21 ноября на улицах Луганска появились вооруженные люди и техника, заблокировавшие государственные здания, а местное телевидение на время прекратило работу. Происходящее было связано с конфликтом между руководителем самопровозглашенной ЛНР Игорем Плотницким и «министром внутренних дел» Игорем Корнетом, который не подчинился решению главы о своей отставке.
Но этот, казалось бы, сугубо локальный конфликт стал отражением скрытых от любопытных глаз серьезных ходов в большой политической игре, сделанных ее внешними участниками.
Прошедшая неделя ознаменовалась также развитием обозначившихся ранее тенденций — укреплением формирующегося «тандема» президента и «Народного фронта», неформальным лидером которого является Арсен Аваков, несмотря на прохладные отношения между двумя политиками (причем президенту ради этого пришлось пойти на значительные уступки).
Об определении, увеличивающем произвол
Но прежде отметим, что эти события несколько отвлекли внимание от того факта, что закон о реинтеграции Донбасса вопреки многочисленным анонсам так и не дошел до сессионного зала. Комитет по обороне и нацбезопасности ВР не смог своевременно согласовать окончательный текст.
Сложности возникли со ст. 10. В президентской редакции она состояла из трех абзацев. В них шла речь о регулировании вопросов въезда-выезда с неподконтрольных территорий и соответствующего перемещения товаров. Однако в итоговом виде она значительно изменилась — это видно из скана ее части, который опубликовал в Фейсбуке депутат от «Батькивщины» Алексей Рябчин.
Так, полномочия определять порядок въезда людей и перемещения товаров переданы Кабмину, а не начальнику объединенного оперативного штаба ВСУ, как предполагалось изначально. Главное, что эта статья значительно разрослась за счет описания полномочий силовиков в «районе проведения мероприятий по обеспечению национальной безопасности и обороны, отпору и сдерживанию агрессии Российской Федерации в Донецкой и Луганской областях».
А как отмечал Рябчин, в том виде, в котором предлагалось прописать текст закона, «это может быть вся территория, включая подконтрольную Донеччину и Луганщину». Полномочия же эти были таковы:
— применять оружие, вооружение, боевую технику, специальные средства;
— проверять у граждан документы, а в случае их отсутствия — задерживать их для установления личности;
— осуществлять личный досмотр, досмотр вещей, транспортных средств;
— не допускать транспорт, в т. ч. диппредставительств, а также граждан на отдельные участки местности и объекты;
— проникать в жилые помещения, на земельные участки, принадлежащие гражданам;
— использовать автомобили, жилые и нежилые помещения, принадлежащие гражданам (правда, с их согласия).
Парламентарий заключил: «Депутаты де-факто предлагают установить режим военного положения на Донбассе без всяких гарантий прав и свобод человека и гражданина! И это при том, что у нас год назад был принят президентский законопроект «О правовом режиме военного положения», где все эти вопросы были урегулированы! Зачем нужно этот «военное положение light» в мирном Краматорске, Доброполье, Старобельске или Сватово?»
Но возмущаясь такими действиями, Рябчин не доглядел самый интересный пункт той же статьи. В нем речь шла о том, что пребывание в упомянутом районе лиц, которые не привлечены к мерам по отпору и сдерживанию агрессии, допускается лишь с разрешения командующего объединенными силами. Получается, что любой постоянно проживающий в Донбассе гражданин должен быть выселен или эвакуирован, если такого разрешения не получит.
Правда, в итоге 17 ноября комитет принял текст закона ко второму чтению, найдя компромисс по этой статье. При этом особые полномочия силовики получают уже не в «районе проведения мероприятий», а «в зонах безопасности, прилегающих к району боевых действий, определенных руководителем Генштаба по представлению командующего объединенными силами». Ну а пункт, который позволял со служебной целью использовать жилые и нежилые помещения, по словам секретаря комитета, из текста изъят.
