Уже некоторое время общественные порядки Америки и Запада в целом, некогда неприкосновенные, разлагаются. Мы избрали в президенты балаганщика, самоуверенного подобно безумному римскому императору. Леди Гага поразила 117-миллионную публику «Супербоул» (Super Bowl). Подобные персонажи — карикатуры нашего времени, еще несколько десятилетий никто, кроме редких писателей и академиков-паникеров, не смог бы и представить себе кого-то подобного.
Среди таких академиков был и Питирим Сорокин (1889-1968), который предвидел это разложение и предсказал, что оно зайдет куда дальше, чем ожидал тогдашний Запад. Сорокин, основавший факультет социологии Гарварда в 1930, обрисовал условия, в которых успешное общество может распасться и столкнуться с «разложением его моральных, легальных и прочих ценностей, которые управляют поведением личностей и групп». Хотя он жил задолго до сегодняшнего дня, идеи Сорокина объясняют, почему иррациональные идеи захватывают умы, а граница между реальностью и выдумкой размывается.
Хотя по словам Сорокина многие, жившие на Западе в те годы, не понимали как следует, что происходит, Сорокин отмечал, что у них было «смутное чувство, что дело не только в „богатстве", „демократии" и „капитализме"» — иными словами, материях, находящихся в области политики. «Организм западного общества и культуры проходит через один из глубочайших кризисов в своей истории. Этот кризис куда значительнее обычного — его степень необъятна, время его окончания неизвестно, и он охватил все западное общество», написал Сорокин в «Социальной и культурной динамике» (Social and Cultural Dynamics), его шедевре 1937 года, темы которого он развил в дальнейших томах, книгах и статьях.
Вторая мировая война усугубила пессимизм Сорокина. По его мнению, бойня Холокоста и Хиросимы, а также кровавая агрессия Советского Союза незадолго до войны, похоронили призрак прогресса и подорвали уверенность общества в себе спустя пять столетий мирового господства Запада.
Задолго до того, как Энди Уорхол и Джефф Кунс захватили культурную сцену, Сорокин предсказал, что искусство и развлечения превратятся в шоу, а то, что некогда было объектом поклонения, станет товаром: «Микеланджело и Рембрандты будут украшать мыло и бритвы, стиральные машины и бутылки виски». Антрополога Маргарет Мид (Margaret Mead), написавшую «Взросление на Самоа» (Coming of Age in Samoa, 1928), он считал сексуально озабоченной барыгой.
В текстах для широкой публики Сорокин мог быть грубым и тревожным. Его дальнейшие критические эссе были излишне агрессивными и зачастую трудными для понимания. По современным научным стандартам его теории методологически грубы. Однако, будучи первопроходцем в социологии и обладая чуткой интуицией, Сорокин понимал, как работают общества и культуры. Из его нового факультета в Гарварде вышло много заметных социологов 20 века, включая Толкотта Парсонса (Talcott Parsons), Чарльза Тилли (Charles Tilly) и Роберта Мертона (Robert Merton).
Рожденный в нищете в России 1889 году, арестованный царскими приспешниками и изгнанный большевиками, Сорокин обладал твердым характером. В 1917 он был секретарем Александра Керенского перед Октябрьской революцией. Традиционалист, не слишком озабоченный вопросами равенства, на протяжении своей академической карьеры Сорокин нажил себе врагов среди марксистов в социологической среде. В ходе холодной войны он оставался ярым противником Советского Союза. В Гарварде он провел почти четыре десятилетия в качестве одинокого, горького корифея, чье поле деятельности все сильнее отдалялось от его взглядов.
Несмотря на это, в 1965 году он был избран в президенты Американской социологической ассоциации — свидетельство уважения, которое он заслужил среди академиков социологии, уставших от догматического эмпиризма и позитивизма, а также среди нового поколения, привлеченного идеями Сорокина об альтруизме и любви. Два года спустя, на фоне возрастающего общественного напряжения, футурист Герман Кан (Herman Kahn) и высокопоставленная комиссия в Гудзонском институте воспользовались моделью чувственного общества Сорокина при написании известного исследования, озаглавленного «Двухтысячный год» (The Year 2000).
По мнению Кана, Соединенные Штаты столкнулись со слабиной в обществе, когда движения за гражданские права и контркультурные объединения перевернули американские ценности с ног на голову. «Некоторые считают, что если существенная часть общества становится в значительной мере чувственной, общество перестает быть управляемым», — предупреждал тогда Кан. Ни Кан, ни Сорокин не могли предсказать дальнейшего влияния технологий, но они понимали, что технологии могут ускорить формирования подобного неуправляемого общества.
