С самого начала работы администрации Обамы мы знали, что мы хотим перезагрузить наши отношения с Москвой. Я координировал политику в отношении России, будучи членом Совета национальной безопасности США, а Россия была одной из немногих глобальных держав, ключевым партнером в мировых делах. Однако наши партнерские отношения сильно пострадали в результате стремления Владимира Путина к укреплению автократии внутри России, в результате расширения НАТО, революций в Грузии и на Украине, войны в Ираке и вторжения России в Грузию в 2008 году. Президент Барак Обама назвал тот период времени «опасным дрейфом».
За несколько месяцев до инаугурации Обамы главной Кремля стал Дмитрий Медведев, и мы решили, что такая перемена поможет нам «перезагрузить» отношения с Москвой. К июню 2010 года, когда Медведев прибыл со своим первым визитом в Вашингтон, наши успехи уже превзошли самые смелые ожидания: к тому моменту мы уже подписали соглашение о сокращении наших ядерных арсеналов, вместе ввели более жесткие санкции против Ирана и договорились о маршруте снабжения военных в Афганистане, пролегающем через Россию, что позволило уменьшить нашу зависимость от Пакистана. Вскоре после этого мы помогли России с вступлением во Всемирную торговую организацию. А в 2011 году мы даже убедили Медведева воздержаться (вместо того, чтобы выступить против) на голосовании в ООН по резолюции, касавшейся Ливии. До Медведева ни один советский или российский лидер никогда не давал своего молчаливого согласия на военное вторжение Запада на территорию суверенного государства.
В российско-американских отношениях наступило такое заметное улучшение, что к весне 2011 года я начал планировать свое возвращение в Стэнфорд. Моя работа, как я полагал, была закончена. Но у Обамы было другое мнение на этот счет: мы достигли невероятных успехов в перезагрузке отношений с нашим традиционным врагом, сказал он. Разве я не хотел довести этот проект до конца? Он попросил меня стать послом США в России, чтобы завершить начатое. Я не смог отказаться.
В том же году, во время процесса утверждения моей кандидатуры в должности посла США в России положительная динамика замедлилась. В сентябре 2011 года Путин объявил о том, что весной следующего года он снова примет участие в президентских выборах, и, разумеется, он должен был победить. Путин не испытывал особого энтузиазма по поводу перезагрузки: он не верил в тот взаимовыгодный подход, который мы выработали с Медведевым. Спустя несколько месяцев массовые демонстрации, спровоцированные фальсификациями результатов парламентских выборов, закрепили этот настрой Путина, и с тех пор в разжигании тех протестов он обвинял США.
Чтобы сплотить своих сторонников и ослабить позиции протестующих, Путину нужен был враг, и он сконцентрировался на самом надежном противнике России в новейшей истории — на США и, следовательно, на мне. Как только я стал новым послом США в России, Москва инициировала полномасштабную дезинформационную кампанию, агенты которой утверждали, что с моей помощью Вашингтон финансирует оппозицию и намеревается свергнуть Путина. Пропагандисты откровенно редактировали и изменяли фотографии со мной, выдергивали из контекста и искажали мои высказывания и даже обвиняли меня в педофилии.
Еще задолго до того, как большинство американцев узнали о российской кампании влияния в период президентских выборов 2016 года, я на себе испытал эффективность тактики Кремля. Характерные черты этого нового стиля уже были очевидны: в отношениях с США не может быть взаимовыгодного партнерства; двигателем политики России будет внутриполитическая проблематика (а не расширение НАТО, споры по ПРО или Сирия). Путин практически в одно мгновение обратил вспять тот прогресс, которого нам удалось достичь за три года, потому что так ему было удобнее.
Я стал послом Вашингтона в России, чтобы продолжать дело перезагрузки, но вместо этого мне пришлось ее похоронить. Но так случилось не потому, что мы изменили нашу политику. Так произошло, потому что Путин изменил Россию.
***
Парламентские выборы в декабре 2011 года стали началом конца перезагрузки. Путинская партия «Единая Россия» продемонстрировала гораздо более низкие результаты, чем ожидалось, несмотря на неограниченное эфирное время, огромное количество вложенных в нее ресурсов, поддержку региональных правительств и манипуляции с бюллетенями. Она набрала всего 49,3% голосов — значительное ухудшение по сравнению с 64,3% четырьмя годами ранее. Кроме того, в 2011 году повсеместное распространение смартфонов, более организованная работа наблюдателей и активность таких соцсетей, как ВКонтакте, Твиттер и Фейсбук, позволили разоблачить массу нарушений, которые прежде оставались незамеченными. Вскоре после выборов начались массовые демонстрации: сначала это были демонстрации в несколько тысяч участников, потом в несколько десятков тысяч, а затем и несколько сотен тысяч. В последний раз, когда столько россиян вышли на улицы городов по политическим причинам — в 1991 году — распался Советский Союз.