Но относительно других сомнительных вопросов он не сказал ничего. В итоге можно только гадать — текст документа ко второму чтению на сайте Рады еще не появился. В любом случае утвержденное комитетом понятие «зоны безопасности» все равно очень размытое, и определение этой зоны военным командованием увеличивает возможность произвола.
Похоже остались на месте и положения об ограничениях свободы передвижения и о личном досмотре граждан. А это как раз нормы, которые содержатся и в ч. 1 ст. 8 закона «О правовом режиме военного положения», где перечисляются ограничения прав и свобод, к каковым может прибегать военное командование.
Т. е. некие нормы, присущие военному положению, введены будут, вопрос только — на какой территории. Но ясно, что вся территория рядом с линией соприкосновения попадет в ту самую зону безопасности, а значит — и все переходы с подконтрольной территории на неподконтрольную, ибо это переходы через линию фронта (а их ежедневно совершают десятки тысяч людей). Рябчин ошибается, считая, что введение таких норм в законе о реинтеграции излишне, поскольку, мол, упомянутый закон о военном положении все регулирует. Ничего он в данной ситуации не регулирует, поскольку его нормы действуют только при военном положении, а значит, к нынешней ситуации в Донбассе неприменимы.
О жертве полномочиями, не означающей жертву властью
Разумеется, любой человек с мало-мальской компетенцией в военных делах может утверждать: раз фактически в Донбассе идет война, значит, требуются особые правовые нормы. И с этим крайне трудно спорить. Но обратим внимание на другой аспект проблемы. В стремлении вставить в закон элементы чрезвычайщины, присущие военному положению, можно увидеть, во-первых, стремление избежать решения проблемы путем формального военного положения, во-вторых — желание узаконить существующую практику (ведь понятно, что фактические ограничения в зоне АТО есть), защитив военных от судебных исков. Однако фактический результат к этим двум вещам не сведется.
Так, согласно Конституции почти все ограничения отдельных прав и свобод возможны только во время действия военного или чрезвычайного положения. Следовательно, будет возможно опротестование отдельных норм закона в Конституционном Суде.
Практический результат протеста очевидно окажется таков: КС, с одной стороны, признает неконституционность таких мер, но с другой — изучит контекст закона, в частности, обратив внимание на то обстоятельство, что «агрессия» — это правовое понятие, которое по украинскому законодательству требует соответствующего реагирования. И один из необходимых элементов этого реагирования — военное положение.
Едва закон о реинтеграции Донбасса был подан в парламент, как я написал о сценарии, при котором КС подтолкнет власть к введению военного положения, а значит — к отмене выборов (именно в этом-то реальный смысл ВП), благодаря констатированию факта агрессии, который содержится в законе. И раз такая возможность уже создана, то что дополнительно дают для ее реализации чрезвычайные полномочия силовиков, которые предполагается включить в закон?
В имиджевом плане кое-что дают.
Во-первых, так лучше демонстрируется, что власть стремится избежать военного положения.
Во-вторых, если изначальным предметом оспаривания в КС станут элементы чрезвычайщины в законе, введенные самим парламентом (но отсутствовавшие в президентском проекте), значит, в случае отмены выборов из-за военного положения легче парировать критику по поводу того, что закон задумывался как раз для отсрочки выборов на неопределенный срок.
Я не утверждаю, что у тех, кто работает над законом, именно такие намерения. Но нельзя не видеть, к каким практическим результатам может привести этот документ, особенно с учетом опыта достижения властью своих целей посредством вердиктов КС. Имею в виду в первую очередь отмену политреформы при Януковиче.
Кроме того, закон о реинтеграции Донбасса как инструмент отмены выборов подозрительно хорошо сочетается с недавней инициативой «Народного фронта» о конституционной реформе с ограничением полномочий президента в пользу парламента. Теперь это уже не мнение отдельных лидеров партии, а резолюция ее съезда, которая почему-то была обнародована партией почти через неделю после него, 17 ноября.
