Интервью с авторами книги «Черное золото. Войны за донбасский уголь» Каролиной Бацой-Погожельской (Karolina Baca-Pogorzelska) и Михалом Потоцким (Michał Potocki).
Krytyka Polityczna: В польской Силезии в шахтах распространяется коронавирус. В Донбассе тоже?
Михал Потоцкий: В плане эпидемии Донбасс не похож на Силезию, самая сложная ситуация сейчас в Киеве, что логично, ведь это столица и транспортный центр страны, а также в Черновцах у границы с Румынией. Многие возвращались из Италии и привезли туда вирус. В Донбасс из-за периферийного положения региона и низкой социальной активности он попал относительно поздно.
С украинской стороны случаев заражения не так много, а насчет ситуации в оккупированной части нет достоверных данных. Сепаратисты предъявляют свои цифры, но проверить информацию сложно. Они получили тесты из России, ввели разные предупредительные меры, например, социальную изоляцию, отказались от военных парадов на 9 мая. Так что, как ни удивительно, чувство ответственности за санитарную ситуацию у местного руководства выше, чем в Белоруссии, которая считается образцом порядка.
— Как у вас родилась идея сесть и написать вместе книгу о донбасском угле? Каролина занималась темой горнодобывающей промышленности, Михал — внешней политики.
Каролина Баца-Погожельска: Появилась тема, с которой мы не могли справиться поодиночке. Я не знала политических реалий региона, не говорила по-русски и слабо владела украинским, а Михал, в свою очередь, когда мы приступали к работе, мало знал об угле. Сейчас он уже, как эксперт, свободно может отличить какое сырье используется в энергетике, а какое в металлургии.
М.П.: Мои познания об угле сводились к тому, что люди в шахте ходят с молотками и вручную его рубят. В ходе работы над «Черным золотом» я увидел, насколько механизирована угледобыча.
— А не было ли отчасти так, что на политическом и аксиологическом уровне вас объединила Россия, а точнее, разбой, которым занимается Путин?
М.П.: Да, в нескольких плоскостях. Добыча угля началась при царе, регион был промышленным центром Российской империи. Туда привлекали западных инвесторов, там появилось большое бельгийское поселение.
— Возникает ассоциация с Конго. Это была личная колония короля Леопольда II, где уничтожили миллионы собиравших каучук коренных жителей, история которой вернулась сейчас на повестку дня после событий в Миннеаполисе. Мир занялся сейчас расистскими преступлениями прошлого.
М.П.: На Украине бельгийцы не отрубали рук, как в Конго, но они эксплуатировали регион типичным для XIX века способом. Сам Донецк, правда, основал валлиец, но именно бельгийцы были там до октябрьской революции основными инвесторами. Россияне специально их приглашали, зная, что у них есть необходимый для развития промышленного потенциала опыт в горнодобывающей сфере.
Второй фактор, который подтолкнул нас к совместной работе — это война. Россия, мягко говоря, выступила ее катализатором. Конфликт развязали люди, которые были непосредственно связаны с российскими спецслужбами, с подразделением, вторгнувшимся в апреле 2014 года в Славянск. Только благодаря помощи Кремля уголь, который добывается в Донбассе, получает поддельные сертификаты и может с ними попасть в другие страны.
— В общественных дискуссиях используется, скорее, общее определение «война на Украине». Вы можете его сузить?
М.П.: Я не использую такую формулировку, ведь это все равно что называть войну в Чечне войной в России. В каком-то смысле все верно, военные действия ведутся в рамках украинского государства, однако, речь идет об ограниченном районе, даже не обо всей территории Донбасса. Оккупирована примерно ее треть.
В 2014 году после бегства Виктора Януковича Украина столкнулась с параличом всех государственных органов. План-максимум Путина состоял в том, чтобы отрезать Украину от моря, лишить ее доступа к портам в Одессе и Мариуполе, промышленной базы в Днепропетровске и Донецке, а также центра технической интеллигенции — Харькова. Начали вспыхивать бунты. В одних местах Москва их вдохновляла, в других организовывала. Украинцам удалось ограничить масштаб этой «русской весны» Донецком и Луганском. Там подавить мятеж не получилось из-за близости России и положительного отношения к идее объединения с ней относительно большого числа местных жителей.
— Войной управляли спецслужбы.
