В первые месяцы войны в 2011 году сирийская власть оказалась в изоляции на региональной арене. В ноябре по инициативе Саудовской Аравии и Катара было приостановлено ее членство в Лиге арабских государств, хотя она является одним из основателей организации. В марте 2013 года ЛАГ подумывала о предоставлении сирийского места оппозиции, но против этого выступили три страны: Алжир, Ирак и Ливан. То есть, изоляция оказалась неполной, и у власти партии «Баас», которая долгое время несла флаг арабского национализма, остались сторонники во всех «братских» странах. Как бы то ни было, все это не отменяло ее горьких чувств. 22 марта 2013 года представитель Сирии в ООН Башар аль-Джаафари заявил арабскому телеканалу «Аль-Маядин», что арабизм всегда был обязательной частью политики его страны, и привел три примера бескорыстной открытости Сирии по отношению к остальному арабскому миру: прием алжирского военного и религиозного лидера эмира Абделькадера в 1855 году, провозглашение Фейсала королем Сирии в 1920 году и фактическое принятие египетской власти при Насере в рамках Объединенной Арабской Республики (1958-1961).
По мнению сирийских властей, предательство произошло сразу на двух уровнях: на уровне отвернувшихся от страны арабских государств и международного джихада (ему помогал ряд стран, в том числе нефтяные монархии Персидского залива), который сделал Сирию своей новой главной целью. Дамаск в свою очередь мог рассчитывать на иранских союзников, а также поддержку России в политическом (как постоянного члена Совбеза ООН) и военном плане, в частности с начала прямого вмешательства осенью 2015 года. Кроме того, Дамаск получил помощь от мощной сети проиранских ополчений, в частности ливанской «Хезболлы». С 2014 года возникновение «Исламского государства»* в качестве масштабной террористической угрозы и военные победы сил режима способствовали нормализации отношений сирийской власти с рядом арабских столиц. Это также подорвало существовавший до того вынужденный альянс против Дамаска нескольких региональных игроков, в том числе таких непохожих, как Саудовская Аравия и Турция.
У противников роялистского лагеря в Сирии, в частности «оси сопротивления» (Тегеран, Дамаск и «Хезболла»), были разные намерения и приоритеты. Исламо-реформаторский альянс Турции и Катара стремился свергнуть режим Башара Асада и посадить вместо него своих протеже «Братьев-мусульман». Саудовская Аравия и ОАЭ, несмотря на свои антиреволюционные позиции, хотели в первую очередь ограничить иранское влияние на Ближнем Востоке, обрубив стратегическую связь между Дамаском и Тегераном. Неожиданное выживание Дамаска при военной поддержке России способствовало расколу в лагере противников и возникновению противостояния между осями Анкара-Доха и Эр-Рияд-Абу-Даби. Кстати говоря, оно уже успело проявиться в июле 2013 года в Египте на фоне свержения президента Мохаммеда Мурси, представителя «Братьев-мусульман»*: путч был поддержан Саудовской Аравией и ОАЭ (Москва и сирийская власть приветствовали его), но осужден Турцией и Катаром.
Определяющая роль России
Эффективность стратегии борьбы с мятежниками в Сирии (с решающими победами в Алеппо, Деръа и Восточной Гуте) и запуск Астанинского процесса в 2017 году (договоренность России, Ирана и Турции, которая выступала в качестве покровителя оппозиции) сделали практически невозможной перспективу свержения Башара Асада. Роль России была тем важнее, что ее отношения со всеми вчерашними врагами Дамаска значительно улучшились, как в двустороннем плане, так и в урегулировании сирийского кризиса.
В представлении Москвы, возвращение Сирии в «арабскую семью» (такая формулировка регулярно используется российской дипломатией) представляет собой средство придать новой сирийской власти легитимность на международной арене. Кроме того, это служит для подготовки к физическому восстановлению страны, которое считается более важным, чем политические и ведомственные реформы. По мнению России, страны Персидского залива лучше подходят как для реабилитации Дамаска в ЛАГ, так и для финансовой помощи в восстановлении.
Хотя Катар (из-за привилегированных отношений с Турцией) и Саудовская Аравия (Иран остается для нее главным врагом) все еще сомневаются насчет восстановления нормальных отношений с Сирией, Российская дипломатия может записать на свой счет победу в ОАЭ. Сближение Дамаска с Абу-Даби иллюстрируют по меньшей мере три события: возобновление работы посольства в Дамаске в декабре 2018 года, участие большой делегации ОАЭ в дамасской ярмарке в августе 2019 года и телефонный разговор наследного принца Абу-Даби Мухаммада ибн Заида с Башаром Асадом в марте 2020 года. Главной темой их беседы была солидарность в условиях эпидемии covid-19.
