Хирург больницы Тревильо рассказывает о том, что происходит в палатах: «Мы передаем сообщения от пациентов их друзьям и родным». И о том, как меняется повседневная жизнь: «Я отстригла волосы и общаюсь с детьми в маске».
«Минутку, только сниму маску, пока у меня перерыв».
Л.Б., хирург больницы Тревильо, отвечает на звонок не из палаты. Она пришла домой, чтобы немного перевести дух. Здесь у нее муж, сын и дочь, которых она не может ни обнять, ни подпустить поближе. За героями этой чрезвычайной ситуации («да какие там герои…», — говорит она) скрываются истории самопожертвования, и не только в часы между носилками и койками, которым уже счету нет, но и в кругу семьи.
У доктора были длинные светлые волосы, но теперь она постриглась как можно короче. Это не прихоть, а мощный образ того, от чего ей пришлось отказаться как женщине, чтобы продолжать работать врачом и быть матерью. «Перед возвращением домой я предупреждаю мужа, чтобы он держал детей от меня подальше. Иду в ванную, бросаю все в стирку, стою под душем 40 минут, драю себя с мылом. Потом надеваю маску, но все равно держусь подальше от детей. Я отрезала волосы, чтобы максимально исключить вероятность занести что-то в дом».
Даже дома она не может выбросить из головы невиданные картины, удивительные даже для врача, привыкшего к работе в операционной. Теперь уже руки сами помнят все манипуляции, необходимые при реанимации, чтобы спасти того, кого спасти еще можно. Она хотела стать врачом и не отрицает этого. Хотела она и семью и теперь стремится ее защитить. «Нас, врачей, нельзя ставить в такие условия, когда мы делаем то, что делаем сейчас. Здесь есть зона ответственности с конкретными именами и фамилиями. Валле Сериана должен был немедленно стать „красной зоной". Эпидемиологические исследования были однозначны еще с самого начала эпидемии в Ухане, ведь наука — это не мнение».
Она разгневана: «Мы переносим свой гнев на ногах. У нас нет инструментов, чтобы помочь всем, есть только средства защиты».
Это не просто мантра, доносящаяся от специалистов из разных больниц. Наша собеседница не щадит нас, приводя примеры: у бойца медицинского фронта нет времени и сил дипломатично подбирать слова. «У пациента происходит остановка дыхания, ты делаешь ему массаж сердца, конечно, ведь ты как врач не можешь оставить его умирать, он смотрит на тебя. А когда его интубировать? Трубка у тебя есть, а вот аппарата искусственной вентиляции легких нет. И что же? Возраст и сопутствующие заболевания становятся критериями для исключения тех или иных манипуляций. Теперь мы должны интубировать сорокалетних. Если завтра я поступлю в больницу с диабетом, например, я окажусь во второй очереди. Вокруг столько спорят об эвтаназии, но этих людей, будь у нас руководство, мы бы могли спасти».
«Пациент смотрит на тебя», — говорит наша собеседница, врач 50 лет. В этот момент врач — это не просто пара рук, которые в отчаянии давят на грудную клетку или вставляют трубку в горло. Это еще и единственный мост между пациентом и внешним миром.
Жены и мужья, дети и внуки ожидают новостей за огромным стеклом коллективной изоляции.
«Пациент знает, что происходит, это можно прочесть в его глазах. „Передайте моей жене, что я ее люблю" или „передайте привет моей новорожденной внучке, которую я не успел повидать". Мы говорим пациентам слова, которые их родные передают нам по телефону, отдаем им записки с сообщениями и рисунки внуков, которые нам приносят. Родным мы по телефону сообщаем об умерших. Мне пришлось говорить с двумя детьми пациента, которые живут далеко друг от друга. Они даже оплакать его не могли вместе. Не говорю уже о том, чтобы подержать его за руку, — даже мы не можем этого сделать. Они умирают одни, и в морг их везут завернутыми в пленку с дезинфицирующим средством. Мы, врачи, держимся, должны держаться, но мы уже приближаемся к нервному срыву от переутомления, тревоги и потому, что теряем близких друзей».
Врачи еще держатся. «Один мой коллега, у которого беременная жена, переехал вместе с другим коллегой в гостиницу. Врачи заболевают десятками. Они приходят с температурой, но мы не можем поставить диагноз, потому что нас слишком мало — только если симптомы таковы, что врачу уже нельзя здесь оставаться».
Она работает в половине хирургического отделения на девятом, «чистом» (то есть без пациентов с Covid-19) этаже, а во второй половине — на том же этаже — находятся зараженные.
«Что я делаю? Там, где больные, я хожу в амуниции: шапочка, маска, два тканевых халата, потому что защитных халатов не хватает. Потом останавливаюсь посреди коридора, чтобы сообщить персоналу данные пациентов. Переход из одной части в другую — риск кого-нибудь заразить».
В воскресенье еще появилась в нагрузку смена в скорой помощи: «Чтобы изолировать пациентов, мы разместили их в ванной комнате. Некоторых осматриваем прямо в машине скорой помощи».
Наша собеседница прерывает разговор, чтобы немного побыть дома с семьей, пусть и в маске и держась подальше от детей. Да, она прервала разговор: «Я жду результатов двух тестов. Двух ребят 1973 года». И вот они приходят: один — положительный, второй — отрицательный. «Я рада — наполовину».
