«112»: В эфире программа «Гордон». Сегодняшний гость — легендарный Анатолий Кашпировский. Добрый вечер, Анатолий Михайлович. Когда вы приехали в Киев, что-то екнуло в груди?
Анатолий Кашпировский: Екает не тогда, когда я в Киеве, но еще когда я во Владивостоке или в другом месте. Украина — родина. Я тут жил, окончил мединститут, работал. Ну как может не екать, тем более, что родители-то мои здесь — в Виннице.
— Вы украинский язык еще не забыли?
— Нет, я очень много читал украинских произведений. Коцюбинского очень любил, Франко.
— Я слышал, что у вас украинские и польские корни.
— У меня нет польских корней. У меня есть украинские. Какие у кого корни или корешки — это трудно. Нет чистых национальностей.
— Недавно в Москве умер Алан Чумак. У вас с ним отношения не сложились — вы были антиподами. Что вы почувствовали, когда узнали, что Алана Чумака больше нет?
— Это было больно — ушел человек, мой современник. Я выразил соболезнования его семье, несмотря на то, что Чумак был плагиатором моего дела и подавал это в каком-то другом стиле. Большая разница была между нами в действиях и в характеристике этих действий. Но тяжело, когда уходят современники.
— Что вы думаете о смерти?
— Я о смерти постоянно думаю. Вся моя работа может быть охарактеризована тремя словами, с чем я борюсь, с тремя «с»: старость, страдание, смерть, потому что моя работа задевает телесную ткань. Я занимаюсь именно тканью — это то, что было всегда неприступным, потому что ее пытались брать словами, эмоциями, упражнениями, а нужно брать ситуацией, обстановкой, пространством, законами.
— 25 лет вы работали в психиатрической больнице им. академика Ющенко, в разных отделениях.
— Психически больных вокруг дурдома куда больше, чем в дурдоме.
— Вы часто присутствовали при вскрытиях. Мертвые вас чему-то научили?
— Было по три-четыре вскрытия, потом отчеты на конференциях. Через много лет, когда я стал вспоминать эти годы, я понял, что прошел большую школу. Я видел людей на разрезе, во всех точках тела. Невольно родился афоризм: «Живые закрывают глаза мертвым — мертвые открывают глаза живым». Точно также, как и безумцы: чтобы познать ум, надо познать безумие.
— Бог есть?
— Конечно. Но какой? Бог — это суммарность мировых законов. Бог — это истина. Именно суммарные законы сотворили видимый и невидимый мир, а люди потом сотворили другого бога, да еще похожего на себя. Но это пускай существует, этого никто не переделает.
— Вы пережили ошеломительную популярность. В 1989 году вы стали в Советском Союзе Человеком года. Во время показа ваших телевизионных сеансов по центральному телевидению улицы советских городов и сел пустели. Президентом СССР вы могли стать?
— Мои передачи шли в вечернее время, и улицы действительно пустели, и не только в советских городах. В Польше, Словакии, Германии то же самое происходило. Президентом может стать любой, если… Но популярность была настолько огромной, что можно было. Но я сделал страшную ошибку. Когда меня спросили после телемоста Киев — Тбилиси, сколько бы я хотел сделать передач, я произнес: «Шесть». Ну скажи — тридцать! Две передачи в месяц. Меня многие хотели поддержать: и из силовых структур, и из ЦК компартии Украины. Четыре часа я выступал перед Верховным Советом СССР. Все складывалось хорошо, но надо было сделать тридцать передач. Много чего было недосказанного, но думал, что еще вернусь. А потом начались зарубежные поездки: Польша пригласила и т. д.
— Это правда, что вы предлагали Горбачеву политический союз?
— Это было уже когда «поезд ушел», и Горбачев уже не был президентом, а имел фонд. В 1995 году мы с ним встречались у него в фонде. Я ему предложил объединиться с Лебедем — сделать коалицию. Я сказал ему, что Лебедю надо будет отдать все силовое направление, Горбачев будет спиной («Вас Запад любит»), а я буду грудью — Россия меня любит. Горбачев сказал: «Меня Россия тоже любит». Я ему ответил: «Вас — нет. Вас Россия не примет. В лучшем случае будете вице». Он сказал, что подумает, и взял и предал меня — сам, без меня, стал стучаться в двери к Лебедю. А Лебедь ему сказал так: «Под вашими знаменами навоевался, вы мне неинтересны». И на этом все закончилось.
— Были ли в вашей жизни рисковые случаи, которые вы до сих пор вспоминаете?