Обращаясь как к социал-консерваторам, так и к последователям Нью Эйдж течений (Сорокин считал йогу средством для взаимодействия между духом и разумом), он привлек внимание Альберта Эйнштейна, Герберта Гувера и Джона Кеннеди. Сорокин обладал внушительной способностью к прогнозам, и это заметили его современники. Когда он скончался в 1968, он был известной и уважаемой личностью, а о его взглядах много писали и размышляли. С тех пор, тем не менее, память о нем потускнела.
Уже в 1920-х основанный на истории анализ революции и социальной мобильности обеспечил Сорокину известность. Отталкиваясь от собственного опыта в годы Русской революции, он пришел к выводу, что революционные идеалы редко оказываются воплощенными. Куда вероятнее скачок неравенства, нищеты, бедности и войны. Вскоре Сорокин начал тщательное сравнение художественных форм, законов и этических систем, что вылилось в создание теории культурных циклов, основанной на двух общественных суперсистемах — чувственной и идеациональной. На протяжении своей долгой карьеры Сорокин стремился углубить и разъяснить эту теорию.
Сорокин отверг обе общепринятые теории истории — как мнение о «линейности» исторического прогресса, так и теорию Освальда Шпенглера, изложенную им в «Закате Европы». Хотя по итогам своего пятисотлетнего развития Запад и столкнулся с общественным раздраем и «катастрофическим переходом к новой культуре», стремление людей к порядку и осмысленности одержит верх, проложив путь от чувственного к идеациональному обществу. За хаосом последует катарсис, утверждал Сорокин.
Идеациональные общества ценят веру, откровения и таинства. Они стремятся к невидимому и абсолютному. Они ценят религиозный опыт, а не науку и прогресс. Для христианского мира в средние века Царство Божие и Троица были высшей, чистейшей реальностью. Дао, с его акцентом на небесном пути, воплощает идеациональную природу древнего Китая. Современному светскому Западу трудно понять такое мировоззрение, в отличие от исламских обществ, где духовность и мирская власть тесно переплетены.
В чувственных обществах реальность приземлена. Законы и обычаи сотворены человеком, а не Богом — они порождены обществом, а потому текучи. Такие общества считают человека мерой всех вещей. Наибольшее значение имеют богатство, комфорт, власть, слава и развлечения. Два взрослых человека могут делать все что угодно по взаимному согласию; брак — договор, который может быть расторгнут по желанию сторон. Общество может быть воплощенной мечтой Айн Рэнд — во всяком случае, в теории.
Чувственные общества ценят мирское, познаваемое и новое. Их достижения впечатляющи и наглядны — небоскребы, авиация, ядерная энергия и микротехнологии. Однако правительство, образование, промышленность, технологии и финансовая система зависят от сложных систем, логистики, экспертов и правил, которые позволяют им поддерживать свою функциональность. Только так накопленное богатство и с трудом достигнутые успехи могут быть сохранены. Подобные масштаб и сложность приводят к хрупкости и недостаточной гибкости институтов. Внешние факторы — например, вероятность изменения климата — реют над ними в качестве устрашающих черных лебедей.
Между чувственных и идеациональных обществ, на пике теории Сорокина, располагаются идеалистические или интегрированные общества, где мирское и трансцендентное питают друг друга. В качестве примера Сорокин приводил Грецию пятого века и Европу тринадцатого, индийский браминизм и творческие гений Моцарта и Бетховена. Сорокин провел последние 20 лет своей жизни, проповедуя эстетику подобных обществ посредством независимого центра в Гарварде, существовавшего на средства Элай Лилли (Eli Lilly), основателя фармацевтической компании и друга Сорокина.
Сорокин считал, что по мере распада чувственных обществ агрессивные индивидуализм и свободолюбие подорвут самоконтроль и предприимчивость (Дэниел Белл провел яркий анализ этого тезиса в своей книге, изданной в 1976 под названием «Культурные противоречия капитализма»). Стремление к новым ощущениям и удовольствиям оказывается ненасытным. Правила и традиции выглядят произвольными — чем-то, что следует высмеивать и оспаривать, а не почитать, поскольку они препятствуют самовыражению. Скука подкармливает беспорядки и экстремизм. Становятся дозволенными занятия, ранее считавшиеся постыдными, преступными или безумными.
