Антикоммунизм — это не ушедший в прошлое подход или реакционная идея, он определяет отношение к политическим и идейным основам современного мира, а то, что его существование практически свели на нет, способствует углублению европейского кризиса. В Польше антикоммунизм, к счастью, остается тем, что объединяет правые силы. Задавая форму в которой функционирует наше государство, он, однако, лишь в ограниченной степени влияет на то, как выглядит внешняя политика в культурной сфере. Между тем от наличия антикоммунизма зависит сила Польши в Европе и весь мировой порядок.
Его отсутствие, во-первых, ограничивает права стран Центральной Европы как на полное восстановление суверенной власти (а это важнейший компонент обретения независимости), так и на экономическую реконструкцию. В то самое время, когда либеральные страны якобы во имя защиты прав человека становятся все более авторитарными, освободившимся от коммунизма государствам ограничивают право на использование власти даже там, где идет речь о создании реальных основ демократии, например, в сфере СМИ.
То, что мы имеем право избавиться от наследия коммунизма — это не мое личное мнение, а объективный факт. Право на экономическое восстановление после коммунистической эпохи было официально зафиксировано, в частности, в Маастрихтском договоре об исключении Восточной Германии из-под действия ограничений в сфере государственной помощи. Это, впрочем, отражало представление о том, что важнейшим событием в истории борьбы покоренных народов с коммунизмом стало падение Берлинской стены. Польский сейм перед заключением соглашения о присоединении к ЕС просил предоставить особое право на посткоммунистическую экономическую реконструкцию всем государствам, освобожденным от советского владычества. Эти просьбы, однако, полностью проигнорировали, о чем свидетельствует создание Евросоюзом административных преград, не позволяющих нам восстановить польскую судостроительную отрасль. Речь шла не о какой-то внешней помощи, а лишь о возможности свободно принимать бюджетные решения, о праве проводить независимую экономическую политику и совершать такие направленные на восстановление шаги, какие в отношении своей экономики совершала Германия.
Политическая ответственность тоже была действующим стандартом, который задавала не только послевоенная политика в отношении Германии, но и, например, французская «юридическая чистка» при де Голле. В скобках следует отметить, что такая чистка была использована коммунистами для расправы с правыми силами, которая мало отличалась от того, что происходило в нашей части континента. Между тем либеральная Европа после освобождения Центральной Европы категорически не соглашалась на проведение такого рода операций. Просоветские коммунистические режимы не считались тоталитарными, общество которых требует серьезного лечения, или коллаборационистскими, в которых следует исключить из общественной жизни людей, несущих ответственность за ограничение независимости и прав народа. С либеральной перспективы ситуация выглядела, так, что коммунистический строй стран Центральной Европы был банальной полицейской диктатурой, а их государственные функционеры совершили некоторое количество уголовных преступлений, которые при необходимости можно в нормальном режиме осудить в существующих судах (ведь демократия вернула им независимость). Попытки провести декоммунизацию трактовались как угроза для «прав человека». Символически на этом фоне выглядит то, что в начале 1990-х годов ПАСЕ делегировала задачу изучить связанные с декоммунизацией опасности первому посткоммунистическому кандидату на пост президента Польши Влодзимежу Чимошевичу (Włodzimierz Cimoszewicz).
Во-вторых, то, что коммунизм не осудили, чрезвычайно облегчило России задачу проведения своей политики в Европе. Четверть века назад Збигнев Бжезинский писал, что современное российское государство выглядит так, как выглядела бы Германия, которой бы после войны управляли гауляйтеры средней руки, разглагольствующие о демократии и заседающие в здании у мавзолея Гитлера. Путину никто не припоминает его прошлого в рядах КГБ, а если об этом и говорят, то лишь как о занимательном факте. Сам российский президент гордо рассказывает об антифашистских достижениях Иосифа Сталина, включая в их число завоевания, совершенные в союзе с Германией в 1939-1940-х годах.
Когда 18 лет назад создавалось правительство Миллера (Leszek Miller) я попросил упоминавшегося выше Чимошевича поднять на площадке ЮНЕСКО вопрос спасения исчезающих следов коммунистических концлагерей на территории России. Министр обязался это сделать. Однако позиция наших политиков с левого и правого фланга не имела значения, ведь эта организация, как и международная общественность в целом, никогда не считала увековечивание мест коммунистических преступлений всеобщей обязанностью. Все это считалось максимум делом сосредоточенных на себе малых народов и зацикленных на прошлом общественных организаций.
В итоге появилась благодатная почва для «идейной трансформации» посткоммунистической России, которая для внутренних нужд произвела синтез дореволюционных и большевистских традиций, а на международном уровне начала выступать в роли защитницы христианских ценностей. Полностью соответствует духу этой политики и фактически ее легализует то, что Франс Тиммерманс официально называет критикующие руководство ЕС правые силы сегодняшними наследниками большевистской революции.
