Европейские выборы пролили свет на растущую роль меньшинств, которые обладают влиянием не только в политике, но и в экономическом и культурном плане. Проанализируем роль этих каст в новом мире.
«Атлантико»: Если судить по провальным результатам оппозиционных партий на этих европейских выборах, нынешний кризис во Франции привел к формированию своеобразного статус-кво. Не получается ли, что сейчас ситуация заблокирована меньшинством в лице элиты, которая упорно продвигает свой курс в политике («Вперед, Республика»), экономике (интернет-гиганты) и культуре (экология, нравы…)?
Пьер Вермеран: Результаты европейских выборов одновременно подтвердили и исказили итоги президентских. Подтверждение сводится к скрытой победе президентской партии, которую обозреватели стыдливо называют «элитарным блоком»: по факту, она представляет либеральную буржуазию. Искажение или, по крайней мере, новый фактор заключается в том, что блок потерял левое крыло (нашумевшая богемная буржуазия), которое вернулось в свою колыбель (например, к «зеленым»), оставив место традиционной буржуазии (запад Парижа), а также обеспеченной и немолодой части католической буржуазии: партия Макрона победила во всех регионах, которые голосуют за правых с XIX века (Савойя, Нижний Рейн, Овернь, Страна басков, Вандея, запад). Это переход наследия.
Кроме того, обеспеченная буржуазия позволила президенту сохранить большие метрополии за исключением Марселя. Это голосование отражает давние избирательные явления и идущие вот уже 30 лет социологические изменения. Богемную буржуазию заменили обеспеченные католики, но это все еще дает порядка 10-11% электората. Если сложить ушедших (к «зеленым») и новоприбывших (немолодые католики), это дает электоральную базу в 20% президентскому лагерю (на этот раз президент потерял голоса этнических меньшинств, если судить по явке в Гвиане и Сен-Сен-Дени).
Остальное население, если не учитывать среднее руководящее звено и госслужащих, формирует периферическую в географическом и социальном плане Францию. Речь идет о двух третях французов, которые поддерживали «желтых жилетов» в декабре и которые представляют собой объединение малообеспеченных слоев (50%) и обедневшего среднего класса (20%). Две трети этих людей не стали голосовать, а оставшаяся треть разделила голоса между «Национальным объединением» и левыми.
Таким образом, группа «элиты» может и дальше спокойно руководить страной, «реформировать», интернационализировать экономику и проводить социальные законы. Но хотя все это было очень легко в период Реставрации (1815-1848), оно может выйти боком в день мобилизации народного электората. Это может произойти только на президентских выборах, как мы это уже наблюдали в США.
Эдуар Юссон: Франция выделяется на общем фоне. Хотя во многих западных странах власти центристских партий был брошен вызов, наш президент руководит из центра, и пока что ему удается сдержать подъем открыто правых или левых течений. В Германии складывается схожая ситуация, только там эту роль играют христианские демократы, а не «Вперед, Республика». Тем не менее Германия представляет собой особый случай: нацистское прошлое отпугивает партии от крайностей в дебатах. Ультраконсервативной «Альтернативе для Германии» не удается набрать больше 12-13% по стране.
В других странах споры выстраиваются вокруг иных вопросов. Так, в Великобритании наблюдается четкая поляризация между сторонниками и противниками Брексита, а в Консервативной партии имеются люди, которые не ведут игру упомянутой вами элиты. В Италии, Германии и США часть элиты явно встала на сторону простого населения и возвращается к политике защиты национальных интересов. Поэтому стоит остановиться на особенностях Франции. Важным фактором является господство идеологических представлений: в нашей стране президент может превратить совершенно абстрактное видение Европы в движущую силу своей политики, а часть правых через 25 лет после смерти Миттерана продолжает пользоваться его стратегией представления «Национального объединения» в качестве нацистов. Стоит также отметить сосредоточение власти и элиты в Париже. Наша элита без конца разыгрывает Французскую революцию.
— Как мы пришли к такому засилью политической, экономической и культурной элиты?
Пьер Вермеран: Стоит рассмотреть исторические причины ухода в себя и сосредоточения руководящих и обеспеченных слоев Франции на небольшой территории.