Но выглядит нереальной версия о том, что таким образом партия Яценюка шантажирует Порошенко, чтобы он включил «Народный фронт» в единый список на выборах в Раду. Проблема в том, что по Конституции очередные парламентские выборы должны пройти вслед за президентскими. А значит, они должны отражать настроения населения на этих выборах.
Такой эффект хорошо известен по Франции, где палату депутатов избирают спустя месяц после выборов главы государства. После такого совмещения, на всех четырех выборах, которые прошли там, начиная с 2002-го, партия только избранного президента Франции добивалась уверенной победы. Так было и в нынешнем году, хотя партия Эммануэля Макрона возникла только в канун выборов.
Правда, украинский интервал между президентскими и парламентскими выборами — не месяц, а более полугода, но все равно этот срок не так велик, чтобы за это время исчез кредит доверия к только что избранному главе государства. Следовательно, единый список с БПП может интересовать «Народный фронт» прежде всего в случае победы Порошенко на президентских выборах, ибо при его поражении перспективы любой силы под брэндом Петра Алексеевича будут куда более скромными. Но раз так, то до этих выборов нет смысла всерьез этим списком заниматься. К тому же проблема усложняется из-за неясности с избирательной системой, по которой выборы пройдут.
К тому же реальный шантаж предполагает угрозу, которую можно осуществить, если требование шантажиста не выполнено. А здесь и угроза не озвучена, сама же инициатива НФ с конституционными изменениями никак не угрожает Порошенко, ибо что ему «Народный фронт» может сделать? Провести конституционную реформу против воли БПП невозможно — голосов не хватит. А если выйти из коалиции, то это для НФ путь в политическое небытие.
Идея с конституционной реформой имеет смысл только если «Народный фронт» убедит Порошенко в том, что лично ему реформа выгодна. Выгода здесь может быть одна — сохранение должности. Но если полномочия президента сокращаются, то логично избирать его не всенародно, а в парламенте или по другой модели непрямых выборов — как в Германии, Италии или Чехии. Никто из политиков НФ, рассуждая о конституционной реформе, не говорил об изменении системы президентских выборов — эта идея в народе очень непопулярна.
Но жертва полномочиями не обязательно означает жертву властью. В той же Франции полномочия главы государства не так велики, и президент является первым лицом в стране лишь в силу конституционного обычая и при условии наличия своего парламентского большинства. Опираясь на крупнейшую фракцию в парламенте, Порошенко мог бы и дальше оставаться фактическим лидером страны и при юридическом сокращении полномочий.
Конечно, не факт что так неизбежно произошло бы и при нынешнем раскладе в Раде. В такой ситуации ключевое значение имеет позиция премьера, а Владимир Гройсман как раз показывает себя самостоятельным игроком, а не подконтрольной президенту фигурой. Да, он в своем кресле не навечно, и теоретически можно допускать смену премьера на фигуру более удобную для Порошенко как условие согласия главы государства с такой реформой. Но все равно реальная власть у действующего президента после сокращения полномочий может сохраниться только при сходной с нынешней конфигурации парламента.
Значит, жизненно необходимым становится большинство вокруг БПП по итогам парламентских выборов-2019. Но конституционная реформа сделает его почти невозможным. С точки зрения основной массы электората, все партии, которые проголосуют за нее, украдут у народа право избирать президента, а значит, будет дополнительная мотивация голосовать не за них.
К тому же президент может пойти на реформу только при ухудшении рейтингов — как своего, так и партийного (притом что и нынешние рейтинги отнюдь не блестящи). Компенсировать эти факторы на выборах можно либо сногсшибательным экономическим ростом, который народ ощутил бы по своим кошелькам, а не по сообщениям Госстата, либо отвоеванием Донбасса. Но первое абсолютно невероятно, а второе — почти что невероятно. Ну а сам «Народный фронт» в глазах избирателей ничего от такой реформы не выиграет. Тогда же зачем ему продвигать эту идею?
