, опьяненного официальной «советофобией», за которой крылась традиционная русофобия, не было возможности прочитать эти предостережения Юстина. К сожалению, его пророчества об опасности Запада сбылись ровно через 20 лет после его смерти — в 1999 году. Как отметил Слободан Антонич, тогда даже сербские прозападные элиты испытали определенный шок.
