Я осознал, что коронавирус станет очень серьезной проблемой вскоре после моего 70-летнего юбилея. Мы радостно праздновали его в узком кругу семьи и друзей. Однако, оглядываясь назад, я понимаю, что некоторые из них наверняка уже были инфицированы. Мы шутили о рукопожатиях и объятиях. Я вовремя не обратил на это внимание, но тогда мы отмечали не только день рождения, но и мой переход в группу риска.
В пандемиях нет ничего нового, как и в нашей короткой памяти — особенно о болезненных событиях. Время лечит любые раны, как говорится, но это делает нас уязвимее. Большинство из нас также страдает от врожденного биологического оптимизма, поэтому мы верим в то, что плохое может случаться только с другими. Но возникают большие проблемы, если тем же слабостям подвержена государственная власть.
Изначально повременив, но потом, осознав проблему, Китай решительно приступил к действиям — в его памяти было свежо воспоминание о более смертельном, но менее заразном коронавирусе SARS. Однако большинство из нас на Западе — включая меня, безусловно, наших политиков (витавших в облаках) и лидеров Национальной системы здравоохранения (NHS) — успокаивали себя мыслью, что происходящее в Китае — это что-то далекое и незначительное. Мол, в любом случае это заболевание стариков, которые все равно скоро умрут. Не паникуем! Сохраняем спокойствие и продолжаем! (и не тратим большие деньги на защитную одежду для медработников). Как же мы ошибались.
Мы верим в то, что плохое может случаться только с другими
Все пандемии, как говорят нам эксперты, разные. В новом коронавирусе удивительно то, что он в основном (но не только) представляет серьезную угрозу для пожилых людей, а также для тех, у кого есть сопутствующие заболевания. По неизвестной причине значительное количество пациентов среднего возраста также находятся в зоне риска. Очевидно и то, что у многих заразившихся нет симптомов, поэтому они заражают других, не зная об этом — что делает контроль над заболеванием еще сложнее.
У восприимчивых людей вирус в первые несколько дней вызывает пневмонию (когда симптомы сложно отличить от обычной простуды или гриппа). В прошлом не существовало лечения от вирусной пневмонии, помимо кислорода. Вы выживали или умирали. Сейчас мы можем спасать людей с помощью аппаратов искусственной вентиляции легких (ИВЛ), подающих кислород в легкие, которые уже не справляются. Но даже с аппаратами многие погибнут.
Пандемии — это древняя проблема, а COVID-19 — просто новейшая из них. Есть множество примеров, когда пандемии резко меняли ход истории. Но эта по-особенному современна, в современном мире гораздо больше пожилых людей.
И в прошлом не было аппаратов ИВЛ. Почти наверняка сейчас многим пациентам они понадобятся, хоть смертность и держится в районе 1%. Это очень размытое значение, ведь мы просто не знаем, сколько бессимптомных случаев среди населения Земли, и кто из госпитализированных умрет.
Но даже этот 1% — это тысячи людей, возможно, миллионы во всем мире, которые без аппаратов ИВЛ ждет смерть, и вовсе не каждый из них будет стар или не здоров. И разве старые и больные не заслуживают лечения? (…)
Социальные взаимодействия определяют распространение респираторного вируса. Вирус пользуется тем, что мы такие социальные создания. Он передается от человека к человеку — через касание, проявления чувств, капли в воздухе, через поверхности, которых мы касались. Именно поэтому политики и их советники-эксперты столкнулись с ужасным выбором.
Как найти баланс между ограничением социальных взаимодействий, рискуя при этом обвалить экономику, во имя спасения бэби-бумеров, работников здравоохранения и некоторых молодых людей, и будущим следующего поколения? Например, задумайтесь — сейчас почти каждый ребенок на планете лишен школьного образования. Если рухнет медицинская система, умрут не только инфицированные коронавирусом, но и больные с другими опасными для жизни состояниями, не получив доступа к лечению, которое они получили бы до этой катастрофы.
Политики говорят о «войне» с вирусом. Война требует жертв. Мы жертвуем пожилыми людьми ради пациентов моложе, которые могут дольше прожить? А когда мы возобновим экономическую деятельность ради будущих поколений? Решения о том, кому жить, а кому умирать на пике кризиса упадут на плечи бедных докторов, заботящихся о своих пациентах. (…)
У нас нет иного выбора, кроме как применять жестокий утилитарный расчет, противоречащий самому идеалу святости жизни. Сколько конкретно этому пациенту остается жить? Есть ли у него иждивенцы? Сам факт того, что человек кем-то любим — это еще не повод его лечить. Нам, докторам, всегда приходилось оценивать ситуацию подобным образом, но, как правило, очень аккуратно. Теперь моим коллегам придется принимать гораздо большее количество таких решений. И я им не завидую. Увы, будет и элемент случайности в духе «кто первый пришел, того первым и обслужат». (…)
Этот кризис ужасным образом обнажил неадекватное состояние системы здравоохранения, за это заплатили жизнями не только пациентов, но врачей, и медсестер. (…)
Я могу только надеяться, что из этой трагедии мы можем извлечь какую-то пользу. Я искренне верю в принципы NHS — мы скоро увидим, как раздробленная, очень дорогая и крайне коммерциализированная система здравоохранения США будет справляться с кризисом. Я был бы очень рад, если бы политики перестали пренебрегать здравоохранением, даже ценой более высоких налогов.