О «симметричном» то ли ответе, то ли троллинге
Однако при подобной реформе будет несколько легче «продать» и внутренней и внешней аудитории военное положение и как следствие — отмену выборов, которая законсервировала бы нынешнее влияние «фронтовиков» в Раде и правительстве. В чем здесь суть? По Конституции инициатором введения военного положения выступает президент, чей указ должна утвердить ВР. (И в случае реформы процедура не должна измениться: как дают понять «фронтовики», на прерогативы президента как верховного главнокомандующего они не посягают).
Тем не менее ситуация, когда весьма полномочный глава государства вводит военное положение накануне президентских выборов, пускай опираясь на решение КС, читается как попытка продлить свое пребывание у власти. А вот когда такое же положение вводит президент, не имеющий особых полномочий и совсем недавно утвержденный парламентом в должности, — то можно ли обвинять его в узурпации власти!
Конечно, и в так будет понятно, что президенту выгодней иметь дело с существующей конфигурацией парламента, чем с той, что может возникнуть в результате выборов. Но все равно выгода президента будет несколько затушевана.
Разумеется, изложенный сценарий никак не предопределен. Я уже писал после принятия закона в первом чтении: «Если Западу активно не понравится идея с отменой выборов, реализовать ее Порошенко не сможет. Однако ему не лишне иметь правовое поле для их отмены, а его закон как раз такое поле и создает». Добавлю к этому, что депутатская редакция, в которой документ вынесут на второе чтение, очевидно, расширит это поле.
Поэтому так важно для Порошенко сохранение сотрудничества с НФ. По поступившей к нам заслуживающей доверия информации, именно Банковая, понимая, что разрастание конфликта с Аваковым чревато крайне неприятными последствиями (вплоть до перехода последнего на сторону Саакашвили), чтобы остудить накал страстей — и вместе с тем понимая, что для министра МВД важнее всего «разрулить» ситуацию с сыном, — инициировала атаку на НАБУ всеми имеющимися силами. И что особенно важно, обеспечила переход в открытую фазу конфликта между НАБУ и САП, а также своеобразный каминг-аут главы последней Назара Холодницкого, показавшего, что он в команде президента, а не зарубежных радетелей за чистоту украинской власти.
Аваков же, несмотря на обрушившиеся на него проблемы, парадоксальным образом оказался наиболее выигравшим в этой ситуации, поскольку можно говорить о том, что у него в руках «золотая акция» украинской власти, что его поддержки добиваются обе непримиримые стороны внутреннего противостояния — президент и Саакашвили со стоящими за его спиной в выжидательной позиции оппозиционерами «европейско-патриотической» ориентации.
В результате, как я отмечал неделю назад, скандал в антикоррупционном «семействе» практически лишил Запад основного рычага влияния на Киев, а во-вторых — значительно усилилось влияние «Народного фронта», который всегда являл собой более радикальное, «ястребиное» крыло власти, чем президент. Демонстрацией — в значительной мере вызывающей — того, что Киев все менее намерен оглядываться на Запад, стало и оперативное внесение поправок в закон о госслужбе, да и сами упомянутые выше и инспирируемые самой властью скандалы внутри антикоррупционных структур.
На этом фоне провал переговоров Курта Волкера и Владислава Суркова был предсказуем, причем сама собой напрашивается мысль, что заведомо совершенно неприемлемые для Москвы предложения Вашингтон внес именно потому, что у него нет действенных рычагов влияния на Киев, чтобы потом обеспечить реализацию какого-либо разумного компромисса.
И Москва ответила «симметрично». 15 ноября, осматривая вместе с Патриархом Кириллом Ново-Иерусалимский монастырь, Путин «случайно» встретил там Виктора Медведчука, который попросил российского лидера оказать содействие в обмене пленными. Тот, естественно, не отказал, и уже вечером состоялись телефонные разговоры российского президента с лидерами самопровозглашенных республик Александром Захарченко и Игорем Плотницким. Неведомо, доводилось ли им ранее общаться с Владимиром Путиным, но это был их первый официальный контакт.