— У меня всегда была гипертрофированная склонность к риску, потому что работа требовала того, чтобы сделать что-то новое, необычное. Возьмем телевизионные операции. Моя пациентка, у которой был разрез 40 см, перенесла перед этим четыре операции в Киеве, неудачных. Две клинические смерти. И пятая операция была без наркоза. А риск был не только в моей работе, но и в жизни вообще. Моему ребенку было пять лет, и мы «диким» образом отдыхали в Грузии. Расположились так, что рядом было ущелье. Чтобы выпить воды, надо было обходить 8 км. Над ущельем была проложена труба, довольно высокая. Я высоты боюсь. Но решил преодолеть себя: посадил дочку на плечи и пошел по этой трубе. Там мы напились воды, и я решил пойти обратно по этой трубе. Сколько лет прошло, а я когда это вспоминаю, думаю: зачем я это сделал? Я призываю всех: рискуйте, но всегда есть предел какой-то. Рискуйте, когда есть большая опасность. А когда нет никакой опасности, то нет и риска. А касательно работы, я придумал такой афоризм: «Моя работа станет опасной тогда, когда перестанет быть опасной». Не было бы телемостов — я бы здесь не сидел.
— У вас был план полететь в космос. Почему не сложилось?
— В 1996 году взыграло самолюбие. Я поехал в Звездный городок и предложил начальнику Звездного городка Климуку сделать десять операций из космоса. Он согласился. Я сказал, что буду находиться на борту станции «Мир» и оттуда буду делать обезболивание людям, которых я не знаю (настолько я был уверен в себе). Это раз. А во-вторых, мне помогал бы космос, потому что сам факт пребывания там поднимал тебя на огромнейшую высоту, и успех был бы обеспечен. Они мое предложение приняли, пригласили начальника медслужбы и направили меня на обследование. Там я столкнулся с тем, что такое кресло Кука, и начал страшно уважать космонавтов. Это ужас: крутиться в этом кресле, и ты весь в датчиках. Весь мир переворачивается, давление подпрыгивает. Мне помогли добраться вниз, обложили меня льдом, и я вывел формулу счастья: это когда ты после кресла Кука лежишь, обложенный льдом.
Но дальше моим конкурентом оказался Владимир Стеклов — гениальнейший актер. Он был моим «дублером». Но какой дублер, там же надо было операции делать! Но были такие недоброжелатели, которые не хотели, чтоб я летел в космос, потому что если б я полетел в космос и сделал там 10 операций, то это был бы удар по всяким религиозным течениям. Тогда решили сделать в космосе фильм по роману Чингиза Айтматова «Тавро Кассандры». Я отметил, что любовную историю можно снять и на Земле, сказав, что это космос¸ и отказался от участия. А Стеклов поехал в Звездный городок изучать аппаратуру. Я сказал, что не полетит он в космос никогда, потому что никому не нужны поцелуи в космосе. Дело прочное, когда струится кровь. Это дело накрылось, а потом станция «Мир» испортилась, и на этом был конец.
— Вы до сих пор спортом занимаетесь?
— Я физкультурой занимаюсь. Из спорта я ушел давно. В 2011 году, когда мне было 72 года, я поехал к своему товарищу в Днепропетровск, и мы решили отпраздновать день моего рождения. Я присел с весом на груди 205 кг, а сам весил 85 кг. А на спине присел довольно легко с 245 кг. И даже 255 — в 72! Правда, ноги были забинтованы, побаливали колени — порвал колени до самой катушки. С тех пор больше не приседал. Зачем нам спорт? Физкультура как необходимость.
— В этом году ушел из жизни выдающийся поэт Евгений Евтушенко. Вы любили его самого и его стихи?
— Он — гений. Мы с ним встретились в 1989 году, и я сказал ему, что он гениальный поэт, но никудышный чтец. Он сказал, что считает наоборот. Таким было наше знакомство. Любил я его очень — болью отозвалась его смерть. Тяжелая жизнь у него была.
— Любовь есть?
— Конечно, есть. Любовь — это половое влечение, облагороженное чувствами. Нет полового влечения — любви быть не может. Потому что если есть, значит, ты оценил этого человека на предмет будущего потомства.
— Сколько вам было лет, когда вы впервые узнали женщину?
— Я очень много стихов выучил наизусть — совершенствовал себя. Меня влек спорт и чтение. Я был девственником и гордился этим. Аж в 23 года, но потом я ту девчонку взял в жены.
— Вы сегодня кого-то любите?
— Да. Сильно.
— Вы можете рассказать яркие истории о ревности?
