Авторитетный специалист по советской литературе Евгений Добренко, объясняя значение книг в прежней и современной России, утверждает, что социалистический реализм был низкопробным искусством, которое производило идеологию для широкого потребления. Он ставит под сомнение Нобелевскую премию Светланы Алексиевич и относит Путина к разряду «обыкновенных оппортунистов».
Евгений Добренко (родился в 1962 году в Одессе) — ученый с мировым именем, занимающийся русской литературой советского и постсоветского периодов.
Руководитель отдела российских исследований и славистики Шеффилдского университета в Великобритании, он является автором, соавтором и редактором 20 книг, в частности The Cambridge Companion to Twentieth-Century Russian Literature (сборник о русской литературе 20-го века), Russian Literature since 1991 («Русская литература после 1991 года») и Political Economy of Socialist Realism («Политэкономия соцреализма»).
Совсем недавно Добренко завершил еще одну работу, посвященную культуре позднего сталинизма, то есть последним годам Второй мировой войны вплоть до смерти диктатора Иосифа Сталина в 1953 году.
В интервью, которое ученый дал Folha на русском языке по электронной почте, он определил сталинизм как «особый случай реакции патриархального общества на вызовы модернизации. Сталинизм, нацизм, фашизм — все они представляют собой попытки Средневековья защититься от модернизации, либерализации, глобализации». По мнению Добренко, «сегодня задача всех мыслящих людей и интеллектуалов состоит в том, чтобы присоединиться к борьбе против этого современного Средневековья».
Евгений Добренко: В отсутствие политической свободы литература становится единственной платформой для общественной мысли. Вот почему литература в России всегда была больше, чем просто литература. Она была одновременно философией, психологией и политикой. Она была единственной социальной платформой. Просто-напросто не существовало других форм самовыражения, политического протеста и национальной рефлексии. Ни в девятнадцатом, ни в двадцатом веке.
В постсоветской России ситуация резко меняется. Литература развивается в условиях относительной свободы, потому что теряет свой прежний статус. Она может быть свободной потому, что ее никто не читает, сегодня литература занимает очень незначительную социальную нишу.
Взять те же «толстые журналы». Раньше в них публиковалась вся литература. Во время перестройки [либерализации экономики в 1980-е годы], когда интерес к литературе и политике достиг своего пика, их тираж доходил до нескольких миллионов экземпляров. Сегодня они выходят мизерными тиражами. Кроме самих литераторов, их больше никто не читает.
Сегодня в России литература свободна потому, что никому не нужна. Функции пропаганды и политической борьбы от нее перешли к другим средствам массовой информации: телевидению, интернету и пр.
Какие мы видим последствия? Те, кто любит литературу и следит за новинками, говорят, что по сравнению с 19-м и 20-м веками в ней происходит довольно мало интересного. Но то же самое можно сказать сегодня о любой другой национальной литературе: немецкой, английской, испанской… У них уже нет ни Гете, ни Шекспира, ни Сервантеса.
— С перестройкой представители российского искусства получили больше свободы, а страна открыла для себя ранее находившиеся под запретом произведения эмигрантов и диссидентов. Какое влияние эти открытия оказали на Россию? Процесс объединения русского канона в искусстве был завершен?
— В эпоху перестройки ранее не известная читателям литература русской эмиграции, диссидентская литература и, наконец, литература 1920-х годов буквально хлынула на них лавиной, безудержным потоком. Такого в истории русской литературы никогда не случалось. Влияние этой вновь открытой литературы на сознание масс было огромным и, можно сказать, революционным.
Кстати, я имею в виду не только русскую литературу, но и западную литературу и кино 20 века. После нескольких десятилетий господства соцреализма и официальной псевдолитературы вновь произошло открытие авангарда, различных модернистских тенденций и многих первоклассных писателей и произведений.
Однако процесс объединения русского литературного канона до сих пор не завершен. Раньше из литературы изымалось все, что казалось антисоветчиной. Сегодня, наоборот, на второй план оттесняется все, что несет в себе черты советского. Одна цензура сменила другую.
— Вы писали, что «соцреализм является средством для производства социализма, машиной, превращающей советскую действительность в социализм». Могли бы вы пояснить это суждение?
— Я написал по этому поводу целую книгу [политэкономия соцреализма]. Если из парадигмы «социализма» попытаться мысленно вычесть соцреализм — романы об ударниках производства, стихи о радости труда, фильмы о счастливой жизни, пьесы и картины о богатстве страны Советов и т.д. — там не останется ничего, что можно было бы назвать социализмом как таковым.
Останутся серые будни, ежедневная рутинная работа, плохо организованный и тяжелый быт.
Другими словами, поскольку эту реальность можно приписать любой другой экономической системе, от социализма по сути ничего не остается. Можно сделать вывод, что соцреализм породил символические ценности социализма, которые заменили собой его реальность.