При красивой «сугубо гуманитарной» обертке этого маневра месседж совершенно очевиден — вы можете только «рекомендовать» Киеву, а мы только аналогичным образом можем воздействовать на «ДНР» и «ЛНР», которые на сайте Кремля были впервые названы именно такими словами, а не «Донецком» и «Луганском», как обычно делали Путин и глава МИД Сергей Лавров в своих выступлениях. Т. е. продолжение известной позиции Москвы, что это сугубо внутриукраинский конфликт, стороной которого она не является, выступая лишь в роли посредника и миротворца.
Кстати, обменять предлагается несколько меньшее количество человек, чем озвучивалось раньше: Медведчук в начале сентября говорил об обмене по формуле 87 на 309. С того времени формула не менялась. При этом украинские представители давали понять, что так вопрос обмена будет закрыт, с чем не соглашались в Донецке и Луганске. А в этот раз представитель Киева сказал, что можно «провести первый этап обмена, при котором украинская сторона сегодня готова освободить 306 человек и рассчитывает на освобождение ОРДО и ОРДЛО 74 человек».
Т. е. при новой формуле обмена Украина получит лишь 85% своих подтвержденных пленных (есть еще свыше полусотни людей, которых разыскивают, но их судьба неизвестна). А вот «ДНР-ЛНР» должны получить 99%, но от того списка, на который был согласен Киев. Следовательно, судьба 13 украинских пленных будет увязана с решением вопроса о судьбе 11 лиц, осужденных в Украине за тяжкие преступления, а также еще 47 заключенных, которых Киев не считает имеющими отношение к Донбассу (хотя в первое время после Минских договоренностей участники событий в Харькове и Одессе также освобождались в порядке обмена).
Непонятно, по какому принципу сделан отсев по сравнению с сентябрьскими данными, но никто из представителей сторон ни на заседании Контактной группы (15 ноября), ни накануне его не озвучивал конкретные цифры относительно обмена. Возможно, об инициативе им уже было известно.
Бесспорно, Медведчук заблаговременно согласовал свою инициативу в Киеве, ибо все комментарии официальных представителей украинской стороны сводятся к необходимости компромиссов ради освобождения пленных. Так, утром 16 ноября на сайте СБУ появилось сообщение о том, что служба «приветствует любые шаги российской власти относительно разблокирования процесса освобождения заложников». В этом легко увидеть завуалированное одобрение разговора Путина с Захарченко и Плотницким. А представитель Украины в гуманитарной подгруппе Ирина Геращенко 21 ноября записала в Фейсбуке: «В ближайшие дни никаких комментариев, мы должны работать, чтобы все состоялось. Это требует тишины. Комментировать будем, когда, дай бог, удастся разблокировать процесс освобождения. А сейчас очень деликатное и ответственное время. Прошу отнестись с пониманием — никаких комментариев, никаких цифр, дат, списков. Не время».
Вполне вероятно, что сдвиг в вопросе пленных — результат последних переговоров Волкера и Суркова. Как полагает американский аналитический центр Stratfor, участие Путина показывает, «что последнюю встречу между Волкером и Сурковым следует рассматривать не как провал, а скорее как прелюдию к более значимым переговорам в будущем. Вкупе с ростом дипломатических контактов в связи с украинским конфликтом обсуждение очередного обмена пленными может указывать на то, что Россия пересматривает свою позицию по Украине. Однако это не означает, что Москва собирается пойти на уступки…
Москва, вероятно, пользуется возможностью представить себя более конструктивным участником переговоров с Украиной и Западом. Сотрудничая по таким вопросам, как обмен пленными, Москва получает относительную свободу действий, чтобы сглаживать некоторые углы на переговорах, закладывая при этом основу для компромисса.
Данная стратегия позволяет не только предотвращать введение новых экономических санкций со стороны ЕС и США, но и дает администрации Путина больше пространства для маневра в преддверии очередных президентских выборов в России. Что более важно, все это позволяет России выиграть время в вопросах, касающихся украинского конфликта, при этом Москва получает возможность создать рычаги влияния на Запад в других сферах взаимного интереса, таких как Сирия и Северная Корея».