— Была одна жуткая история. В деревне на Южном Буге жила девушка небывалой красоты, в которую влюбился местный мужчина. Она ему отказала, но он выклянчил последнее свидание. Она пришла, и они поплыли на лодке на середину реки. Он попросил последний поцелуй, но его охватила такая страшная ревность, что он вместо губ схватил ее зубами за нос и откусил кусок. Это ЧП загладили — сыграли свадьбу. Она стала уродом. Но он ее любил, у них трое детей. А тут 1989 год. Она смотрела мои сеансы, как и многие, и начало чудо твориться с носом. К Новому году уже стал хороший, нормальный нос. Уже потом я проводил занятия для афганцев. У них изменялись уши, носы, т. е. закон воскрешения тканей. Это самое главное. А та женщина своего мужа бросила, и он явился ко мне в офис в ярости: «Что вы наделали?!». Я ему сказал спасибо за то, что он рассказал, потому что увидел закон, что ткань может возобновляться.
— Что такое ваша работа — медицина, психология, философия?
— Философия, практическая философия. Отличие всего, что связано с психологией, — это коррекция тканей: кожа, глаза, суставы, сердце. Я буду выступать в Израиле (6, 9, 11 декабря), буду проводить всемирные акции по «укрощению» сердца. Все люди могут участвовать, и здесь тоже. В 20:30, не имея перед собой ни телевизора, ни радио, нужно три минуты смотреть в одну точку. А потом проверить пульс — у большинства аритмии нет. Уходят рубцы на сердце.
— Какие результаты вашей работы потрясли даже вас?
— Это игра с соединительной тканью: например, исчезновение рубцов. Рубцы бывают от ожогов, обморожения, разрезов и от нагрузок. Мозоли — те же рубцы, а раз они могут проходить… Но надо как-то заставить, надо вынудить. Создаются программирующие ситуации.
— В прошлом году вы мне показали такую вещь, от которой у меня захватило дух. Вы мне сказали надеть очки, в которых ничего не видно. Что вы предлагаете сделать?
— Это дело случая. Когда в таких очках смотришь на Солнце, ты видишь только кружок. И он не дрогнет, хоть смотри сто лет подряд. Но если мы с вами договариваемся, что я вам что-то покажу, то солнце вдруг поплывет в сторону. Оно придет в движение. Почему? Я не знаю. Я в это время смотрю на Солнце. Нужно чтобы было солнце там, где вы находитесь и я. Я бы хотел такой сеанс из Штатов провести, чтобы между нами было расстояние 10 тысяч км и шесть часов разницы и чтоб было яркое Солнце.
— Люди привыкли к тому, что вы волшебник. От вас ждут чуда.
— Я обычный человек без всяких сверхспособностей. Считают, что способности — это какая-то энергетика. Энергетики не существует. Лауреат Нобелевской премии Питер Митчелл доказал, что энергия есть, только в каждой клетке. А у нас их примерно 100 триллионов. А в этих махах ничего нет.
— Дайте подарок миллионам людей, которые сейчас у экранов.
— Смотрите на меня — на глаза человека, который смотрит на Солнце. И мне ничего говорить не надо. Я давно ушел от таких вещей: «а вот у вас пройдет», «у вас больше», «у вас меньше». На моих фотографиях написано: «Ибо сказано вам будет — не говоря». Пускай посмотрят, пускай они смеются. Цыплят по осени считают. А осень может быть завтра, послезавтра. Честно говоря, мне скучно смотреть просто так — я уже хочу оттуда доставать (показал наверх). Встретились глазами: позыв какой? Чтоб вы собой вспомнили себя, свою норму. У вас рваное сердце, но в глубине есть запись, что сердце должно быть нормальным. Хотите испытать? Находите себе даму с рваным сердцем, родите ребенка — у ребенка сердце нормальное, потому что у вас записано в глубинах. А еще в наших глубинах записана бесконечная продолжительность жизни, и до этого человек может когда-то дойти. Я на эту тему сочинил афоризм: «Бог дал человеку возможность познать себя, но отпустил на это время, равное вечности».
Я так рад, что я на Украине. Я — российский гражданин, так получилось, но моя родина здесь. Я люблю ту бывшую нашу страну, и сейчас люблю каждую из тех стран. Я часто бываю в Казахстане — это моя вторая родина, потому что там стартовало мое детство. Я жил в Белоруссии, потому что отец военным был. Я очень много чего видел. Жил в деревне у бабушки. Тогда хрущи летали, а сейчас их нет нигде. Майские жуки, журавли, лошади. Меня так тянуло к лошадям.
— Спасибо большое за интервью.