Первой реакцией Путина на те демонстрации стал гнев. С его точки зрения, он сделал этих молодых образованных людей богатыми — с момента его прихода к власти ВВП страны вырос более чем в 8 раз, а люди, вышедшие на улицы, были в основном представителями среднего класса — а теперь они выступили против него. После гнева его охватил страх: еще никогда прежде столько людей не протестовало против его правления. (Как сообщают источники из разведки, Путин был шокирован тем, насколько быстро Хосни Мубарак в Египте, Муаммар Каддафи в Ливии и другие лидеры, ставшие жертвами арабской весны, потеряли власть в своих странах несколькими месяцами ранее.)
Путину необходимо было ослабить эти массовые протесты и восстановить свой авторитет до президентских выборов, которые были назначены на март 2012 года. Вместо того чтобы наладить взаимодействие со своими оппонентами и сотрудничать с ними, он выбрал путь репрессий и дискредитации своих критиков. Он изображал оппозиционных лидеров предателями и агентами США. Путин всегда страдал паранойей, полагая, что Америка пытается подорвать основы его режима. Несколькими годами ранее он пришел к выводу о том, что США намеревались разжечь «цветную революцию» против его режима — точно так же, как они якобы сделали в Сербии в 2000 году, в Грузии в 2003 году и на Украине в 2004 году. В 2011 году Путин был убежден, что мы хотим, чтобы у власти в России остался Медведев. И случайное замечание, сделанное вице-президентом Джо Байденом (Joe Biden) не под запись, — что Путину не стоит баллотироваться на пост президента в третий раз — быстро распространилось в российских СМИ, подтвердив эту гипотезу Путина.
Еще до парламентских выборов Путин начал формировать нарратив о попытках Америки манипулировать внутренней политикой России. «Мы знаем, что представители некоторых иностранных государств собирают тех, кому они платят деньги, так называемых грантополучателей, проводят с ними инструктажи, настраивают их на соответствующую „работу", для того чтобы повлиять самим в конечном итоге на ход избирательной кампании в нашей стране», — сказал Путин в ноябре 2011 года. Это было ложью, однако, с его точки зрения, вмешательство США было очевидным: «Они пытаются встряхнуть нас, чтобы мы не забывали, кто главный на этой планете». И массовые демонстрации, которые начались месяц спустя, на первый взгляд подтверждали эти подозрения. Путин особенно сильно разозлился, когда тогдашний госсекретарь Хиллари Клинтон раскритиковала парламентские выборы. Он заявил, что она «задала тон некоторым деятелям внутри России, дала сигнал. Они этот сигнал услышали и при поддержке Госдепа США начали активную работу».
На встрече в Овальном кабинете 9 декабря, где обсуждалась текущая ситуация, Обама спросил, чьей была идея увеличить финансирование российской организации «Голос», которая организовывала наблюдение за выборами и которую Путин раскритиковал. Я сказал, что это была моя идея. Когда он спросил, с кем в Белом доме согласовывались жесткие заявления Клинтон, я ответил, что со мной. Он поддержал то, что мы уже сделали, однако предупредил, что нам необходимо помнить о долгосрочной перспективе. Нам нужно было работать с Путиным еще пять лет, и у нас была целая программа взаимодействий с Москвой. Я понимал, что мне нужно было делать: как посол я не должен присутствовать ни на каких демонстрациях в Москве и не должен вставать на сторону оппозиции. И я никогда этого не делал.
***
Я приземлился в Москве спустя несколько недель после начала демонстраций в декабре 2011 года. Издание Moscow Times совершенно справедливо написало, что «Макфол прибыл, чтобы не дать перезагрузке угаснуть». Ради выполнения именно этой миссии Обама отправил меня в Россию. Однако верная Кремлю пресса описывала мою миссию совершенно иначе. В ее интерпретации я был вовсе не «мистером Перезагрузка», а агентом-провокатором — специалистом по революциям, которого Обама отправил в Россию, чтобы сменить там режим. Все то время, которое я провел на должности посла в России, я ежедневно отчаянно пытался бороться с этим мифом, но я не смог этого сделать.