Вспоминая о собственном безразличии к вирусу, когда он появился в Китае, мне грех осуждать западные страны за то, что они сперва попытались сбежать от принятия сложных решений. Но в начале февраля уже было очевидно, что риск распространения заболевания очень велик, и что именно драконовские методы Китая помогают его сдержать. Италии пришлось выучить этот болезненный урок самостоятельно.
Легко умничать, говоря о прошлом, но неготовность систем здравоохранения — нехватку средств личной защиты для медиков, надлежащего выполнения правил гигиены в больницах и тест-систем — позже нужно будет тщательно расследовать. Кому-то придется взять за это ответственность, но пока правительствам нужно сконцентрироваться на том, чтобы наверстать упущенное. (…)
В прошлом году я наконец-то вышел на пенсию, но несколько дней назад возобновил связь с бывшими коллегами, чтобы узнать, что происходит. Несколько из них уже заразились. Мои коллеги говорят о полном хаосе в больницах — нехватке защитной одежды и четких инструкций о гигиене. (В Китае в лифтах есть одноразовые зубочистки для нажатия кнопок — вирус может жить на поверхностях несколько дней). Нехватка тестов означает, что у них нет возможности узнать, заражены ли пациенты, не попавшие в больницу с вирусной пневмонией. Так больницы становятся инкубаторами для вируса, где заражаются медработники и, скорее всего, многие пациенты, которых отправили домой. Коллегам кажется, что их отдают в жертву, как пушечное мясо. Только сейчас, когда мы уже ожидаем пика болезни, этот кошмар и эти проблемы пытаются исправить.
Моя жена Кейт младше меня на 12 лет, но она принимает иммуноподавляющие лекарства для лечения хронического заболевания, поэтому она тоже в группе риска. Скорее всего, она подхватила коронавирус — возможно, на моем дне рождении — сейчас у нее ранняя стадия. Когда вы прочтете эту статью, наверное, все уже будет ясно — возникнет ли у нее угрожающая жизни пневмония или нет.
Доктора обычно с тревогой и фатализмом смотрят на здоровье своей семьи. Мы знаем, что с людьми случается плохое, мы ежедневно видим это на работе — но нам известно и то, что это редкость (пока вы не состаритесь). Когда члены наших семей заболевают, нам приходится сражаться с профессиональным реализмом и тревогой, вызванной слишком большими знаниями. У меня нет иного выбора, кроме как думать о худшем, что может произойти, прорабатывая свои чувства по этому поводу, а потом попытаться их отложить в сторону. Наверное, это можно называть «катастрофизацией», но боюсь, что коронавирус — это катастрофа, хоть даже большинство из нас, как бы это странно не звучало, её переживет.
Панические закупки — это реакция на это чувство начинающейся катастрофы. Несколько дней назад я пошел в магазин. Хотя дома у меня и был запас еды на несколько дней, мне пришлось бороться с почти непреодолимым желанием что-то купить, что угодно, чтобы вернуть контроль над пугающей неопределённостью. И в то же время, вирус — не угрожает еде или туалетной бумаге. (…)
Успокоив себя покупкой пакета картошки, я обошел несколько супермаркетов из чистого антропологического интереса. В престижном супермаркете не было джина и тоника (…) Нигде не было туалетной бумаги, а в последние дни даже скоропортящиеся фрукты и овощи — что крайне абсурдно — исчезли с полок.
Конечно, по натуре мы добытчики, в прошлом еле сводящие концы с концами. Теперь, когда у нас появились морозилки и холодильники, мы стали паническими покупателями. Супермаркеты стали выделять специальные часы для пожилых людей — но я видел, какие в это время огромные очереди, как плотно люди стоят друг к другу перед открытием супермаркета. Скорее всего, эти люди в блаженном неведении о риске, но это нужно изменить. Наверное, именно это сначала происходило в Италии. (…) Но через некоторое время люди поняли, что это вовсе необязательно. И есть вещи, тревожащие посерьезнее, чем туалетная бумага — например, смерти близких. (…)
С женой мы решили жить врозь, пока она не выздоровеет. Мы очень скучаем друг по другу и часто созваниваемся в течение дня. Удивительно, что нас всего лишь двое — среди сотен миллионов людей по всему миру, чьи жизни, возможно, изменились навсегда из-за нескольких нанометров вирусного РНК, из-за того, что наше правительство не восприняло проблему всерьез, пока не было слишком поздно.
Самопожертвование всегда было неотъемлемой частью работы врача. Это источник гордости и боли и того, почему доктора и медсестры заслуживают нашего уважения. Редко когда на самопожертвование уповали так, как во времена кризиса COVID-19.
Правительство говорит, что хочет отозвать врачей с пенсии. Возможно, это из-за моего возраста, но со мной пока не связывались. Учитывая то, что я слышал от коллег о состоянии больниц Лондона, сама мысль о том, что мне придется вернуться на работу, вызывает тревогу у меня и моей семьи, но если позовут — я откликнусь.
