30 ноября, как каждый год, в Румбуле будут поминать несколько десятков тысяч рижских евреев, расстрелянных там в этот день 1941 года. И я тоже обязательно приеду. Не только потому, что там лежат моя тетя и двухлетняя двоюродная сестренка. Память о погибших необходима, чтобы такое больше не повторялось, — об этом в Румбуле из года в год говорит почти каждый оратор. Дескать, никто не забыт и ничто не забыто.
А сейчас расскажу личную историю, которая имеет неочевидное отношение к трагической дате. Моя первая профессия — топограф. А наставником в ней был хороший парень, назову его Гунчей. Мы с ним славно погуляли с теодолитом по трассам будущих линий электропередач, испытав в этой бродячей жизни массу веселых приключений. К сожалению, топографическая карьера у меня оказалась недолгой, но с Гунчей я продолжал созваниваться, если оказывался в латгальском городе, где он жил.
Когда наступила Атмода (название латышского национального движения — прим. ред.), Гунча стал ее активистом и рьяным националистом. А поскольку латышей в его городе наперечет, то вскоре после достижения независимости Гунчу назначили на важную должность в местном отделении Департамента гражданства и иммиграции.
Чем занимался приснопамятный ДГИ в начале 90-х, читатели помнят. Но Гунча отличился особо. У одного местного мужика были какие-то неувязки с документами, Гунча издал предписание о выдворении. Мужику ехать было некуда, в городе у него было жилье и семья, больше нигде его никто не ждал. Он мог, конечно, дать взятку, обратиться в суд или просто перейти до лучших времен на нелегальное положение. Так делали тысячи людей, и все они благополучно остались дома. Но человек поступил иначе: вышел с канистрой на улицу, облил себя бензином и поджег.
Я был в шоке от этой истории. Написал статью «Приятель служит палачом» в уверенности, что Гунчу больше никогда не увижу. Но прошло несколько лет, я снова оказался в командировке в городе, где, кроме Гунчи, никого не знаю. Вечером стало скучно, и я нашел его телефонный номер.
Так продолжалось много лет: я общался с Гунчей, когда посещал его город и был свободный вечер. Веселое времяпрепровождение порой отравляли хвастливые рассказы Гунчи о гадостях, которые он совершал уже на непрофессиональной основе — например, добился увольнения не владевшей латышским кассирши из супермаркета. Это при том, что со своей русской женой он, конечно, разговаривал на великом и могучем. Но у всех свои недостатки.
Вот уже шесть лет я не бываю в Гунчином городе и его не вижу. Но если бы заехал, то наверное, позвонил бы: «юность прошедшая все же бессмертна», правда?
Почему же я рассказал о своей дружбе с Гунчей в контексте Холокоста? Меня натолкнула на это встреча с прекрасной литовской писательницей Рутой Ванагайте. В своей замечательной книге «Наши» она рассказала, как простые литовские парни становились убийцами при Гитлере. Немцы прогнали ненавистных советских, была создана своя власть — марионеточная, конечно, но поначалу это было неясно, и тысячи патриотов пошли служить Родине. Тем более, что другой работы не было, а полицейским платили. И вдруг они оказываются с винтовкой около расстрельной ямы перед шеренгой обреченных врагов…
Так это ведь тот же психологический тип, что и Гунча! Мой приятель тоже не планировал, что из-за него оборвется жизнь хорошего человека. Он хотел служить Родине, а она оказала ему высокое доверие, назначив на ответственную должность. И он всего лишь исполнял законы, которые действовали в тот момент.
Когда я сравниваю Холокост с тем, что происходит в постсоветской Латвии, многих охватывает истерика: это кощунство, поругание памяти жертв. Но давайте включим логику. В основе одного и другого лежит уверенность, что по отношению к людям неправильного происхождения допустимо бессудное насилие, если это приведет к благу твоей семьи, народа или государства.
Да, в современной Латвии людей не убивали, и тот человек из Латгалии — возможно, единственная непосредственная жертва националистического правосознания. Но заповедь «не укради» нарушает и тот, кто ворует миллионами, и тот, кто тащит мелочь из чужих карманов. Так и здесь — жестокие патриоты в обоих случаях нарушили важнейшую моральную максиму: никогда не делай другому то, что ты бы не хотел, чтоб сделали тебе.
Конечно, я не могу утверждать, что Гунча стал бы полицаем, живи он на полвека раньше. Но если бы стал, то меня, наверное, спас — ради друзей он охотно нарушал всякие инструкции в нашей топографической молодости…
А теперь самое главное. Проблема ведь не в тех литовских юношах, которые сами не заметили, как стали убийцами. Проблема в обществе. Если бы литовских расстрельщиков осудили бы их друзья и близкие с того момента, как они поступили на службу, многие, возможно, одумались бы. Но общество не отвернулось от них и тогда, когда их руки оказались по локти в крови. Они по-прежнему были более свои для среднего литовца, чем их жертвы. И страшная вакханалия, которая бушует вокруг Руты Вагагайте сегодня — это следствие того, что литовское общество по сей день не готово назвать черное черным.
Та же ситуация и с Гунчей. Он, конечно, виноват в гибели того несчастного. Но ведь это не единственная подлость, которую совершил зловещий департамент в почти сплошь русском городе, где жертвой мог стать чуть ли не каждый. И если бы друзья перестали подавать руку Гунче, он, вероятно, вел бы себя иначе. Глядишь, и трагедии не случилось бы. Но что можно требовать от рядовых горожан, если и для меня, «контры», убежденного противника латвийских порядков, старая дружба важнее элементарных норм морали?
Поэтому штампованная фраза «никто не забыт, ничто не забыто» не только банальна, но и фальшива. Кое-как еще действенна первая часть: люди возлагают цветы и произносят речи на могилах советских воинов, эсэсовских легионеров, убитых евреев. Они это делают искренне — но не забудем, что у каждой из этих групп жертв жестокой войны сегодня есть авторитетные единомышленники, не допускающие забвения. А кто помнит цыган или советских активистов-латышей, уничтоженных в то же страшное время?
Да зачем далеко ходить — четверть века назад Гунча вместе с коллегами выгнал из Латвии в никуда несколько десятков тысяч «круглопечатников» — несчастных людей, вся вина которых была только в том, что они получили квартиру в доме, принадлежавшем Советской армии. Или просто жили в общаге. Или жен советских офицеров и их детишек. Разве это — не жертвы преступления против человечности? Но никто сегодня их не вспоминает и не обличает их гонителей.
А вторая часть максимы лжива совершенно. Наоборот, забыто почти все. Говоря о трагедиях прошлого, мы мечем молнии в анонимных «нацистских оккупантов и их местных пособников» — так принято писать на братских могилах. Или в столь же анонимных «сталинских палачей». При этом любая попытка поговорить конкретно об одних или других вызывает массу проклятий. Вспомним опять-таки Ванагайте или парня из Томска, который недавно опубликовал имена причастных к казни его деда в 1937 — и был за это подвергнут жестокой волне общественного осуждения.
Очевидно, человек устроен так, что он готов прощать все — как я Гунче. Действительно, так жить легче — в мире и дружбе. «Не надо расчесывать раны, культивировать обиды. Давайте думать о будущем, строить единое общество…» Эти пошлости не только ежедневно повторяются пропагандой, но действительно стали жизненным принципом большинства русскоязычных латвийцев.
А потом мы получаем наотмашь — вроде очередных гонений на русские школы или требования платить пять тысяч евро за продление вида на жительство для новолатвийцев — словно в издевку над этой самой лояльной прослойкой носителей русского языка. Беспамятство наказуемо, друзья.