Помимо этого особого случая в лице ОАЭ, Дамаск может рассчитывать на благосклонное отношение нескольких других арабских стран с начала конфликта. Это касается соседних Ирака (он был подключен к российскому военному вмешательству в сентябре 2015 года) и Ливана, а также Алжира и Омана. Другие страны изменили свою позицию по вопросу, перейдя от открытой враждебности к принятию. Через три года после переворота 2013 года Египет ас-Сиси решил открыто заявить о своей поддержке Асада, руководствуясь похожим аргументом на тот, что использовали Россия и ОАЭ: регулярная армия всегда предпочтительнее экстремизма и терроризма.
Похожие перемены произошли в Тунисе. В 2012 году сформированный в результате революционного процесса новый режим президента Монсефа Марзуки разорвал дипломатические отношения с Дамаском, что вызвало резкое недовольство значительной части тунисских левых. Сегодня Тунис не исключает возобновления отношений с Асадом. В начале 2019 года министр иностранных дел страны (и бывший посол в России) Хмаис Жинауи почеркнул, что Сирии принадлежит «естественное место» в ЛАГ, не ставя условием возвращения страны уход президента. Осенью 2018 года Иордания протянула руку Сирии: по договоренности Аммана и Дамаска был вновь открыт пограничный пункт в Насибе. Наконец, другие страны пока что довольствуются непрямой нормализацией. В частности, это касается Катара и возвращения Qatar Airways в Сирию весной 2019 года.
Вопрос восстановления нормальных отношений с Ливаном занимает особое место. В начале сирийского конфликта (2011-2013) ливанская территория рассматривалась в Сирии как источник нестабильности. «Антисирийские» партии («Движение за будущее» Саада Харири, «Ливанские силы» Самира Джааджаа, Прогрессивно-социалистическая партия Валида Джумблата) и некоторые салафитские группы открыто поддерживали восстание и выступали за свержение режима. В 2012 году на севере страны передавалось через границу оружие, а порт Триполи использовался для этой контрабанды. Тогда можно было говорить о двойной джихадистской угрозе: со стороны Ливана для Сирии и со стороны Сирии для Ливана.
Весной-летом 2013 года два сражения ликвидировали эти угрозы: битва за Сайду (июнь 2013 года) и битва за Кусейр (май-июнь 2013 года). В первой ливанская армия сошлась с салафитами шейха аль-Асира и обратила их в бегство. Во второй сирийская армия и отряды «Хезболлы» сражались с джихадистскими группами (в том числе «Джабхат ан-Нусра»*) и одержали победу. Вмешательство «Хезболлы» в Сирии (на ее территории, а не только у границы) до сих пор вызывает неоднозначную реакцию ливанских политиков. Союзники движения (прежде всего президент Мишель Аун) поддерживают этот ход и считают, что он позволяет защитить Ливан от «террористической угрозы», а противники (в частности «Ливанские силы») выражают недовольство по поводу особого статуса «Хезболлы» в Ливане и критикуют ее участие в сирийском конфликте.
С 2016 по 2018 год ситуация в Ливане разворачивалась благоприятно для Дамаска. Избрание Ауна в октябре 2016 года, вынужденная и отмененная отставка Харири в ноябре 2017 года (эта перипетия сблизила его с Ауном) и парламентские выборы мая 2018 года (большинство было на стороне Дамаска) укрепили позиции «просирийского» лагеря. Сегодня политический и экономический кризис в Ливане вытесняет этот вопрос на второй план, но на политической сцене (и в правительстве) до сих пор нет единого мнения насчет будущего отношений с сирийским режимом. Серьезного конфликта поэтому поводу нет, но «Хезболла» и ее союзники хотят тесного сотрудничества, а их противники выражают сомнения.
Проблемный вопрос возращения размещенных в Ливане сирийских беженцев, вероятно, повлияет на развитие двусторонних отношений. По данным Amnesty International, в июне 2019 года в Ливане было 938 531 беженец с регистрацией в УВКБ ООН и 31 000 пришедших из Сирии палестинских беженцев. Ливанское правительство утверждает, что к этой цифре следует добавить 550 000 беженцев без официальной регистрации. Как бы то ни было, об их возвращении (чего, кстати, хочет президент Аун) речи пока не идет.
Хотя неарабские страны (Россия, Иран, Турция) играют ключевую роль в Сирии, идея возвращения Дамаска в арабское сообщество открывает новые перспективы перед руководством страны. Пока Москва с раздражением смотрит на клановую борьбу в Дамаске, а в Германии судят двух сирийских официальных лиц (это может стать предвестником новых процессов), восстановление отношений с «братскими странами» позволило бы Асаду заявить, что его режим окончательное спасен.
* террористическая организация запрещена в РФ
