В Рашморе (штат Южная Дакота) есть скала, в которой высечены в камне портреты четырех президентов США. В американском обществе развернулась дискуссия, не следует ли взорвать эту гору: ведь только двое из этих четырех «отцов отечества» не были рабовладельцами — Авраам Линкольн и Теодор Рузвельт (в Нью-Йорке, кстати, буквально на днях была снесена другая статуя Теодора Рузвельта из-за ее расистского символизма.) При этом у Джорджа Вашингтона было 300 рабов, а Томас Джефферсон не только владел более чем 600 людьми, но даже завел с одной из своих рабынь несколько детей.
В связи с этим вопрос о взрыве памятников нельзя назвать полемичным — он лишь делает очевидным отсутствие ясности в нашем отношении к lieux de mémoire — «местам памяти». Это понятие в 1978 году ввел французский историк Пьер Нора (Pierre Nora) в своем одноименном семитомном произведении. В Германии в 2001 году вышла аналогичная книга «Немецкие места памяти» (Deutsche Erinnerungsorte).
Противоречивое отношение к истории особенно опасно в Соединенных Штатах, потому что там рабовладение имеет весьма глубокие корни. Ведь рабовладельцами были не только президенты Вашингтон и Джефферсон, но и Джеймс Мэдисон, Джеймс Монро (автор знаменитой «Доктрины Монро»), Эндрю Джексон, Джон Тайлер, Джеймс Полк и многие другие. Даже семья генерала Улисса Гранта владела рабами — того самого Гранта, который вел за собой войска Северных штатов на войну с рабовладельческим Югом.
Строго говоря, в американских городах следовало бы в таком случае переименовать половину улиц. Ведь те из них, которые не просто пронумерованы, а имеют названия, обычно носят имена президентов прошлых времен — за немногочисленными исключениями вроде улиц Мартина Лютера Кинга.
Вопрос разделительной линии
В этом месте мы попадаем в настоящие дебри, сквозь которые хотим прочертить разделительную линию между тем, что представляет собой история страны, и тем, что стоит на политической повестке дня.
Иногда это не проблема. Так, произошла наглая провокация против потомков рабов, когда четыре года назад кто-то в четырех южных штатах поднял над тамошними Капитолиями флаги конфедератов. Можно было бы написать отдельную главу о том, как штатам на самом Юге (Алабаме, Джорджии, Луизиане, Миссисипи, Оклахоме, Южной Каролине и Теннесси) удалось включить в свои флаги элементы, напоминающие о временах в стане конфедератов.
Неоднозначна также ситуация вокруг памятника Христофору Колумбу, потому что непосредственного политического провокационного потенциала я в ней не вижу. Мы не хотим жить в мире, который устанавливает, а потом сносит памятники, чтобы потом опять установить их, и в котором прошлое объявляют священным или проклинают.
В противном случае мы были бы похожи на сторонников движения Талибан*, которые в 2001 году взорвали Бамианские статуи Будды, или на индуистских фанатиков, которые в 1992 году разрушили мечеть Бабри в городе Айодхья на севере Индии.
Россия подает пример
Пример того, как нетривиально можно разрешать исторические противоречия, показывает постсоветская Россия. После распада СССР Ленинград вновь был переименовал в Санкт-Петербург — это общеизвестно. Но не все при этом знают, что область по-прежнему остается Ленинградской.
Еще более странная ситуация сложилась в Екатеринбурге — городе, где в 1918 году был казнен царь Николай II с семьей. В советские времена город носил название Свердловск в честь партийного функционера Якова Михайловича Свердлова, по распоряжению которого царскую семью сослали в Екатеринбург. С 1991 года город вновь носит имя императрицы Екатерины Великой, но область осталась Свердловской. Но и это еще не все: центральная улица, на которой стоит памятник семье «мучеников» Романовых, носит имя Свердлова, перетекая далее в улицу Карла Либкнехта.
Аналогична ситуация и в Иркутске неподалеку от озера Байкал: там широкая улица Карла Маркса упирается в площадь, на которой стоит памятник Александру III — самому реакционному царю XIX века.
Классная комната как самый наглядный пример
В дальневосточном Владивостоке, как ни странно, нет памятника Ленину или Карлу Марксу в центре города. Это город был оплотом белогвардейцев в годы Гражданской войны, и это видно сразу по прибытии туда. В зале ожидания местного вокзала — конечной станции Транссибирской железной дороги — стоит небольшой алтарь, посвященный тогдашнему царевичу Николаю II, открывшему эту железнодорожную ветку в 1891 году. Тем не менее центральная площадь «столицы контрреволюции» называется площадью Советской власти (судя по данным Гугла и Яндекса, площади с таким названием во Владивостоке нет, есть площадь Борцов Революции — прим. перев.).
Единственный исторический персонаж, по поводу которого россияне никак не могут мирно договориться, — это Сталин.
Впрочем, этот «эклектизм» не так уж и безобиден — сквозь него постоянно пробивается шовинизм: все, будь то царисты или большевики, были сынами вечной матушки-России. В связи с этим вспоминаются бессмертные слова писателя Сэмюэля Джонсона (Samuel Johnson): «Патриотизм — последнее прибежище негодяя».
Тем не менее нельзя не признать, что в этих российских городах жива память о людях, в других местах стертая: например, о князе-анархисте Петре Кропоткине, именем которого в Новосибирске назван целый район; о Либкнехте в Иркутске или о Жане-Пьере Марате, найти напоминания о котором во Франции невозможно практически нигде (как и о Робеспьере и Сен-Жюсте). Да и вообще, это по-своему трогательно — оказаться в самом сердце Сибири и прогуляться по парку Парижской коммуны в Иркутске.
* террористическая организация, запрещена в РФ
