Этим летом московский центр ВДНХ вернул себе образ туристической достопримечательности, которым обладал в золотое советское время. Этот парк представляет собой витрину национальной гордости и мощи России. После строительства в 1934 году он прославлял в первую очередь коллективизацию и сельское хозяйство. В 1960-х годах там восхищались технологическими и промышленными достижениями советской экономики. С распадом СССР все пошло прахом. Павильон «Космос», жемчужина выставки, уступил место рынку, символу 1990-х годов, которые были эпохой приватизацией экономики.
Как бы то ни было, в 2014 году по инициативе мэра Москвы парк вернул себе былой престиж с принятием масштабного плана развития, который включает в себя реставрацию 37 павильонов и открытие 11 музеев. Четыре года спустя гости Чемпионата мира по футболу могли прогуливаться там от ставшего символом большевистского общества памятника «Рабочий и колхозница» (создан в 1937 году Верой Мухиной) до выставки «Россия, моя история», которую подготовил культурный совет православной церкви. Внутри посетителям предстали голограммы и интерактивные экраны с реконструкцией царистской истории, тогда как стены украшены цитатами мыслителей славянофильства, евразийства и христианства. Все это продвигает четкий посыл, который опирается на заявление президента Владимира Путина: «Именно православие дало Руси мощный импульс к развитию, подъему культуры, образования и просвещения».
Не стоит ждать божественного избавления
В России это сочетание науки и религии ставит под сомнение великий идеологический спор XIX века, в котором сошлись западники (сторонники западной науки и техники) и славянофилы (защитники российских традиций и православия). Конец века был отмечен поисками национальной идеи, «русской идеи», которая позволила бы очертить идентичность и судьбу русского народа, а также его роль в мировой истории и призвание к объединению и преобразованию человечества. В ответ на призыв к политическому действию, который отразил знаменитый вопрос «Что делать?» революционера Николая Чернышевского, возникла настоящая пропасть между сторонниками марксистского материализма и поборниками религиозного, националистического и антизападного догматизма. Николай Федоров, которого сегодня называют основателем космизма, предложил третий путь на пересечении этих идеологических линий.
Федоров (1829-1903), маргинал и аскет, зарабатывал всего несколько рублей в месяц в центральной московской библиотеке. Он был согласен с выводом Маркса: философы и мудрецы уже достаточно толковали мир, пришло время его изменить. Ему была свойственна та же вера в науку и технику, что и позитивистам его времени. При этом он отрицательно относился к идее прогресса, которая, по его мнению, означает необходимость пожертвовать прошлыми поколениями ради будущего блага: «Но прогресс есть именно производство мертвых вещей, сопровождаемое вытеснением живых людей; он может быть назван истинным, действительным адом».
Вместо прославления прогресса Федоров выступал за культ предков. Точно так же он предполагал использование науки исключительно на службе «общего дела», прежде всего, воскрешения мертвых, которое он считал высшей нравственной целью общества: «Соединение для воскрешения становится братотворением, душетворением, оживотворением, тогда как удаление сынов от праха отцов создает безжизненные, бездушные общества». Он предлагал собрать и вернуть к жизни рассеянные частицы предков. И раз земля станет слишком тесной для бессмертного человечества, он был нацелен на завоевание и заселение космоса. Таким образом, он рассчитывал использовать технические достижения для обуздания «слепой силы природы» и ее превращения в инструмент коллективного разума, общей и коллективной воли.
Федоров сразу же вызвал интерес и восхищение у современников: Федор Достоевский хвалил его идеи, Лев Толстой считал его святым, а теолог Владимир Соловьев — наставником. Позднее выдворенный из СССР в 1922 году философ Николай Бердяев писал, что Федоров был «характерно русским мыслителем», в сознании которого «совмещаются совершенно несовместимые, непримиримые начала: позитивизм XIX века, вера в безграничную силу науки и знания, в чудеса техники, управляющей слепыми силами природы, и христианство, вера в Христа Воскресшего, в Св. Троицу как образец родственной общественности».
