Несколько лет назад я интервьюировал известного политика-националиста Эйнарса Цилинскиса. Он традиционно участвует в шествиях 16 марта в честь латвийского легиона СС. Однажды даже предпочел расстаться с постом министра, когда тогдашний премьер Лаймдота Страуюма запретила членам кабинета участвовать в акции.
В том интервью Цилинскис сказал, что при всей его приверженности традиции празднования 16 марта, которая началась еще в эмиграции в 1952 году, ему кажется более важной другая дата — 17 марта. И он надеется, что постепенно акценты сместятся, и именно в этот день пройдут основные памятные мероприятия, связанные с борьбой латышей за свою государственность в годы Второй мировой войны.
Оба эти мартовских дня относятся к 1944 году, но содержательно очень отличаются. Наверняка участники одного события ничего не знали о втором. 16 марта впервые обе латышские дивизии эсэсовского легиона воевали совместно, а 17 числа в условиях глубокой конспирации латышские политики и интеллигенты подписали меморандум Латвийского Центрального совета.
Тогда мне идея Цилинскиса показалась разумной, хотя и запоздалой — 16 марта здорово скомпрометировало облик Латвии в целом и участников праздненства в особенности. А что можно иметь против отмечания годовщины пусть и запоздалого и наивного, но демократического по своему содержанию документа? Тем более, что лидеры Центрального Совета заплатили за свое вольнодумство свободой.
Сегодня я склонен думать иначе. Дневник и мемуары генерального секретаря ЛЦС Людвига Сеи, вышедшие в прошлом году в издательстве «Lauku avize», позволяют иначе смотреть на организацию, в которой он играл столь важную роль.
Людвиг Сея вел дневник с момента входа в Ригу гитлеровцев и до своего ареста в июне 1944 года. А потом, после освобождения из гитлеровских и советских лагерей, написал мемуары. О самом совете в книге ничего не сказано. Это разумная осторожность: в годы гитлеровской оккупации дневник мог стать уликой против подпольщика, да и в советское время небезопасно было вспоминать о прошлом.
При этом его совершенно не волнуют репрессии новой власти. Они уже в первые дни превзошли по своей жестокости советские — но автор спокоен, это его не касается. Он участвует в лихорадочных переговорах активистов о создании самоуправления, обсуждает текст телеграммы Гитлеру, благославляет отправившихся в Берлин ходоков.
8 июля 1941 года автор оставляет гордую запись в дневнике — он считает, что этот день войдет в историю, как дата восстановления Министерства иностранных дел. Он проработал все годы независимости в системе МИДа, был послом и даже одно время министром.
Вероятно, присмотрел для себя аналогичную должность в будущей гитлеровской Латвии, занял два этажа в здании министерства и затребовал в префектуре 25 арестованных евреев для наведения порядка. Очевидно, он так и представлял себе новое государство — с широким использованием рабского труда…
И совсем чудовищна запись от 12 июля: «Уничтожение евреев происходит в больших количествах. Прошлой ночью расстреляно примерно тысяча евреев… Уничтожение евреев доверено „Перконкрустсу“. Латышский народ евреев не жалеет. Если бы не было немецких действий, думается, евреи бы легко отделались, потому что наши люди мягкосердечны».
Иными словами, мягкосердечный Сея с товарищами при новой власти уничтожил бы не всех евреев. И вот здесь хочется восславить дневник, как исторический источник. Ведь мы не можем верить многим официальным документам тоталитарных режимов и особенно тогдашней прессе — все подвергалось жесткой цензуре. Не можем считать полностью достоверными мемуары — там, наоборот, автор знает, чем все кончилось, и это оказывает влияние на его позицию. А в дневниках автор пишет то, что думает здесь и сейчас — и мы видим героя во всей его красе.
На протяжении почти всего последующего времени автор дневника влеком только одной страстью. Все рассуждения, за исключением описания семейных и бытовых событий, сводятся к мечте об объявлении хоть какого-то суверенитета Латвии. То и дело пересказываются слухи о создании того или иного местного самоуправления. В записи от 20 ноября 1943 года называются конкретные фамилии будущих министров протектората.
Характерно, что к этому времени уже создан ЛЦС, а Сея избран его генеральным секретарем — это произошло еще 13 августа того же года. Зачем переживать о протекторате, если адресованная Объединенным нациям декларация уже составлена?