На своем новом посту я чувствовал себя довольно уверенно. В отличие от большинства политических назначенцев в других странах, от многих карьерных дипломатов на других должностях и даже от многих сотрудников моего посольства, я приехал в Россию не первый раз. Впервые я приехал в эту страну в 1983 году, прожил примерно пять лет в СССР, а затем еще некоторое время уже в России, и я посвятил значительную часть моей академической карьеры изучению российской политики и российско-американских отношений. Мне не нужно было читать информационные бюллетени о Пушкине, большевиках, приватизации или Путине. Я познакомился с огромным множеством людей в России, включая высокопоставленных чиновников правительства, миллиардеров, депутатов Думы, журналистов и известных представителей интеллигенции. Я говорил по-русски и надеялся, что это произведет нужное впечатление на сотрудников посольства. И, что еще важнее, я знал, в чем суть российской политики администрации Обамы — серьезное преимущество, если сравнивать с новичками — поскольку я помогал ее разрабатывать.
Тем не менее, я был аутсайдером, который должен был возглавить команду профессионалов из Госдепартамента, а также из десятков других ведомств и агентств. (Став послом, я также фактически становился мэром небольшого «поселка» на территории дипломатического комплекса. Тот факт, что я был мистером Перезагрузка, ничего не значил для личных тренеров, парикмахеров, электриков и барменов. Теперь на меня работали еще и несколько сотен россиян. И они должны были составить свое личное мнение обо мне не по результатам внешней политики, а по тому, насколько быстро я мог добиться повышения их зарплаты или обеспечить их горячими обедами в кафетерии. Этот последний пункт — бургеры против борща — спровоцировал в нашем посольском сообществе серьезные споры, сопровождавшиеся написанием петиций, акциями протеста и даже цветными ленточками. Моя новая работа требовала, чтобы я искал компромиссы не только в вопросе противоракетной обороны, но и в вопросе меню обеда.) И многие из тех, кто работал над политикой, работали над ней уже более 30 лет. Они имели массу причин скептически относиться к назначенцу Белого дома и профессору, у которого было очень мало опыта в области дипломатии.
Поэтому первые 100 дней я хотел вести себя сдержанно и оставаться в тени. Мне казалось, что слушать и учиться — это правильное начало. Я хотел сконцентрироваться на том, чтобы познакомиться с моими коллегами, подробно изучить организационную сторону моей новой должности и сделать так, чтобы в дипломатическом комплексе ко мне все привыкли. Я встретился с несколькими ключевыми чиновниками российского правительства, но отложил все значимые визиты вежливости до официальной церемонии в Кремле, намеченной на середину февраля, когда я должен был вручить свои верительные грамоты Медведеву. Я планировал дать несколько личных интервью, в которых мне хотелось сделать акцент на том, что я долгое время жил в России и очень люблю русскую историю и культуру.
Я приехал в Москву вместе с семьей 14 января 2012 года. Когда мы осматривали нашу роскошную резиденцию — особняк Второва — у меня возникло ощущение, что мы находимся в музее. Стены были увешены черно-белыми фотографиями прежних жильцов особняка — включая Джорджа Кеннана, который разработал американскую стратегию сдерживания, и Аверелла Харримана (Averell Harriman), бывшего губернатора Нью-Йорка. Фотографии Никсона, Киссинджера, Брежнева, Громыко, Рейгана, Буша, Горбачева и Клинтона свидетельствовали о невероятной истории нашего нового дома. Потом я снял одну фотографию, которая была сделана в июле 1941 года и на которой были Иосиф Сталин и тогдашний советник президента Гарри Хопкинс (Harry Hopkins). Сотрудничество со Сталиным в период Второй мировой войны — это, несомненно, часть нашей истории, но я не хотел смотреть на Сталина — и заставлять моих гостей делать это — каждый раз, когда мы пили чай в библиотеке.
Но мой план на неторопливое и спокойное начало провалился в тот момент, когда заместитель госсекретаря Билл Бернс (Bill Burns) решил посетить меня на третий же день моей работы в посольстве. Билл ничего не делал медленно. Он был одним из моих ближайших партнеров в правительстве и очень внимательным наставником. Мы вместе продумали большую часть шагов перезагрузки. Поскольку он ранее был послом США в России, он поделился со мной знаниями о том, как нужно вести себя на моей новой должности. Но я знал, что он попытается организовать как можно больше встреч. И, поскольку я был послом, моя работа заключалась в том, чтобы его сопровождать.