Рассмотрим дюжину французских метрополий. По большей части, речь идет о новых столицах регионов, и власти сделали все, чтобы вытеснить другие города на второй план: Амьен, Клермон-Ферран, Пуатье, Реймс… На один Иль-де-Франс приходится треть французского руководящего звена (более 1,5 миллиона) и треть всего ВВП, что вдвое превосходит вес региона в демографии страны. Кроме того, существуют регионы, где живут состоятельные пенсионеры, а также руководящие кадры: помимо уже упомянутых метрополий (они дают почти четверть национального ВВП), это касается курортных и туристических территорий, таких как юг Бретани, Страна басков, Лазурный берег или же альпийские долины. Остальная территория страны попросту заброшена, к ней относятся как к балласту. В некоторых регионах (Медок, Арденны, Тарн, Верхняя Марна, Эн, Верхняя Вьенна, Од, Ло, Шер и т.д.) складывается катастрофическая ситуация: огромные очаги нищеты и безработицы, брошенные на произвол судьбы социальные классы, разваливающиеся, как после бомбардировок, города, разорившиеся фермеры. Самое страшное в том, что государственные ведомства не боролись с этим историческим регрессом, а лишь способствовали ему. Без экстренных и масштабных действий властей все продолжит катиться в пропасть.
Эдуар Юссон: В мировом плане нужно учесть два явления: концентрацию богатств и данных. В стремлении не допустить обвала печатаемой в астрономических количествах валюты элита выводит ее из повседневного обращения и сосредотачивает в руках меньшинства. Концентрация данных представляет собой другое важнейшее явление. Здесь мы опять-таки наблюдаем то, что ценность собранной информации зависит от возможностей по ее массовому сбору и обработке.
— Если рассмотреть потребление во Франции, можно ли сказать, что в нашей экономике возникла настоящая динамика сосредоточения, которая делает потребление все более зависимым от ограниченного числа предприятий?
Доминик Деже: Если рассмотреть отношение французов к потреблению, мы наблюдаем расширение предложения параллельно со средоточением финансовых структур. Все это стало продолжением масштабных экономических преобразований 1970-1980-х годов, когда взяло старт развитие больших розничных сетей и крупных компаний. Что касается предложения и каналов покупки, их число возросло со становлением цифровой экономики.
Сегодня стратегическим местом заказа большого числа товаров и услуг становится дом, особенно в больших городах. В сельской местности предпочитают покупать в других местах. Дом стал тем местом, где можно не только покупать, но и удаленно работать. Возможностей для купли-продажи становится все больше. Эволюция потребления ускорилась благодаря той роли, которую играют в наших домах телевидение, компьютеры и т.д.
С переходом на цифровые рельсы мы получили рост предложения, который сопровождается настоящей концентрацией в экономике. Роль интернет-гигантов довольно сложна. Часть направлений их деятельности может быть плохо приспособлена к цифровой глобализации и не содействовать ей. Эти предприятия расширили предложение, но ограничили внимание людей небольшим числом каналов, которые принадлежат узкому кругу финансовых игроков. То есть, сосредоточение глобального предложения соседствует с увеличением числа небольших предложений, которые не могут служить противовесом для концентрации экономики. Не хватает конкуренции, которую могла бы создать Европа… или Китай. Эту ситуацию можно рассматривать как причину кризиса «желтых жилетов», которые выразили протест против нашей экономической системы по потребительским причинам: они хотят участвовать в обеспеченном большими компаниями потреблении, но у них больше нет для того средств.
— Не чревата ли такая ситуация социальными рисками, в частности вспышками агрессии?
Эдуар Юссон: Это уже не перспектива, а реальность. Кризис «желтых жилетов» во Франции прекрасно ее показал: настрадавшиеся французы восстали. Их буквальным образом бичевало руководство, которое стремится сохранить сосредоточение богатств, информации и власти. Оно не собирается говорить о налоге на состояния, мечтает восстановить большую государственную информационную службу и натравливает силы правопорядка на мирных демонстрантов, щадя при этом вандалов, чтобы тем самым оправдать долгое применение полиции. Как бы то ни было, масштабы устроенных Эммануэлем Макроном и Эдуаром Филиппом (Edouard Philippe) социальных репрессий свидетельствуют о страхе французской элиты. В других странах элита сумела произвести людей, которые встают на защиту народа, хотя и прекрасно знакомы с нормами поведения высших классов: Трамп является тому самым показательным примером. Франция же стала исключением: недостаточно развитый инстинкт самосохранения французской элиты подталкивает ее к тому, чтобы играть ва-банк, сделать ставку на политику полицейских репрессий и цензуры в стремлении любой ценой удержать на плаву неолиберализм.
Пьер Вермеран (Pierre Vermeren), доктор исторических наук, преподаватель истории современного Магриба в Университете Париж-I Пантеон-Сорбонна.
Доминик Деже (Dominique Desjeux), профессор социокультурной антропологии в Университете Париж-Декарт.
Эдуар Юссон (Edouard Husson), доктор исторических наук, специалист по истории Германии и Европы, преподаватель Высшей нормальной школы и Сорбонны.