Ответ на этот вопрос можно найти в записи от 4 декабря. Рассказав о тяжелом положении на фронте и в экономике, о массовом призыве в легион, автор пишет: «Крушение большевиков не может быть далеким будущим. Дни Сталина сочтены».
Очень похоже, что вся деятельность Центрального совета происходит для обеспечения благополучного будущего в послевоенной эмигрантской жизни. Гитлеровская оккупация неприятна, но терпима — вот только не хотят давать даже марионеточную независимость. А советская власть ужасна, от нее придется бежать, и большинство членов совета так и сделали.
Но не завоюет же Сталин весь мир, хотя бы часть достанется союзникам. Вот им и продемонстрируем, что с оккупантами не сотрудничали, а сочиняли бумаги о будущей демократической Латвии. А пока еще непоправимого не произошло, можно спокойно мечтать о чудесном падении Москвы. Потому что любая борьба с гитлеровцами только приближает победу Красной Армии, и от нее надо категорически воздерживаться.
Очень характерен сам знаменитый меморандум — документ, подписанный 189 известными в довоенной Латвии людьми. Он адресован командующему Латвийского легиона СС генералу Бангерскису. Начинается меморандум словами: «Враг с Востока опять грозно приближается к Латвийской земле…».
Современные историки утверждают, что этот странный адресат и зачин вызваны соображениями конспирации, а на самом деле документ направлялся странам Запада. Но эти страны на момент написания были союзниками «страшного врага» и могли неправильно понять.
Из мемуаров одного из ведущих деятелей ЛЦС Адольфа Кливе становится ясно другое: меморандум был написан так, что его Бангерскис вполне мог отправить своему непосредственному начальнику Гиммлеру. То, что латыши хотят независимости, не было тайной для гитлеровцев, получавших такие просьбы все годы оккупации и относившихся к ним совершенно наплевательски.
Это, кстати, видно и из дневников Сеи: 18 ноября и в 1941, и в 1942, и в 1943 году в Риге чуть не на каждом доме вывешивались латвийские флаги. Вероятно, нацисты чувствовали себя очень уверенно и относились к такому разрешенному патриотизму по принципу «чем бы дитя не тешилось…». А сам манифест осторожный Бангерскис отказался принимать. Вот вам и судьбоносный документ!
Не случайно репрессии против ЛЦС были по гитлеровским масштабам очень мягкими. Хотя, как рассказывает Кливе, у СД в совете был информатор, его участников долгое время не трогали. Летом 1944 года арестованы были только трое — председатель Константин Чаксте, его заместитель Бруно Калниньш и наш герой Сея за попытку организовать связь с литовскими и эстонскими единомышленниками. Но и они до поры до времени находились в заключении в рижской тюрьме, Саласпилсе и страшном лагере Штутгоф в привилегированных отсеках для национальной номенклатуры, не зная и доли тех мучений, которые достались прочим жертвам нацизма — об этом нам тоже рассказывает Людвиг Сея.
Пришло время делать выводы. Оказывается, два мартовских дня имеют между собой куда больше общего, чем об этом можно было предполагать. И они вместе характеризуют позицию большинства латышского гражданского общества того времени.
Позиция эта такова. Есть страшный враг — Советский Союз, с которым надо бороться любыми способами — в том числе и участвуя в агрессивной войне Германии, оккупировавшей советскую территорию, в составе ее армии и давая присягу ее фюреру. Эту позицию символизирует 16 марта, а нынешнее празднование этой даты — ее поддержку сегодня.
И есть другой оккупант, куда менее антагонистичный — гитлеровская Германия. Претензии к ней выражаются не в отторжении нацистской идеологии, неприятии гитлеровского тоталитаризма и массовых репрессий, а исключительно в неготовности предоставить Латвии некоторую форму самостоятельности. А все более вероятное крушение нацистской военной машины рассматривается как повод поговорить о восстановлении суверенитета в послевоенном устройстве мира — а вдруг выгорит. Эту позицию символизирует 17 марта.
Так что если мечта Цилинскиса сбудется, то вместо чествования любителей пострелять мы будем прославлять любителей поговорить о политике — пикейных жилетов периода Второй мировой при полном морально-политическом единстве обеих групп. Вряд ли такая замена позволит значительно улучшить малопривлекательный образ Латвии в тот период истории.