Когда я получил от Билла план встреч, составленный сотрудниками посольства, мое внимание привлек один пункт. Во второй день он должен был принять участие в круглом столе вместе с оппозиционными лидерами и активистами гражданского общества. Сославшись на недавние демонстрации, я выразил некоторую обеспокоенность в связи с этим, но мои сотрудники напомнили мне, что принцип «двойного участия» был нашей (то есть моей!) политикой: когда Обама пришел к власти в 2009 году, он встретился с представителями гражданского общества и лидерами политической оппозиции на двух различных мероприятиях. Поэтому мое единственное предложение заключалось в том, чтобы включить в эту группу чиновника из Коммунистической партии, что мы и сделали. Чтобы сэкономить время, эти две встречи были проведены друг за другом в двух таунхаусах на территории дипкомплекса — мы решили не поручать проведение этих встреч каким-либо российским организациям. Обе сессии продлились по часу, то есть у каждого из участников было в среднем по пять минут на то, чтобы высказаться. Сразу после их окончания Бернс уехал в аэропорт.
Во время этих двух мероприятий я не заметил ничего особенного кроме того, что тон активистов был на удивление оптимистичным. Спустя много лет работы в отсутствие каких-либо значимых результатов им было крайне важно оказаться на подиуме перед десятками тысяч демонстрантов. Они держались весьма самодовольно. Даже Борис Немцов, который всегда был оптимистом, показался мне даже более оживленным, чем обычно. Пока я слушал, как активистка Евгения Чирикова рассказывает Бернсу, почему они «победят», что бы это ни значило, я про себя думал, что в Москве, должно быть, происходить нечто новое. Мы в основном слушали. Я не помню, чтобы Билл тогда сказал что-либо важное.
Тем не менее, эти две будничные часовые сессии, как оказалось, обернулись серьезными последствиями для российско-американских отношений — и для меня лично. Когда наши гости заходили и выходили с территории посольства, вокруг них кружили съемочные группы. Это были не обычные репортеры. Это были репортеры с государственного телеканала НТВ, и у них было особое задание: собрать доказательства того, что США стремятся свергнуть российское правительство. Еще несколько «журналистов» работали на неонационалистическую прокремлевскую молодежную группу «Наши». Всем им платило российское правительство. С того момента кадры, снятые во время тех двух встреч, постоянно использовались для того, чтобы выставлять меня врагом российского государства.
***
Вскоре кремлевские пропагандистские источники сообщили, что эти представители российского гражданского общества и лидеры политической оппозиции приезжали в посольство США, чтобы получить деньги и инструкции от меня, вновь прибывшего захватчика. (Разумеется, это было ложью.) Поскольку я был специалистом по цветным революциям (ложь), Обама отправил меня в Москву, чтобы я организовал революцию против российского режима (снова ложь). Съемочная группа НТВ, получившая то «особое задание», смонтировала множество роликов и репортажей, в которых лидеры российской оппозиции покидали территорию посольства якобы с намерением продвигать идею переворота. Документальный фильм «Помощь из-за рубежа» и также документальный фильм в двух частях «Анатомия протеста» рассказывали зрителям о том, как США и лично я якобы финансировали оппозицию и протесты в России. В другом репортаже глубокий устрашающий голос рассказывал о миссии посетителей посольства: они должны предать свою страну. Всего за несколько дней видеозапись того, как лидеры российской оппозиции покидают здание американского посольства посмотрели более 700 тысяч человек.
Некоторые сотрудники моего посольства считали, что эти фильмы выставляют Кремль в дурном свете и что нам не стоит сильно волноваться о долгосрочных последствиях. Но я был не согласен с такой точкой зрения. Стратегия Путина была очевидной: выставить представителей оппозиции марионетками Запада и настроить его избирательную базу против этих буржуазных интеллектуалов. Всего через два месяца Путину предстояло одержать победу на выборах. Предвыборная кампания 2012 года стала для него самой сложной: его рейтинг опустился до очень низкого уровня.
