Почетным гостем Вечера любви фестиваля «Юрмала. Лайма. Рандеву» стал Андрей Макаревич без «Машины времени», который рассказал порталу Delfi о своем многолетнем восхищении Лаймой Вайкуле и причине хорошего настроения в «эпоху большой нелюбви».
Познакомились Андрей и Лайма в советское время. «Машинисты» тогда давали концерт в Риге, а после поехали на гремевшую по всему Союзу программу варьете в «Юрас перле», где Лайма работала со своей командой.
«Уровень этого варьете нас просто срубил — это были такие музыканты, костюмы, пластика, пение… — признался Макаревич. — Потом нас представили друг другу. Я говорю Лайме: вам надо на большую сцену! А она: спасибо, что нас отсюда не выгнали. Впрочем, мы тоже тогда висели на волоске. Так что были на равных».
Музыкант признался, что на сцене «Дзинтари» «немного нервничал, потому что к своей команде привык, чувствуешь ее, а оркестр и звучит немного по-другому, и мелодика другая». Но по его мнению, все на этот раз получилось. Чем подтверждение — реакция публики, которая хором подпевала песне «про изменчивый мир», под который «не стоит прогибаться».
Только что артист выпустил джазовый альбом «Эпоха большой нелюбви», в который вошли девять «машинных» и сольных старых песен в новой обработке и особом исполнении. «Эти песни были написаны так давно, что публика их забыла, — рассказал он. — Но мне чуждо чувство ностальгии — оно слишком непродуктивно. Это для людей, кому делать нечего, а у меня слишком много работы. Просто мне вдруг показалось, что эти композиции вновь стали актуальны, обрели даже новые смыслы, а в новой джазовой пульсации это получились другие песни».
Несмотря на такую «нелюбовь» вокруг Макаревич считает очень закономерным, что Лайма пригласила его именно на Вечер любви: «У меня все песни — про любовь. Даже „Эпоха большой нелюбви“ — это песня про любовь, которой не хватает».
Макаревич не скрывал восторга тем как Лайме удается оставаться над политикой и соединять в своем фестивале тех, кто в другом месте и на другом мероприятии давно несоединимы. Музыкант признался, что самому ему «не всегда удается, как Лайме, забыть о политике и думать о творчестве». И обещал стараться.
