В период, когда весь мир сосредоточился на иерусалимском вопросе, объявление Россией о принятом решении вывести значительную часть своих военных из Сирии могло ускользнуть от внимания, и было бы полезно отдельно остановиться на этой теме.
Россия начала военное вмешательство в ситуацию в Сирии в сентябре 2015 года. Тогда установленной целью была борьба с терроризмом ИГИЛ (запрещена в РФ — прим. ред.). Сегодня, когда ИГИЛ понесла значительные территориальные потери как в Ираке, так и в Сирии и даже говорится, что борьба с этой организацией выиграна, победоносный уход России с сирийского поля боя можно считать нормальным событием. Вместе с тем, если обратить внимание на достижения России в регионе по итогам двух лет, станет очевидно, что дело не только в нанесении поражения ИГИЛ.
Прежде всего Асад и дамасское правительство теперь могут контролировать более обширную территорию, чем два года назад. Следовательно, отступила не только ИГИЛ, но и оппозиция, которая боролась против сирийского правительства. Эта ситуация, естественно, укрепила убеждение в том, что Дамаск и Асад продолжат играть роль в переходном процессе и планах относительно будущего Сирии. Те же, кто возражал против Асада, в том числе Турция, уже не повышают свой голос, как раньше.
Военный опыт, приобретенный Россией в Сирии, и испытанные новые технологии вооружения способствовали тому, что Россия снова вышла вперед в мировой торговле оружием. И то, что Турция склонилась к покупке ракет С-400 у России, по сути можно рассматривать как следствие этого психологического преимущества.
Россия с осуществлением вмешательства в Сирию возвращается к политике влияния, которую в последние 30 лет XX века Евгений Примаков планировал на Ближнем Востоке. Москва, утратив обретенное в регионе влияние прежде всего в Ираке и Сирии в результате распада Советского Союза, сегодня снова начинает восприниматься в качестве важного крупного игрока не только в Сирии, но и во всем ближневосточном регионе.
Такие события, как инвестиции «Роснефти» в северном Ираке, регулярные контакты и военное сотрудничество с Египтом, сближение с Саудовской Аравией, также можно считать частью этой общей ближневосточной политики.
Если мы посмотрим на этот вопрос с точки зрения внутренней политики, президентские выборы в России, которые состоятся весной 2018 года, также представляют благоприятную возможность рассказать «историю успеха», написанную Путиным на Ближнем Востоке.
Но закончилась ли война в Сирии? Если значительная часть российских военных уходит из САР, сможет ли Турция, нуждающаяся в поддержке России в зоне деэскалации в Идлибе, беспрепятственно продолжать выполнять свои обязательства?
Или же Россия, укрепив обретенное в Сирии и на Ближнем Востоке положение, ищет способы не стать участником новых форм напряженности, которые начинают проявляться в регионе? Например, если решение США по Иерусалиму и решения, принятые на внеочередном саммите Организации исламского сотрудничества в Стамбуле, имеют своим результатом изоляцию США в регионе, Россия говорит: «Миссия завершена», — чтобы не стать стороной этого нового противостояния?
ИГИЛ на Ближнем Востоке действительно очень ослабла, но нельзя сказать, что с ней полностью покончено. С другой стороны, иерусалимский вопрос привел к тому, что палестино-израильский конфликт снова вышел на передний план в повестке дня региона. Следовательно, очевидно, регион готовится пережить новый накал, горячие конфликты, религиозную напряженность, поляризацию.
В период, когда США и Израиль стремительно теряют свой имидж на Ближнем Востоке, предпочтение России ограничиться достигнутыми результатами способствует сохранению образа конструктивного игрока не только в ближневосточном уравнении, но и в глобальном контексте.