Другой стороной компромисса стала демонстрация нового «уровня отношений» между Москвой и самопровозглашенными республиками. А эта демонстрация — очевидный сигнал: на принципиальные уступки Россия идти не намерена, а если ситуация будет ухудшаться, поддержка «республик» может быть усилена, в т. ч. и в военной сфере.
Своеобразным подтверждением тезиса об ограниченности российского влияния на происходящее на Донбассе стали упомянутые выше события в «ЛНР». Если исходить из версии, что все происходящее в республиках контролируется Москвой, то в этом можно увидеть тонкий троллинг, зеркально копирующий ситуацию в Киеве.
О формате, впавшем в кому
Но понятно, что все куда сложнее, и стоит обращать внимание на то, что авторитетный и считающийся прокремлевским интернет-ресурс «Взгляд.ру» привел информацию от своего источника в Луганске: «Приехали донецкие хлопцы, — сказал источник. — Корнет действует по согласованию с ними. Цель — слить Плотницкого и присоединить Луганскую республику к Донецкой. Будет единая республика со столицей в Донецке».
Возможно, некоторые читатели не знают, что в республиках не только различная нормативная база, но между ними действует отнюдь не формальная таможня, на прохождение которой порой уходит несколько часов. Ощутимо различается и уровень жизни — не в пользу «ЛНР». Это вызывает недовольство населения и не прибавляет число сторонников «русского мира».
При этом тема объединения даже не поднималась в их информационном пространстве. Поскольку же о противоречиях между Захарченко и Плотницким (их при необходимости кураторы наверняка бы помогли преодолеть) до последнего времени ничего не было слышно. Причина такого положения вещей понятна — категорическое вето Москвы на любые «интеграционные процессы» между республиками.
Очевидно, это связано с тем, что такое повышение субъектности мятежных территорий противоречит духу Минских соглашений, которого Москва вроде бы неукоснительно придерживается, а возможно, и является одним из их закрытых пунктов. Так, по нашим сведениям, одним из таких пунктов был отказ Москвы от поддержки пророссийских сил и движений в Украине.
Теперь же на фоне очевидного нежелания Киева выполнять политические пункты Минска и невозможности западных держав на него повлиять и в Москве сочли нецелесообразным далее выполнять свои обязательства, тем более что публично в этом обвинить Россию сложно, а на претензии на закрытых переговорах есть вполне очевидный ответ.
Наиболее предсказуемым следствием этого может стать «горячее замораживание» конфликта. Т. е. ситуации, при которой никакие перспективы прогресса в политическом плане не просматриваются, а на линии соприкосновения ежедневно происходят боестолкновения, но в неких определенных «рамках», за которое стороны не выходят — так же, как не предпринимают наступательных действий, за исключением попыток тактического улучшения позиций (чего также в последние месяцы не наблюдалось).
Впрочем, можно ожидать, что в рамках ужесточения своей позиции Москва даст добро и на куда более жесткие, чем ныне, «ответы» республик именно для того, чтобы неприемлемые потери заставили украинскую сторону пойти на подлинное перемирие, которое может быть не афишируемым и даже не оформленным документально, но в отличие от всех предыдущих будет соблюдаться. По сути это будет повторение карабахской ситуации, где несмотря на отсутствие миротворческих сил вооруженные инциденты случаются достаточно редко, а конфликт «заморожен» уже без малого четверть века — без всяких перспектив на разрешение.
Какова в этом случае будет позиция Вашингтона, решится ли он «наказать Россию» за невыполнение Минска, как обещал Курт Волкер? Ведь ужесточение позиции США и Запада в целом в отношении России — как раз то, чего добивается становящийся все более непослушным Киев. Не возникнет ли щекотливая ситуация, когда «хвост управляет собакой»? И это на фоне серьезного диалога, который Россия и США ведут по Сирии и Северной Корее, Трамп прямо признал, что рассчитывает на помощь России в северокорейском вопросе — во вторник без всяких предварительных анонсов состоялся телефонный разговор Путина и Трампа, что в нынешней ситуации само по себе является важным международным событием.
