Что не так с Александром Бардом? Этот вопрос то и дело приходит мне на ум в те шесть дней, что мы разъезжаем по Грузии, словно болтливая цирковая труппа, на моей зеленой «Ладе Ниве»: Александр, моя жена Маргит, комик Андерс Селин (Anders Celin) и я. Что не так с Бардом, что не так с нами всеми?
«Во всем нужен член. Без фаллоса все погибнет. Тоска по жизни, вот что значит слово „либидо". Без фаллоса мы ударяемся в противоположное: тоску по смерти», — говорит Александр.
Новая книга Александра Барда и культурного критика Яна Сёдерквиста (Jan Söderqvist) получила рабочее название «Цифровое либидо» (Digital libido). Идея книги появилась тогда, когда они увидели телесюжет о террористе ИГИЛ (террористическая организация, запрещена в России — прим. ред.).
«Почему парень, который родился и вырос в Великобритании, едет в Сирию драться за халифат? Почему? Это самый большой вопрос нашего времени».
Почти каждый швед сегодня как-то да относится к Александру Барду. Для некоторых он — поп-звезда и острый на язык член жюри передачи «Идол». Другие знакомы с ним в первую очередь как с IT-пророком, провокатором в общественных дебатах, автором бестселлеров или лектором. Сейчас, в 2017 году, он сам себя называет ни много ни мало философом, а роль эту он примерил пять лет назад. Представители музыкального мира сначала не поняли, что он всерьез задумал все оставить и заняться чем-то другим. Но прошел год — ровно столько, сколько он им и обещал — и он освободился. Сейчас он — философ на полной ставке. Или нет? Так или иначе, он собирается в Тель-Авив, чтобы выступить с временно воссоединившимися Army of Lovers. Только без Камиллы Хенемарк (Camilla Henemark), которую Бард в 2013 году с шумом выставил из невероятно популярной евродэнс-группы.
«Это просто развлечение, чтобы вспомнить прошлое».
Наше путешествие начинается в городе Батуми, грузинском аналоге Тель-Авива (правда, у Черного моря и без песка на пляжах). Мы с женой Маргит живем в этом городе уже полгода и прошли все фазы, через которые в этой необыкновенной стране проходят все: ужас, влюбленность, привыкание, утомление. Гости, которым можно показать все вокруг, нас бодрят. Особенно когда они так полны энтузиазма и жизнерадостны, как Александр и его постоянный товарищ по путешествиям Андерс. Мы плаваем с дельфинами, едим хинкали (грузинские пельмени) и нередко выпиваем: пина-коладу, грузинские натуральные вина цвета янтаря, коктейль «Белый русский» и немного чересчур теплые и сладковатые сорта местного пива.
Мы посещаем достопримечательности, бары на свежем воздухе и кабаки в подвальчиках. Но в первую очередь — громко болтаем без передышки.
«Юакиму Ламотте (Joakim Lamotte) (шведский журналист — прим. перев.) просто нужен хороший член, — утверждает Александр. — Да вы только посмотрите на него. Он же только этого и выпрашивает».
Высказывания такого рода так и сыплются. После первых суток мне становится интересно поближе узнать этого болтуна, ни на секунду не закрывающего рта. Все началось несколько месяцев назад, когда я услышал, что Александр собирается в Тель-Авив. А туда летит прямой рейс из Грузии. Так не было бы удобно в Грузии и сделать пересадку? Раньше я встречался с ним только раз, несколько лет назад, в нашем тогдашнем доме в Сконе. Тот визит был уж очень кратким и в присутствии множества других гостей. С того момента у меня появилось желание провести больше времени с Александром, как следует узнать его, понять, сколько серьезного на самом деле кроется за его взбудораженным внешним образом. И вот мое желание исполнилось.
Мы сидим на самом верху Алфавитной башни, и перед нами открывается вид на море, горы и город, в котором старые армянские и турецкие кварталы смешиваются с непринужденным постмодернизмом периода до катастрофы 2008 года. Я спрашиваю Александра, каково самое распространенное заблуждение о нем, что люди обычно неправильно понимают.
«Нет, нет, нет, я ненавижу метафизические вопросы! Не хочу такое обсуждать. На планете ведь семь миллиардов человек, и последний из тех, кто может оценить, что каждый из них думает обо мне, — это я сам. Спросите их самих, все остальное — просто говенная журналистика. Со своей стороны я могу сказать, что научился принятию. Я принимаю то, на что не могу повлиять, и сюда входит и отношение людей ко мне».
Как и частенько, Бард обращается к Ницше. Читать его обязательно, считает Александр — так же? как и другого немецкого философа — Гегеля. В первую очередь за счет третьего — Маркса.