В такие эпохи — Сорокин приводил в пример Рим третьего века и Запад двадцатого — общества переживают рост войн, преступности и распущенности. Роскошь и вседозволенность подливают масла в огонь. Когда растет хаос, правительства пользуются им, чтобы увеличить свой контроль над обществом под предлогом чрезвычайных обстоятельств. Чиновники обращаются к насилию и лжи. Равноправие и общественная несправедливость делаются предлогом для применения насилия. В итоге личная свобода оказывается ограниченной, правила становятся более жесткими, а демократические институты и конституция слабеют.
Что же сопутствует этому процессу? Общественность перестает быть предприимчивой и переходит от социальной гармонии к эгоизму, делаясь нарциссической. Освободившись от моральных и легальных сдержек, политическое общество высвобождает «человеческое животное, руководствующееся в основном своими биологическими порывами, страстями и похотью», пользуясь словами самого Сорокина. Отдельные личности сопротивляются происходящему, однако остальные сдаются, парализованные страхом или уставшие от борьбы. Растут и множатся самоубийства, преступность и душевные болезни. Иудеохристианская религия, которую большинство считает осколком прошлого, превращается в политическую силу и лишает заблудших божественного наставления.
Критика частной жизни Сорокина начинается с распада семьи. «Разводы и расставания будут расти, пока не исчезнет сколько-то значимое отличие между одобренным обществом браком и запретными половыми отношениями», — предсказал он в «Социальной и культурной динамике». Рожденные вне брака и оторванные от родителей дети станут обычным делом.
В 1950-х он предсказал грядущую сексуальную анархию на Западе и ее отрицательные последствия. Широко известное исследование Альфреда Кинси, недавно основанный журнал Playboy с его откровенно плотской привлекательностью, и помешательство на Элвисе Пресли, распространившееся среди подростков, бешеный успех Peyton Place, оды критиков «Кошке на раскаленной крыше» Теннеси Уильямса и «Лолита» Владимира Набокова" — все они были частью большой мозаики середины века. В 1957 Сорокин ядовито написал, что «американцы стали жертвой сексуального помешательства, подобного раку и столь же опасного для общества, сколь и коммунизм». Это сравнение привело к штукам в его адрес в фильме «Гиджет», пародии в «Хрониках Сан-Франциско» и обвинениям в ханжестве и скандальности.
Явление, восход которого застал Сорокин, нынче достигло своего пика. Шок и провокации срывают кассу. Порнография на любой вкус находится на расстоянии щелчка мыши. Секс без обязательств стал обыденностью. Десять или двадцать сексуальных ориентаций борются за место в центре внимания — неважно, насколько они настоящие. Надежды и мечты преследуются независимо от того, достижимы они или нет. Стремление к удовольствию — то, что Нил Постман назвал «развлечением до смерти» — превратилось в неизлечимую общественную болезнь. На Западе брак потерял свою привлекательность. Идея семьи постоянно меняется, что привело к общественным условиям, в которых сорок процентов американских детей рождено вне брака. Многочисленные сексуальные ориентации получили легальные права и общественные симпатии, беспрецедентные в истории человечества.
Индульгенция чувственной культуры — «делай то, что тебе нравится» — превратилась в ее религию. Факты, разум, логика лишились своего авторитета, даже среди академиков. Несмотря на потрясающее благосостояние и изобилие, шестая часть американцев старше пятнадцати принимает антидепрессанты. Остальные обращаются к виски, марихуане, опиоидам и прочим одурманивающим веществам. Представители поздней чувственной культуры не слишком психологически уравновешены, что затрудняет управление обществом. Совет Сорокина для запутавшихся и обеспокоенных людей, столкнувшихся с кризисом общества — сосредоточиться на вечном и заняться духовной работой. Посадить сад. Выйти на прогулку. Уважать природу. Попробовать йогу. Выключить телевизор и поговорить с окружающими.
Спустя пятьдесят с лишним лет этот совет столь же разумен. «Лишь сила освобожденной любви… может предотвратить грядущую гибель людей по всей планете от рук человеческих, — провозгласил Сорокин. — Без любви никакое оружие, никакие войны, дипломатические изыски, всемогущая полиция, образование, экономические или политические меры, даже водородные бомбы не смогут предотвратить наступающей катастрофы». Сегодня проповедь альтруизма и универсальных ценностей Сорокина может показаться чересчур наивной. Однако этот человек с трудным характером и чуткой интуицией, его меткие предостережения, исследования социальной динамики и суровое милосердие помогают осмыслить многое из происходящего сегодня.