Такое определение соответствует интересам европейского правящего класса, поскольку оно позволяет скомпрометировать единственную реальную оппозицию руководителям ЕС с западной части континента и ценности, на которые она опирается. На этом фоне тем более сложно понять, почему Польша не пытается возглавить западноевропейские христианские круги и силы, стремящиеся предотвратить разрушение нашей цивилизации. Князь Адам Чарторыйский боролся с российскими влияниями везде, где она их распространяла, и сейчас, в новых условиях, нам следует последовать его примеру.
В-третьих, здесь мы подходим к самому важному, отказ от осуждения коммунизма позволяет реабилитировать и возрождать марксизм. Я имею здесь в виду не только Жан-Клода Юнкера, под патронатом которого прошли торжества в честь 200-летия автора «Манифеста Коммунистической партии» и состоялось открытие гигантского памятника Марксу, созданного на деньги Китая, но и новую волну активности ультралевых сил, а также то, что правящий класс Западной Европы уже не первое десятилетие перенимает левую культуру в ее радикальном варианте.
Все это определяет культурные условия ведения политики в современной Европе. Достаточно взглянуть на них, чтобы понять, насколько они в сегодняшних реалиях мешают отстаиванию польских интересов. К сожалению, с нашей стороны мы до сих пор не видим продуманной и достаточно энергичной реакции. Таковой сложно назвать бесконечные рассказы о том, сколько бед принесла Польше Россия. Теоретически это может вызывать сочувствие, но чаще навевает скуку и, что самое главное, делает коммунизм фоном «старых конфликтов на национальной почве» в отсталом европейском регионе.
Между тем коммунизму нужно дать универсальное описание и подвергнуть всеобщему осуждению. Политику, которая к этому приведет, следует формировать в опоре на опыт всех народов и совместно со всеми народами. Поэтому, например, мероприятия 17 сентября должны (по меньшей мер раз в пять лет) иметь международный характер. Мы должны встречать этот день с другими государствами, которые подверглись нападению Советского Союза на первом этапе Второй мировой войны, то есть приглашать финнов и эстонцев, литовцев и латышей, румын и украинцев (а когда появятся соответствующие условия, то и белорусов). Тем более международный характер должны иметь торжества, приуроченные к 100-летию Варшавской битвы, в которой Польша в прямом смысле спасла мир. Нужно напомнить о поддержке, которую мы получили от французов, о борьбе венгров с коммунистической революцией, об украинцах и русских (!), защищавших Варшаву. Кроме того, следует склонять западную общественность вспоминать о жертвах терроризма 1970-х годов, как о жертвах коммунизма, и в целом — больше говорить о коммунизме, как об универсальном зле.
Важнее всего осудить коммунистическую идеологию и ее марксистские основы как таковые. Сегодня, когда энгельсовская мечта о возвращении к первобытной сексуальной анархии становится явью, а национальное государство вновь называют препятствием прогрессу, следует вспомнить о том, к чему привела реализация этих идей в прошлом. Для Энгельса понятие «цивилизация» имело негативное значение, а варварство было утраченным раем, который надлежит восстановить.
Коммунизм изображают сейчас позднеромантической, прометеистской утопией, которой недоставало реализма и которая попала в руки дурных людей, создавших в опоре на эту идеологию деспотическую политическую систему и совершивших множество преступлений. Первая и вторая группа вышеназванных элементов имеют также мало общего друг с другом, как секретарь районного отдела Польской объединенной рабочей партии и всклокоченный активист немецкой Антипарламентской оппозиции 1960-х.
Марк и Энгельс, во времена, когда в Европе развивался парламентаризм, обещали силой разрушить прежний общественный строй. Право, мораль и религию создатели коммунизма считали предрассудками, за которыми лишь скрываются интересы определенных сил. Энгельс предсказывал, что в будущем «с лица земли исчезнут не только реакционные классы и династии, но и целые реакционные народы», и в этом он видел прогресс.
Коммунистическая идеология была с самого начала пропитана презрением к религии и семье. Так выглядели ее основы задолго до их политической материализации в Советской России. К сожалению, эти основы также позволили возродить марксизм после распада СССР. Марксистская ненависть к религии, государству и семье напоминала подобные чувства, которые питает либеральный мир, что облегчило им процесс сближения. Мы не сможем остановить этот становящийся все более разрушительным процесс, если не начнем борьбу за всеобщее осуждение коммунизма, за напоминание о его последствиях, а одновременно — за гордое и открытое продвижение тех ценностей, против которых он выступал. В этом смысле единственной эффективной антикоммунистической силой может быть только христианская цивилизация. А антикоммунизм, в свою очередь, это ее неотъемлемый элемент.