«Маркс бесповоротно мертв. У низшего класса нет никакой силы, они — не те, кто поднимает революции. Революции в этом смысле — миф. Простой народ — не предприниматели, иначе они вообще не были бы низшим классом. Нет, единственное, что низший класс может породить и что хоть сколько-то напоминало бы революцию — это хаос на улицах, и это происходит, когда возникает недовольство верхними слоями общества, особенно если те потеряли контакт с массами».
Солнце заходит над Черным морем. Чуть к северу виднеются горы Абхазии, где в 1990-е годы бушевала кровавая гражданская война. Сегодня эта территория оккупирована Россией. То, что когда-то было одним из прекраснейших туристических районов страны, сейчас по большей части гниет.
На следующее утро мы нагружаем «Ниву» и отправляемся в путь.
Грузинская сельская местность разворачивает перед нами свои обычные сцены с коровами, поросятами и козами на дорогах, древними советскими грузовиками, которые ездят на солярке, и постоянно, везде и всюду торгующими пожилыми женщинами и мужчинами, которые продают, продают, продают. А если под вечер ничего так и не продано, они меняются.
Куриная тушка в обмен на несколько кусков сыра и 200 грамм местного табака, пара литров свежего молока и пол-литра йогурта — на полбанки растворимого кофе и пол-литровую бутылку чачи-самогонки. То есть, низший класс ощущает себя покинутым высшим, как и было сказано ранее. Это в такой ситуации мы находимся сейчас?
«Даааа, — перекрикивает Александр рев мотора, — именно в такое положение мы и попали во многих отношениях. Но сама революция, потрясения — они всегда технологические. От потрясений до революции может пройти долгое время. Прорыв искусства книгопечатания в XV веке положил начало процессу, приведшему к революции 1789 года. Революцию двигает не народ. Низший класс не способен на созидание. Какая-то часть высшего класса перенимает недовольство и канализирует его, начинает провоцировать политические события. Последняя революция случилась в 1982 году, когда появился интернет. Сейчас мы видим последствия. В этот раз все займет не три столетия. Мы вступаем в эпоху плюрархии — хаоса с узловыми точками».
Но знает ли сегодняшний высший класс, чего хочет?
«Нет. Старый высший класс растерял сейчас всю свою креативность. Университеты стерильны, это изолированные от конфликтов зоны, где не может возникнуть ничего нового. Инновационные импульсы есть только в технологическом секторе».
Вот для чего живет Александр Бард, понимаю я. Лишь только случается десять минут тишины, как он заводит новую лекцию. Впервые в жизни мне приходится бороться за то, чтобы вставить словечко. Если кто-то думает — а так, скорее всего, думают многие, — что Александру больше всего нравится сплетничать о стокгольмской элите, то я могу вас заверить, что это величайшее заблуждение. Как только ему выпадает шанс, он тут же выводит беседу на философские темы и начинает пророчествовать о будущем. На первый взгляд, он свободно перепрыгивает с темы на тему, но скоро я замечаю, что он постоянно возвращается к некоему ядру, которое я бы вкратце обрисовал так: восторженное отчаяние и несколько паническое убеждение, что он — практически единственный, кто понимает, что происходит.
Мы въезжаем в Чиатуру, один из старых промышленных городов Грузии, который назло судьбе просто отказался умирать. Благодаря драматическому скальному пейзажу все вокруг выглядит весьма по-толкиеновски: так и ждешь, что сейчас из-за крутого поворота появятся орды орков. Марганцевая шахта по-прежнему работает, также как и канатная дорога, оставшаяся еще со сталинских времен. Александр пользуется случаем и решает прокатиться на ней, пока еще не слишком поздно: когда лето заканчивается, вагончики убирают. Некоторые туристы обожают советский кич такого рода, но их не так уж много. Стальные тросы начали покрываться ржавчиной и вызывают сомнения.
Вечером мы возвращаемся в мотель, или как его еще можно назвать. Это одно из двух мест, где можно переночевать в этом городе, оба зажаты между заправками и автомастерскими у подножия крутой горы. Как и всегда в Грузии, еды — целая куча: хачапури (лепешка с расплавленным сыром), мцвади (шашлык), лобио (тушеная фасоль с луком и кориандром) и домашнее вино. Мы сидим на свежем воздухе в теплых сумерках, и Александр продолжает толкать свою речь, напоминая — ну да, именно — барда у какого-нибудь лесного костра.