Главной темой беседы была, безусловно, Сирия (разговор стал одним из многих личных и телефонных переговоров, которые в эти же дни и даже часы провел российский лидер), но, как сообщает сайт президента РФ: «При рассмотрении кризисной ситуации на юго-востоке Украины Президент России обратил внимание и на отсутствие реальной альтернативы безусловному выполнению минских соглашений от 12 февраля 2015 года».
Белый дом сообщил: «Президент Трамп и президент Путин также обсудили, как реализовать долгосрочный мир на Украине». Сам президент США сказал, что провел «прекрасный телефонный разговор» с российским коллегой.
В сообщении российского МИДа о состоявшемся «в развитие» переговоров двух лидеров телефонном разговоре Сергея Лаврова и Рекса Тиллерсона также акцентируется, что «Лавров указал на необходимость выполнения властями Украины минских соглашений». Такое педалирование темы Минска понятно — пеняя США на их неспособность повлиять на Киев, российское руководство заранее объясняет и оправдывает свои возможные в скором будущем действия, признаки подготовки к которым уже проявились.
При этом речь идет о Минских соглашениях, а не о нормандском формате, в рамках которого они были заключены. Этот формат если не умер, то пребывает в глубокой коме — в его рамках давно уже не происходит никакого (даже сугубо формального) движения. Отчасти это может быть связано с внутриполитическими проблемами Германии, но, думаю, в большей степени — с «усталостью» Парижа и Берлина и пониманием своей невозможности повлиять на Киев. Куратором мирного процесса со стороны Запада остались только США.
Однако и их возможности, как я отмечал неделю назад, ныне ограничены таким радикальным, но «одноразовым» средством, как «михомайдан». Его лидер на прошлой неделе в очередной раз поднял ставки, выразил готовность стать премьер-министром и пообещал начать 3 декабря «народный импичмент» Порошенко. Все это выглядит фарсом, но как знать, как повернутся события при должной поддержке извне!
Конечно, его трудно представить миротворцем, проталкивающим Минские соглашения, но его функция может свестись к роли тарана, который должен довести дело до досрочных выборов, а по их итогам сформировать «договороспособную» коалицию. Может, не случайно Путин уже не в первый раз «пропиарил» Медведчука?
Что же касается собственно «михомайдана», то радикализация заявлений Саакашвили может быть обусловлена пониманием того, что «осаждающие» власть исчерпают свой ресурс раньше, чем «осаждаемые» (в военной истории это случалось не раз), особенно с учетом приближения новогодних праздников. Так что 3 декабря и в последующие дни действительно — «пан или пропал».
И тут возникает интересная коллизия. Если Саакашвили пойдет на достаточно масштабные радикальные действия, и действующая власть все-таки будет вынуждена реагировать на них, то эти события могут быть интерпретированы как очередной «разгон мирных протестующих». Как покушение на демократию и т. п. И это именно то, что позволит Западу отмежеваться от нынешней украинской власти, отказаться от ее публичной поддержки, что уж точно запустит процесс ее смены.
Ведь публично давить на «ставшую на путь демократии» и оказавшуюся «жертвой агрессии» Украину, требуя выполнения соглашений с агрессором, было совсем не «комильфо» (чем Киев и пользовался все эти три года). И упреки в недостаточной борьбе с коррупцией также не тянут на повод для полномасштабной смены «милости» на «гнев». А вот «преступления против демократии», повторяющие деяния прошлого режима, — самое то. Не исключаю, что к этому и сведется смысл комбинации с «михомайданом».
Первый звонок — заявление представителя госдепа по поводу недавнего выдворения из Украины граждан Грузии, соратников Саакашвили: «Мы убеждены в важности того, чтобы Украина избегала действий в области верховенства права, которые могут показаться политически мотивированными».
