Теперь у российского оборонного истеблишмента есть четкая цель и способ мотивировать своих подчиненных. Если мы действительно вступили в новую эпоху соперничества великих держав, тогда необходимо убедительно разъяснить каждому россиянину, за что он сражается.
Последние шесть лет американские стратеги регулярно чувствовали себя застигнутыми врасплох, когда неожиданно для них Россия вмешивалась в дела других стран. Многие до сих пор считают, что, поскольку экономика России примерно соответствует (если судить по ВВП на душу населения) экономике какой-нибудь южноевропейской страны, в международных делах она тоже должна смириться с той ролью, которую в настоящее время играют Португалия, Испания или Италия — все они были крупными державами в тот или иной период истории. Нет никаких сомнений в том, что португальцы не станут поддерживать такое правительство в Лиссабоне, которое отправляет свои вооруженные силы проводить ограниченные военные операции по всему миру.
Возможно, Россия переживает длительный период кризиса, однако она продолжает рассматривать себя как великую державу и готова тратить средства на то, чтобы сохранять как минимум часть своего потенциала для обоснования такого статуса. Чтобы понять, как и почему так происходит, необходимо прочитать книгу Димы Адамского «Российское ядерное православие» («Nuclear Orthodoxy»). Эта книга поможет понять, как Православная церковь помогла создать новый сакральный стратегический нарратив, который позволяет поместить военные расходы России и ее политику в области национальной безопасности в контекст.
Как пишет Дмитрий Горенбург в своей блестящей статье, книга Адамского получила очень высокие оценки за то, что в ней автор сосредотачивается на «том аспекте развития постсоветских российских вооруженных сил, о котором практически ничего не упоминается в существующих исследованиях. Авторы будущих исследований, посвященных роли вооруженных сил в российском обществе и во внешней политике России, должны будут принять во внимание ту степень, в которой на армию влияет ее альянс с Русской православной церковью». Тем не менее, меня продолжает беспокоить то, что руководство американских служб национальной безопасности до сих пор не может оценить роль религии — особенно в ее коллективном аспекте — в делах войны и мира. В этом нет ничего нового: Роберт Джервис (Robert Jervis) считает, что именно эта проблема стала одной из главных причин того, что 40 лет назад американское разведывательное сообщество было по-настоящему потрясено произошедшей в Иране революцией. Научные круги зачастую рассматривают вопрос религии через призму теории секуляризации и марксизма: религия является лишь «прикрытием» для политических и экономических мотивов. В американском подходе к религиозным вопросам наиболее яркими примерами которого стали различные евангелистские церкви, акцент делается на первичности выбора конкретного человека и его личных отношений с Богом. Такой подход предполагает, что в отсутствие личной готовности и преданности (то есть если у каждого российского офицера или ученого не будет личных взаимоотношений с Иисусом Христом как Господом и Спасителем) ни о каком религиозном факторе не может идти речи — потому что идея приверженности религиозному сообществу и традициям в рамках социальной принадлежности, несмотря на отсутствие личной преданности, чужда американцам. Помимо этих двух основополагающих аспектов, есть еще множество слепых пятен, если говорить о русском православии, и на эти слепые пятна часто закрывают глаза, считая, что православие — это просто протестантизм с иконами или католицизм без папы.
Само по себе это не является каким-то откровением. В конце концов многие представители армии США объясняют свое решение поступить на военную службу желанием стать частью более масштабных кампаний. Однако именно «цель», которой служат все начинания России в области безопасности, является специфической. И, чтобы понять суть «ядерного православия», американцам, которые в большинстве своем не знакомы с византийской и славянской историей, необходимо разобраться в теологической и культурной концепции христианского содружества.
В западном христианстве императора Константина чаще всего рассматривают в негативном свете — как человека, который извратил христианство, как циничного властолюбца, который принял молодую религию, чтобы закрепить свою власть над Римской империей. На христианском востоке Константина — канонизированного святого в православной церкви — превозносят, но не из-за того, как он прожил свою личную жизнь, а из-за того, что он предпринял ряд шагов для уменьшения разрыва между земным обществом и Царством небесным. Он перестроил государство так, что оно превратилось из гонителя христиан в защитника Церкви. Что интересно, в православном мире и в России в частности сильных лидеров, которые принимали христианство, часто называли «новыми Константинами» или «преемниками Константина».