«Когда-то высшее сословие мира состояло из священников, аристократов и королей. Затем их место заняли профессора, политики и промышленники — они и сегодня пытаются удержаться. Но крылья у них уже подбиты. С момента IT-революции к власти идет совсем иная троица. Во-первых, нексиалисты. Это те, кто собирает информацию и владеет ей посредством таких больших платформ, как Google, Facebook и так далее. Во-вторых, кураторы, которые отбирают и сортируют информацию. И в-третьих, те, кого мы можем назвать этерналистами, — своего рода духовенство, управляющее нарративом об интернете как идее, те, кто поддерживает химеру о том, что мир все равно остается стабильным. Контент, сгенерированный пользователями, — это все чепуха, никому это дерьмо не интересно. Но спрос на чистый талант для производства качественного контента всегда будет».
В темноте воют шакалы. Уличные собаки подхватывают. Наверху, у нас в комнате, моргает электричество, а в моих ночных кошмарах потолок покрывается летучими мышами.
Гори — родной город Сталина. Музей с посмертной маской этого негодяя и всем прочим еще на месте.
Сейчас это шоссе, ведущее в город, в основном известно тем, что огромное военное сооружение неподалеку украшает самый большой флаг Грузии. Сепаратистская республика Южная Осетия, которую Россия оккупировала после войны в августе 2008 года, находится так близко, что флаг виден и оттуда, в чем, очевидно, и заключается его смысл.
Чуть дальше находятся недавно построенные домики, в них живут некоторые из десятков тысяч внутренних беженцев, при помощи русских изгнанных из Абхазии и Южной Осетии.
Александр зачарованно смотрит на знаки к северу от шоссе.
«Так значит, вон там — Южная Осетия? И вон там? Или она — по ту сторону вон тех холмов?»
Единственная в Грузии автомагистраль бежит дальше на восток, прямо в Тбилиси.
Но туда мы пока не поедем, перед самой столицей мы возьмем немного к северу и начнем взбираться по вьющимся, захватывающим дух серпантинам вверх, к Казбеги. Всего через какой-то час местность словно подменили. Мы двигаемся вдоль горного пейзажа, раскрашенного множеством оттенков зеленого — от приглушенно-лакричного до цвета незрелого лайма.
Сверкающие снежные шапки острых горных вершин резко контрастируют с ярко-голубым небом. Это впечатляет. Даже Александра, который впервые достаточно сговорчиво реагирует на мое желание сфотографировать его. Здесь у нас окружающая среда как раз для философа.
«Швеция кастрирована, — рассуждает Александр. — Два столетия мира и весь этот аппарат благосостояния в придачу. За это мы сейчас платим высокую цену. Мы совершенно не способны действовать фаллически. Это дегенеративное общество или декоративное общество, общество, одержимое ярлыками, интонациями, поверхностностью, символами. Гиперчувствительностью. Происходит „порнофляция", то есть инфляция в сфере выставления напоказ самого себя, выражающаяся в распространении изображений самого себя. Это интерпассивное общество — с целиком и полностью фальшивой интерактивностью».
Судя по тому, что говорит Александр, известный британский писатель Олдос Хаксли был прав, утверждая в своей антиутопии «О дивный новый мир», где он имел в виду капитализм, что человек сам себя подавляет, а не какой-то партийный аппарат, подобный тому, что создал и проанализировал Джордж Оруэлл. Наше стремление к потребительским наслаждениям заставило нас смириться с золотой клеткой. Александра это положение вещей просто приводит в ярость. Злит и, думаю, угнетает. Ужасает. Возможно, пугает.
«И это общество феминизировано, — продолжает он. — Тоска по материнскому лону, в котором нам ничего не нужно делать, даже думать. Или обратно к груди. К тому времени, когда мы лежали и сосали и не должны были сами производить молоко. Именно так большинство и хочет пролежать всю свою жизнь. Они не хотят становиться взрослыми, они не хотят сами себя содержать. Фаллос символизирует стремление отделиться от женского тела, отправиться в путь и начать жить самостоятельно в непростом мире, где все зависит от собственных усилий. Но фаллосу больше нет места. И тогда все будут вечно оставаться детьми. То есть, мы получили инфантилизацию общества. „Ой, ты меня задел, мне было так неприятно…" Левые политики идентификации и правые экстремисты — хуже всего, они, черт возьми, вообще ничего не выносят».
Мы едем дальше и, наконец, приезжаем в Rooms Hotel в Казбеги. Раньше это место называлось отель «Интурист», это одна из тех гостиниц, которые строились в советские времена для иностранных туристов, ведь им во время поездок в Советский Союз надо было где-то жить — причем под наблюдением. Сейчас отель принадлежит частному лицу, он отреставрирован и полностью ориентирован на элиту нашего времени.