Разумеется, сталинская система никаким социализмом не была. Кроме риторики, она не имела ничего общего с марксистским проектом. В политическом плане это был типичный феодальный деспотизм восточного типа; экономически — государственный капитализм со страшной эксплуатацией населения; в культурном плане — возвращение в Средние века. Соцреализм был нужен для того, чтобы люди думали, будто живут при социализме.
Можно сказать, что советское общество было прежде всего обществом потребления — потребления идеологии. Основная функция [социалистического реализма] не пропагандистская, а эстетическая и преобразующая. Мистическая, лишенная опоры в человеческой природе политэкономия социализма не может быть понята вне эстетики. Первоначально это был воображаемый проект, а следовательно, эстетико-политический.
— Социальные антисоветские романы, например у Александра Солженицына, по сути являются производными от социалистического реализма. То же самое можно сказать о романах Светланы Алексиевич? В какой мере соцреализм продолжает отражаться на российском культурном производстве?
— Солженицын — талантливый советский писатель. Его произведения я отношу к «советской антисоветской литературе». Русская литература 20-го века развивалась под знаком классиков. Большевики хотели создать новую литературу, но они воспитывались на классиках и учились у них. В 1920-х годах появился лозунг «учиться у классиков». Все хотели писать, как Толстой.
Соцреализм — это подражание «величественному стилю» русской классики. Других примеров просто не было, поскольку модернизм не признавался ни большевиками, ни традиционалистами. Все писали «под Толстого». Поэтому Солженицын является производным от социалистического реализма, но сам соцреализм есть производное от русской классической литературы.
Что касается Алексиевич, несмотря на все мое глубокое уважение к ее работе — очень важной литературной и социальной работе — несмотря на все мое сочувствие ее политической позиции, присуждение ей Нобелевской премии показалось мне (и не только мне) очень странным.
В целом эта маргинализация премии в области литературы кажется мне очевидной. Многие лауреаты продолжали оставаться малоизвестными авторами, в то время как заслуги писателей, которые уже считались классиками, оказались неотмеченными.
Что касается соцреализма, то он, разумеется, продолжает быть важной составляющей современной русской литературы, но уже не как субъект, а как объект — переработанный «соцартом» в живописи и концептуалистами в литературе: Львом Рубинштейном, Дмитрием Приговым, Владимиром Сорокиным, Пелевиным и др.
Но я не думаю, что соцреализм может возродиться. Это невозможно, потому что соцреализм — это не просто стиль или какие-то литературные приемы и условности. Нет, соцреализм — это прежде всего грандиозные институты. Это целая машина управления и контроля. И, конечно же, это система принуждения и насилия, либо угроз и расправы.
Социализм умер вместе с ГУЛАГом [исправительно-трудовыми лагерями]. Без ГУЛАГа его нет. Достаточно пройти страху, рассеяться или ослабеть институциональному давлению, и соцреализм погаснет, как свеча.
Но поскольку соцреализм был политически ангажированным искусством довольно низкого качества, понятно, из литературы он никуда не исчез. Так, чудовищные романы Александра Проханова — типичная политическая графомания параноидального свойства — являются производными от социалистического реализма. Такого рода литературы сегодня производится очень много, хотя она находится на абсолютной периферии.
— Российское постсоветское искусство начинало свое развитие с почти полного отсутствия цензуры в годы Горбачева и Ельцина — беспрецедентное явление — но сегодня, как кажется, мы наблюдаем возвращение к цензуре, особенно после 2014 года. Эту перемену можно сравнить со сталинским наступлением на искусство в 1932 году?
— Нет, ни в коем случае. И вопрос заключается не в степени, а в характере цензуры. Разумеется, давление на творческую интеллигенцию растет. Было бы странно ожидать от Владимира Путина чего-то другого. Он — автократ, восстановивший авторитарный режим. Он не видит в искусстве ни той опасности, ни той значимости, какие видел в нем Сталин.
Путинский режим основан на стремлении к антимодернизации (в этом его главная опасность для России, которая в своем развитии всегда отставала от Запада). Это режим, который ведет не к модернизации, а к архаизации. Патриархальный архаизм, основанный на «духовных скрепах», «святилищах», разного рода табу.
Перед нами — самый обыкновенный оппортунист, для которого личная власть имеет первостепенное значение. В этом он похож на Сталина. Для него антизападничество является политической позицией, гарантирующей ему поддержку избирателей. И он будет этим пользоваться.
Путин — классический популист. Отсюда происходит то, что вы называете цензурой. По сути это продолжение борьбы современного общества против Средневековья.
Эта борьба идет повсюду в мире. Начало этому процессу положила Французская революция, и он может занять больше века, если, конечно, человечество не погибнет в результате ядерной войны или экологической катастрофы, возникшей по его собственной вине.