Таким образом, защита церкви и общества, через которое она выражала себя, стала способом оправдать миссию государства и в особенности те шаги, которые оно совершало для своей защиты. Всегда существовали границы того, насколько далеко могла зайти церковь — к примеру, в 9 веке она отказалась выполнить требование императора (следившего за изменениями в мусульманском мире) и начать причислять солдат, погибших в бою, к великомученикам, — но начиная с 4 века православный мир в большинстве своем поверил в идею о том, что государство — это стена, защищающая христианскую веру. Эту идею переняли славянофилы 19 века, в частности Алексей Хомяков: они говорили о роли стражей, выполняющих тяжелую миссию защиты верующих от атак извне. Кроме того, православная гимнография полна отсылок к христианскому содружеству. Средневековые русские авторы также стали отождествлять Израиль (особенно упоминания в Ветхом Завете) с православной христианской общиной в Москве, то есть в Третьем Риме, — отсюда и возникла обязанность российского государства защищать православных христиан по всему миру.
Ничто из этого не свидетельствует о том, что в 21 веке офицеры российских ракетных войск готовы цитировать труды Филофея Псковского или других русских теологов. Однако Адамский показал, как после распада СССР Русская православная церковь создала новый возвышенный нарратив, согласно которому ядерное оружие и вооруженные силы созданы не только, чтобы защитить земную родину, но и чтобы послужить более масштабной цели. В результате ядерное оружие стало уже не просто оружием массового уничтожения, а гарантом мира — теперь его описывают в терминах, которые можно найти в православных гимнах о Кресте Христа, то есть как «оружие мира». Подразумевается, что, если вооруженные силы и научное сообществе не справятся со своими задачами, над миром воцарится зло (в последние годы это зло отождествляется с нравственным упадком, исходящим от Запада).
Адамский описал еще одну важную тенденцию, а именно «крещение» советского прошлого. Когда я рос, у моих родителей дома висела картинка, созданная группой православных эмигрантов «Православное дело», на которой рука скелета держала свечку перед иконой Христа Андрея Рублева, окруженная пламенем в горящей церкви. Идея была очевидной: советский режим и коммунистическая идеология прямо противоположны русскому православию. В российском фильме «Поп» 2009 года, действие которого происходит в период Второй мировой войны, православный священник отвечает на вопрос о том, является ли помощь нацистам предательством России, если «безбожный Советский Союз — это не наша родина». К 1939 году советское государство практически полностью искоренило любые упоминания о религии в СССР, и только отчаянное положение во время войны объясняло относительно терпимое отношение к православию. (В другом эпизоде фильма немецкий офицер, наблюдавший за возрождением православия на оккупированных немцами территориях, сказал группе священников, что, если бы не война, через два-три года советские власти уничтожили бы все церкви в России и этих священников вместе с ними.) ГУЛАГ, и шарашки, и объекты для ядерных разработок зачастую создавались на местах монастырей и святынь — к примеру, в месте, где был похоронен святой Серафим Саровский, — что должно было служить свидетельством триумфа научного материализма над религиозными предрассудками. Как позже сказал Никита Хрущев, «строительные материалы и ресурсы не падают с неба, их приходится отнимать для неотложных земных нужд».
Однако после распада СССР возникла новая интерпретация прежних рассказов о вражде между советским государством и русской церковью, согласно которой практически все ключевые советские военачальники и ученые (включая маршала Георгия Жукова и космонавта Юрия Гагарина) тайно верили в бога. Даже Иосиф Сталин, чей НКВД в 1930-х годах отправил в тюрьмы и ГУЛАГ тысячи людей и закрыл практически все церкви в стране, по слухам, «увидел свет» во время Второй мировой войны. Таким образом, размещение военных баз и исследовательских центров на местах гробниц православных святых было вовсе не актом осквернения со стороны советского государства, а частью божественного провидения, поскольку советское государство действовало в соответствии с божественным планом. История повторилась: подобно тому, как Константин привел Рим в соответствие с божественной волей, так и советское государство заложило основы для того, чтобы у возрожденной постсоветской православной общины были инструменты для своей зашиты.
Такая версия соответствует идеологическому тону путинской администрации, в рамках которого досоветское имперское и советское наследия сливаются в единый нарратив, где красные и белые, православные и атеисты — все стали частью одной команды, чья цель — сохранить российское государство как защитника того важнейшего духовного и цивилизационного наследия, которое не должно исчезнуть с лица земли. Теперь у российского оборонного истеблишмента есть четкая цель и способ мотивировать своих подчиненных. Если мы действительно вступили в новую эпоху соперничества великих держав, тогда необходимо убедительно разъяснить каждому россиянину, за что он сражается. И если тот нарратив, о котором пишет Адамский, продолжит набирать силу, он позволит российскому государству объяснить людям, почему оно просит их идти на новые жертвы.