Помимо Федорова многие другие мыслители и художники ставили технические инновации на службу духовному поиску и космической медитации. Так было с русским авангардом на стыке имперского и советского периодов. С помощью симфонической поэмы «Прометей» Александр Скрябин (1871-1915) погружался в наполненный символизмом диссонирующий музыкальный язык, который освобожден от тональной напыщенности и нацелен на музыкальное и синтетическое согласие. Увязав звук с цветом и светом, он начал поиск лучезарной гармонии, космической нематериальности и легкости. В размышлениях о незаконченном проекте под названием «Мистерия» он был нацелен на создание произведения, которое задействовало бы все чувства, и чье исполнение охватило бы человечество и вселенную вплоть до ее гибели в порыве экстаза. Освобождение от веса и материи, а также размышления о происхождении и формировании вселенной также послужили источником вдохновения для картин Василия Кандинского (1866-1944) и его движения к геометрической абстракции. Что касается литературы, писатель Андрей Платонов (1899-1951) представлял освоенный человеком и завоеванный с помощью техники космос.
После большевистской революции космизм как философия, которая подталкивает человечество к активной фазе освоения вселенной и техническому улучшению людского бытия, хорошо приспособился к оптимистически научному подходу нового советского общества. Биотехнологические опыты 1920-х годов продолжили к движение к технологически улучшенному сверхчеловеку. В исследованиях о физической регенерации путем переливания крови врач Александр Богданов разделял веру Федорова в то, что науке под силу улучшить природу человека.
У Константина Циолковского также прослеживается стремление усовершенствовать и изменить человечество с помощью науки. Создатель современной космонавтики и отец советской космической программы предполагал заселение космоса и потерю человеком телесности и индивидуальности, его переход в «лучистое» состояние. Утопизм прослеживается и в проектах архитектора Константина Мельникова, который разработал первый саркофаг Ленина. Мысль Федорова проложила себе путь вплоть до политических кругов. В 1928 году его цитировал в своем выступлении Михаил Калинин, член политбюро и будущий глава советского государства.
После научной революции начала ХХ века космизм разошелся за пределами российских границ. Во Франции священник и палеонтолог Пьер Тейляр де Шарден (Pierre Teilhard de Chardin) был глубоко впечатлен встречей с геохимиком-космистом Владимиром Вернадским, который приехал читать лекции в Сорбонну. С помощью фигуры космического Христа Тейляр де Шарден разработал теологическое понимание научных открытий и технологического расширения возможностей человека. Он говорил, что «покорен и удовлетворен Крестом, в котором сплетаются две составляющие будущего: трансцендентность и сверхчеловечность». Это стало прелюдией к концепции трансгуманизма, которую выработал биолог и теоретик евгеники Джулиан Хаксли (Julian Huxley).
Сталинизм положил конец творческому порыву СССР 1920-х годов. Как бы то ни было, утопический космизм переродился в чисто техническом виде в золотой век завоевания космоса, который был начат с запуском первого спутника в 1957 году и продолжен первым полетом человека в космос, осуществленным Юрием Гагариным в 1961 году. Философия Федорова была одной их тех немногих, кому удалось преодолеть рубеж революции, несмотря на цензуру. Он стал последним упомянутым в CCCР религиозным философом, а также стал первым из тех, чьи книги переиздали в 1970-х годах. Именно в этот момент специалисты и интеллектуалы объединили вокруг понятия «космизм» разношерстную группу теологов, ученых и художников, которые были связаны с его трудами.
После распада СССР возвращение интереса к космизму было связано с поисками новой русской идеи. В той же мере, что евразийство или славянофильство, космизм был задействован в 1990-х годах для формирования национальной идеологии, которая могла бы прийти на смену коммунизму. Немецкий эксперт по Федорову Михаэль Хагемайстер (Michael Hagemeister) отмечает попытку использовать эту философию в политических целях: «При Советском Союзе Федоров считался чистым материалистом, а сейчас его сторонники представляют его религиозным мыслителем, чье учение открыло третью фазу после Ветхого и Нового завета: фазу активного христианства».
Продолжение следует
