С определенной тревогой я наблюдаю, как некоторые чешские политики вот-вот пустятся в «славянские танцы». Я предлагаю вашему вниманию материал к размышлению из моего архива. Статья нисколько не устарела и даже стала еще более актуальной.
Вкратце можно сказать, что чем меньше у нас достоверных данных об истоках чешского христианства, тем больше мы подвержены мифам. Мы прославляем великоморавского князя Ростислава, призвавшего византийских миссионеров Кирилла и Мефодия. Мы сожалеем, что их традиция не продолжилась. Мы сетуем на немецких прелатов, которые всячески ей мешали, злимся на венгров за то, что они вбили клин между византийскими Балканами и нашей страной, отделив нас от центра восточной цивилизации. Без возражений и сомнений мы принимаем на веру историю, рассказанную нам Палацким: «Отправил (князь Ростислав) посольство в Константинополь, попросил императора Михаила прислать славянских учителей… Император обрадовался этому посланию и отправил к мораванам двух прославленных братьев, снабдив их всем необходимым». Неужели? А что если хоть чуть-чуть засомневаться? Мы со скепсисом изучаем и менее важные исторические сообщения, так почему же мы без всяких сомнений и колебаний воспринимаем это? Как все было на самом деле? Если взглянуть на ось Велеград — Константинополь, то выясняется, что в то время просьбы о вероучителях сыпались, как из рога изобилия. Так, хазары, которые жили в Причерноморье на территории современной Южной России, тоже попросили прислать христианских вероучителей из Константинополя, что подтверждает тот же Палацкий. Через сто лет киевский князь Владимир тоже попросил христианских вероучителей, а византийский император, будучи достойным правителем, удовлетворил все эти просьбы. Нет, он не навязывался, но когда мораване, хазары, булгары и киевские варяги попросили его, он не смог им отказать. Правда, он очень напоминает одного восточного правителя, который через 11 веков тоже на радостях от послания охотно отправил к нам… Не то чтобы вероучителей, а скорее танки, не снабдив их в путь, однако, всем необходимым.
Зрелое Средневековье было в этом отношении намного умереннее. Русско-византийская традиция пыталась вклинить восточный элемент в легенды о святом Вацлаве. Был короткий эпизод Сазавского монастыря, но все это были последние искры угасающего огня. Западная ориентация чешского государства осталась неизменной. В гуситские времена, конечно, случались заигрывания с Византией, но она уже умирала и была поглощена собственными проблемами. Вот и все. Появлялись определенные признаки патриотизма, но не в том его понимании, какое распространено у нас сегодня, без всякой славянской окраски. Барочное общество было религиозно сориентировано: наш — тот, кто одной веры с нами. Эпоха Просвещения изменила понимание патриотизма, сделав его ближе к земле и короне: наш — тот, с кем мы живем в одной стране, кто является подданным одного с нами правителя. В 19 веке наступило время философского патриотизма: наш — тот, кто говорит с нами на одном языке. Так когда-то эпизодические чешско-немецкие разногласия вылились в националистическую непримиримость. Отсюда — понимание Палацким чешской истории как извечное и судьбоносное столкновение чехов с немцами. Поскольку те же процессы протекали с немецкой стороны, возникла проблема: чешские немцы стали прислушиваться к пангерманским идеям, отражавшим их чувства, а чехи нашли себя в приукрашиваемом славянофильстве. И то, и другое было вредной ерундой, которая привела один народ в объятия Гитлера, а затем обрекла на изгнание, а второй — заставила надеть советский хомут и прожить полвека в нравственном упадке. Но и это еще не все.
Еще наши прадеды могли заметить, что общеславянская идея пользуется огромной популярностью в странах, не соседствующих непосредственно со славянской «дубинкой», и что польский народ любит эту «дубинку», как… стыдно сказать, как что. Однако наши прадеды не заметили, что идея славянства превращается в чешских умах в манию. Я немного отступлю от темы и возьмусь предположить, что именно из этого и родилась чешская пассивность и приспособленческая гибкость — неблаговидная черта национального характера. Привычка полагаться на сильного славянского защитника привела к готовности полагаться на кого угодно: на союзников, на любого рода освободителей, — но только не на себя и собственные силы. И нам еще повезло, что для нас все не кончилось еще хуже. План доктора Кромаржа по созданию Славянской империи, в которой чешское королевство играло бы роль подчиненной губернии, сегодня кажется безумным, но без труда мог бы реализоваться. Имперской российской власти нравился этот план, а российское наступление на начальном этапе мировой войны, как минимум отчасти, мотивировалось этим планом. К счастью, цель его так и не была достигнута, и это сыграло решающую роль: если бы император Николай одержал победу вместе с западными державами, если бы в условиях щедрого перекраивания карт и награждения победителей российские имперские планы нашли бы воплощение, то Славянская империя могла бы стать катастрофической реальностью. Однако история прозорлива (по крайней мере в этом, несмотря на все остальные ужасы, мы можем быть ей благодарны), и появился Ленин со своей революцией. Так черная дыра убийственного хаоса поглотила план Крамаржа, из которого, в случае реализации, мы так просто уже не выпутались бы.
Теперь же все наоборот. В чешском календаре есть праздник Кирилла и Мефодия, но скорее нам следовало бы праздновать то, что все усилия славянских вероучителей пошли прахом. Мы отмечаем конец 300-летней тьмы и распад империи Габсбургов, но скорее нам стоило бы устроить минуту молчания в ее память. Держава под названием Австрия была для нас защитой как от российской экспансии, так и от нашего собственного славянского сумасбродства. Чешские легионеры прославили себя, но кто знает, не стоит ли нам отдать дань памяти тем чехам, которые до последнего сражались на стороне Австрии. Мы превозносим восстановление чешской государственности в 1918 году, однако она выдержала — с перерывом в 1939 — 1945 годах — всего 25 лет, после чего растворилась в чем-то, очень напоминающем Славянскую империю Крамаржа, правда, под руководством уже не царского, а сталинского империализма.
Возрождение всеславянской идеи в прежних масштабах, скорее всего, уже не грозит. Она слишком дискредитировала себя еще после вторжения братских войск в 1968 году. Но мы должны внимательно относится к ее незаметным «ответвлениям». Негативный опыт европейских народов привел к созданию Европейского Союза. Он во многом недоработан, но он показывает, где наше место: не в широкой славянской степи, а в культурном ландшафте Запада. Правда, чехи не были бы чехами, если бы не воротили от этого факта нос, не насмешничали, не высказывали бы сомнений, недоверие, подозрения в злом умысле, не говорили бы об опасениях за идентичность и суверенитет. Я хочу подчеркнуть: как при князе Ростиславе, так и сегодня мы живем не в вакууме, а на пересечении державных интересов. Посмотрите на карту и почитайте газеты: альтернатива у интеграции в западные экономические и оборонные системы есть только одна, и называется она Славянской империей. Только теперь это путинско-посткоммунистическая империя. До сих пор Европу пересекает граница, которую еще тысячу лет назад не удалось сместить византийским агентам Кириллу и Мефодию. По одну сторону этой границы — страны Запада, а по другую — хаотичные Балканы и заносчивая, экспансивная и деструктивная Россия. Мы не должны ломать голову над тем, куда мы относимся. Славянство мы можем оставить в его подлинном смысле, как философскую категорию. Мы говорим по-чешски, а чешский язык относится к славянской ветви языков индоевропейской семьи. Вот и все. В остальном понятие «славянство» ни о чем не говорит, в том числе о национальном характере и исторической роли, и, превратись оно в ориентир для принятия политических решений, славянство принесет нам только беды.