Сотрудникам-грузинам пришлось были бы отдать половину месячной зарплаты, если бы они сами захотели провести здесь выходные. Они обращаются с нами с невероятной радостью и дружелюбием. А все потому, что мы, в отличие от большинства гостей отеля, — не русские. Если действительно все так, как говорит Александр, если мы в Швеции и вообще в западном мире, избалованы, феминизированы и инфантильны, — значит, президент России Владимир Путин прав в том, что говорит о нас? Ведь вся российская пропаганда твердит именно об этом.
«Ну… да, пожалуй. Но Путин — просто коррумпированный бандит, он только притворяется, будто действует фаллически. Он прав в своей критике Запада, но он не создает ничего нового, у него нет общего видения. Его целостное представление — полностью ностальгическое. Так же, как у Трампа или Гитлера. Такие лидеры сочиняют какой-то прошлый рай, в который нужно вернуть. Такая же ложь — и в христианстве. Но правда заключается в том, что будущее надо встречать, понимая его, понимая его технологии и механику. Путин будущего не понимает. В перспективе у него нет шансов».
Мы стоим у бассейна одни, я и Александр. В кои-то веки тихо уже долгое время. Затем он рассказывает, что это моя бывшая девушка много лет назад уговорила его податься в философию и начать писать книги. Я не знаю, что на это ответить, поэтому вновь воцаряется тишина.
На пятый день мы, наконец, въезжаем в Тбилиси, непокорное сердце Кавказа. «Въезжаем» — это, возможно, некоторое преувеличение, я, как обычно, вынужден продираться сквозь дорожное движение, которое относится к числу худших в мире. Это круто, напоминаю я себе. И это действительно так, пока все живы. «GTA Тбилиси» могло быть стать отличной игрой. Мы устраиваем Александра и Андерса в отеле в индустриальном стиле под названием Fabrika Hostel, самом хипстерском, какой только можно найти на восточном побережье реки. Вечером мы едим в Barbarestan, это в меру милое и в меру разрекламированное место. Оба заведения — пример того, чем верхний средний класс Грузии очень гордится. «Фабрике», которая в советские времена была текстильной фабрикой, было бы не стыдно и в Сохо в Манхэттене. В ресторане Barbarestan пытаются вдохнуть новую жизнь в грузинские рецепты XIX века, когда культура еды в стране была более космополитичной.
Но не все относятся к верхнему среднему классу. Угнетающе высокая доля грузинских мужчин не имеют работы, то есть они — бомбилы. Их сыновья делают еще меньше: точно так же, как и на Западе, они зависают перед компьютером, чтобы больше никогда уже никуда не вставать. Александр рисует черную, как ночь, картину будущего, хотя и подчеркивает, что у него нет никакого оценочного мнения насчет того, «хорошее» или «плохое» то развитие событий, которое он видит перед собой. Он считает свою задачу строго внеморальной.
«Большая часть людей постепенно превратится в чистую обузу. У общества есть три способа избавиться от этих людей: наблюдать, изолировать и оглушать. Изоляция совершается посредством того, что низший класс оставляют в сельской местности на произвол судьбы. Эффективнее всего это, конечно, происходит в современных государствах-городах типа Сингапура. Государств-городов будет становиться лишь все больше и больше, потому что кому сегодня нужно много территории?»
То есть, закрытые общества в квадрате.
«Точно. И тогда высший класс воспользуется случаем и снова начнет применять механизм секретности, „имплуатацию" вместе эксплуатации. Все самое эксклюзивное будет недоступно. В то же время массы будут активно оглушаться. У сказочников сейчас горячие деньки. Только в следующем году выйдет тысяча новых телесериалов, которые будут нас усыплять. Или топить, наверное, можно и так сказать».
Мы расстаемся теплым дымным вечером в Тбилиси, договорившись о новой встрече через полгода в Тринидаде и Тобаго.
Что не так с Александром Бардом? Вопрос задан неверно, понимаю я. Для чего он нам нужен? Тут мы приближаемся к более разумной и подходящей постановке вопроса. Он философ. Как минимум так же часто он говорит и как пророк. Когда он рассуждает о наркотиках и оргиях, он превращается в какого-то шамана. Но кто он, когда просыпается в одиночестве в четыре утра и глазеет в потолок? Я думаю, что он — добрый пастырь. Я думаю, что нынешнее развитие мира причиняет ему боль, и что он заботится о нас, несчастных близоруких ближних его. Немного неожиданная правда об Александре Барде: он… добрый. По-моему, нам стоит прислушиваться к тому, что он говорит.