Судя по детальному анализу моей биографии и научных трудов, который Михаил Леонтьев представил в его телепрограмме на второй день после начала моей работы в Москве в качестве посла США, распространение такой версии моего приезда в Россию было запланировано задолго до того, я как прибыл туда. Я познакомился с Мишей 20 годами ранее, когда он работал журналистом в независимых либеральных изданиях, таких как «Независимая газета» и «Сегодня». Но, как и некоторые другие журналисты, начинавшие в ту эпоху, он перешел на сторону режима. Ему до сих пор очень нравится ездить в Америку с дочерью, о чем он мне с гордостью рассказал, когда мы случайно встретились на Олимпийских играх в Сочи. Однако в профессиональном смысле он превратился в одного из ведущих ангажированных Кремлем журналистов — талантливый полемист, чья популярная рубрика «Однако» регулярно выходила в программе вечерних новостей на Первом канале. По стилистике «Однако» очень напоминает программу 60 Minutes, только вот информацию, которая предлагалась в этой рублике, редко проверяли на достоверность. Леонтьев пытался создать впечатление, что он будто бы раскрывает некую утаиваемую правду, рассказывает зрителям, как все работает за закрытыми дверями. 17 января 2012 года он полностью посвятил свою рубрику мне.
Он рассказал зрителям, что я прежде работал на Национальный демократический институт США (правда) — организацию, которая поддерживает тесные связи с разведывательными службами (ложь). Во время моего предыдущего приезда в Россию в 1990-1991 годах я должен был продвигать идею революции против советского режима (ложь). Мое очередное задание заключалось в том, чтобы продвигать идею революции против нынешнего российского режима (ложь). Леонтьев отметил, что «интернет-фюрер» Алексей Навальный, оппозиционный лидер, является моим близким другом (ложь: мы встречались всего один раз, в Вашингтоне). Несмотря на то, что я долгое время прожил в России и написал множество работ, посвященных ей, Леонтьев сообщил зрителям, что я являюсь специалистом не по России и российско-американским отношениям, а скорее по революциям. Он сравнил меня с последним некарьерным дипломатом, отправленным в Москву, — с Бобом Страуссом (Bob Strauss), который якобы тоже приехал в страну с целью дестабилизации ее режима. (Страусс прибыл в Москву за две недели до государственного переворота в августе 1991 года.) В конце своей рубрики Леонтьев сослался на одну мою работу под названием «Незавершенная революция России» (Russia's Unfinished Revolution) и задал провокационный вопрос: «Неужели г-н Макфол приехал в Россию, чтобы работать по специальности, то есть чтобы завершить революцию?»
Я был поражен, посмотрев этот выпуск программы Леонтьева. Как объяснила моя команда в посольстве, он никогда не вышел бы в эфир с комментариями подобного характера о после США в России в отсутствие особых инструкций со стороны высокопоставленных кремлевских чиновников. Кроме того, этот выпуск указывал на то, что Кремль считал вероятность смены режима гораздо более высокой, нежели мы.
Команда нашего посольства стала не единственной, кого ошеломила такая новая линия Кремля. Некоторые из моих старых знакомых в России, включая даже тех, кто хранил верность Путину и его режиму, говорили мне, что им тоже было крайне трудно поверить в то, что Леонтьев мог выступить с такими язвительными комментариями. Некоторые журналисты даже написали о значении такого сигнала со стороны Кремля. «Если кому-то нужны доказательства, что эпоха перезагрузки отношений России и Америки закончилась, — написал Константин фон Эггерт в „Коммерсанте", — то пусть посмотрит запись программы „Однако" в интернете». Он добавил: «Такой атаки на главу дипломатической миссии вообще, и тем более посольства Соединенных Штатов, я не припомню даже в советские времена».
***
Когда начались нападки, моей первой реакцией было негодование и гнев. Большинство заявлений были ложью. Я не финансировал оппозиционные организации. ЦРУ не проводило тайную операцию и не платило людям за то, чтобы они выходили на улицы Москвы. Администрация Обамы не верила в идею продвижения смены режима. «Спросите наших республиканских критиков!» — именно так мне хотелось им крикнуть.
Кроме того, я чувствовал себя жертвой личного предательства после того, как меня выставили врагом России. Я любил Россию. Я никогда не был русофобом и сторонником холодной войны. Я был архитектором перезагрузки. Я был тем самым советником Белого дома, который настаивал на сотрудничестве с Кремлем, когда все остальные относились к этой идее скептически. Разве они не помнили речь Обамы в июле 2009 года (которую я помог написать), в которой он открыто заявил, что «сильная» и «процветающая» Россия отвечала национальным интересам США? Ни один американский президент никогда не говорил ничего подобного.
Разумеется, я понимал, что Путину нужен был враг, чтобы сплотить его избирательную базу в преддверии мартовских выборов. Чем менее образованными, менее городскими и менее обеспеченными были люди, тем выше была вероятность того, что они поддержат Путина. Этот сегмент электората можно было напугать, внушив ему страх перед США. И, приехав в Россию, я сразу же стал частью этой кампании. Я стал идеальным олицетворением Америки — некоторые даже критиковали цвет моих волос и улыбку, называя их провокационными.
Меня немного успокаивала мысль о том, что все эти нападки были для Путина всего лишь политической дибинкой. Некоторые россияне даже пытались объяснить мне мое место в происходящем. Владислав Сурков, один из самых влиятельных кремлевских специалистов в этой кампании, говорил, что мой приезд в январе идеально вписался в предвыборную кампанию Путина. По его оценкам, антиамериканская пропаганда в рамках той кампании помогла Путину набрать несколько дополнительных процентных пунктов. Медведев сообщил мне почти то же самое в тот день, когда я официально вручил ему свои верительные грамоты в Кремле. Когда мы общались, потягивая шампанское в конце церемонии в роскошном Георгиевском зале вместе с еще несколькими послами, российский президент отвел меня в сторону и попросил не принимать эти нападки слишком близко к сердцу. После выборов все должно было прийти в норму.
Однако некоторые выпады невозможно было не заметить. 11 февраля на канале YouTube появилось видео, авторы которого недвусмысленно намекнули на то, что я подвергал детей сексуальному насилию. На улицах Москвы якобы случайным людям показывали фотографии настоящего педофила, получившего за свои преступления срок, и мои фотографии. Людей спрашивали, кто из нас похож на педофила. Все указывали на меня. Этот видеоролик заканчивался совершенно бескомпромиссным заявлением: «Макфол — педофил». Мы связались с компанией Google, и они заблокировали этот видеоролик, однако позже он снова появился в сети. (В беседе с одним из сотрудников посольства моя супруга пошутила, что по крайней мере они не могут обвинить меня в каннибализме. Но он абсолютно серьезно ответил, что педофилия гораздо хуже, потому что случаи каннибализма были зафиксированы во время блокады Ленинграда, и тогда в определенном смысле он был оправданным.) Если набрать в строке поиска Yandex «Макфол — педофил», вы даже сейчас получите больше 3 миллионов результатов.
На той же неделе у меня была встреча с небольшой группой членов Российско-американского совета делового сотрудничества в отеле «Мариотт» в Москве. Во время той встречи мои высказывания были тайно записаны на пленку и позже смонтированы таким образом, чтобы создавалось впечатление, будто правительство США хотело дискредитировать победу Путина на выборах, которые должны были состояться в следующе месяце. Я был шокирован таким нахальством, когда этот клип появился во всеобщем доступе, — как и президент совета Эд Верона (Ed Verona), который позже тоже стал жертвой подобной тактики.
Вечером в день президентских выборов 4 марта 2012 года на фейковом твиттер-аккаунте, который внешне был очень похож на мой, появились резкие критические замечания, касавшиеся процедуры выборов, — хотя выборы еще даже не завершились. Российские СМИ обезумели, как и некоторые российские чиновники, которые обвинили меня в наглом вмешательстве в избирательный процесс. Этот трюк был проделан настолько ловко, что нам в посольстве потребовалось некоторое время, чтобы понять, что на самом деле происходит. Даже я поначалу думал, что меня подставил один из моих подчиненных, начав публиковать твиты от моего имени. В конце концов мы разобрались, в чем было дело: в фейковом аккаунте вместо буквы «l» в нижнем регистре была использована буква «I» в верхнем регистре (внешне @McFaul и @McFauI почти неотличимы). В конечном итоге нам удалось объяснить происхождение этих фальшивых твитов, но только спустя несколько часов истерики в СМИ. После этого на мою защиту встал даже президент Обама: во время беседы один на один на полях ядерного саммита в Южной Корее, который состоялся позже в марте, он сказал Медведеву: «Перестаньте доставать Макфола». Он рассказал об этом позже, в машине.
Опровержения информации о том, что я педофил, опровержения сообщений о том, что я замышляю смену режима в России, попытки объяснить миру, что я вовсе не критикую Путина в день выборов — все это стало чрезвычайно утомительным и изматывающим, поскольку мне приходилось постоянно этим заниматься вплоть до моего отъезда из Москвы. Но Путин решил, что Америка снова должна стать его врагом, и его не волновали последствия такого решения для двусторонних отношений, не говоря уже о моих личных переживаниях. Мы надеялись на то, что все уляжется после переизбрания Путина, как нам пообещал Медведев, и что мы снова сможем вернуться к перезагрузке. Но это были ложные надежды.