М.П.: Кремль начал отправлять в Донбасс кадровых офицеров спецслужб. Яркий пример — это упоминавшийся выше Славянск, который захватило подразделение Игоря Стрелкова, ранее участвовавшего в аннексии Крыма. До начала 2014 года он служил в ФСБ, а потом ушел в отставку и отправился в Крым. Украинцы не нашли на полуострове никого, кто мог бы заняться там поддержанием порядка, как Игорь Коломойский в Днепропетровске. В Донецке они пытались сделать ставку на Сергея Таруту (кстати, в прошлом он владел акциями Гданьской верфи), но он оказался слишком слабой фигурой. Когда в августе 2014 года Украина восстановила свою армия в такой мере, что практически смогла взять в окружение Донецк и Луганск, появились танковые колонны регулярной российской армии и передвинули линию фронта туда, где она находится сейчас.
— Из вашей книги следует, что донбасский антрацит (вид высококачественного угля) можно назвать сырьем, которое добывается с нарушением прав человека, как кровавые алмазы в Сьерра-Леоне.
М.П.: Мы хотели вписать донбасские реалии в мировой контекст. В разных уголках мира повторяется один и тот же сценарий. Мы изначально избрали такую гипотезу, но пока мы не углубились в тему, я даже не представлял, насколько похожие механизмы используются.
Пожалуй, лучше всего описана процедура вывоза древесного угля из Сомали. Там есть группы мятежников, которые либо собирают дань с местных производителей, либо занимаются производством сами. Они контролируют порты, откуда уголь морским путем идет в такие центры международной торговли, как Дубай. Оформляются поддельные сертификаты, в которых указывается, что товар произведен, например, в Пакистане, на Коморских островах или в Джибути. С такими документами его можно продать в Объединенные Арабские Эмираты или в Оман.
— Похожим образом донбасский антрацит попадает в Европу?
М.П.: В общих чертах, да. Сырье поступает в Россию через тот участок границы, который не контролируют украинские таможенные службы. Там оформляются российские сертификаты, а потом уголь едет по железной дороге через Белоруссию в Польшу и на Украину или по морю в Турцию, на Балканы и в Западную Европу. В ЕС основными импортерами выступают Бельгия, Польша и Румыния. Дело в том, что пограничный переход в польских Малашевичах и порты в двух других вышеназванных странах служат входными воротами в ЕС. Потом антрацит реэкспортируется дальше, но за ним сложно проследить.
— Европа никак на это не реагирует?
М.П.: Древесный уголь, как и уголь с Донбасса, не входит в официальный список конфликтных полезных ископаемых Организации европейского экономического сотрудничества. ЕС инициировал процесс внедрения норм, которые обяжут импортеров следить и подробно документировать, откуда привезен, например, вольфрам, где его добыли, через руки каких посредников он прошел, соблюдаются ли на рудниках права человека, не используется ли там детский труд, не контролирует ли производство какая-нибудь вооруженная группировка. До внесения в список угля путь еще долгий, но следует ставить перед собой смелые цели. Если это получится, импорт антрацита из Донбасса будет заблокирован, ведь импортеры не смогут представить документы о его происхождении.
К.Б-П.: В ходе нашего расследования мы видели документы, вызывавшие вопросы. Иногда в них значилось «страна происхождения неизвестна», в графе «производитель» стоял прочерк или в качестве места загрузки указывалась станция Гуково на российско-украинской границе, хотя даже на спутниковых снимках видно, что соответствующей инфраструктуры там нет.
В эти бумаги можно вписать что угодно. Так позволяет делать таможенное законодательство. Антрацит в ЕС практически не добывается, поэтому нет таможенных пошлин, тема защиты конкуренции в данном случае не актуальна. В итоге никто не уделяет особого внимания проверке документов, а оценить на глаз, откуда поступило сырье, невозможно. Сам антрацит узнать легко, у него своеобразный блеск, но место добычи без химического анализа не узнаешь. Нужно составить объединенную пробу из материала, находящегося в вагоне или на корабле, а на ее основе постараться выяснить происхождение сырья.
— Можно ли ограничить незаконную деятельность?
К. Б-П.: Если бы на уголь распространили нормы, использующиеся в отношении конфликтных полезных ископаемых, сферу торговли этим сырьем, в том числе в Польше, ждала бы основательная реорганизация. Сейчас сложно поверить, что Германия на это пойдет. Она закрыла все свои шахты, где добывался каменный уголь, и полностью зависит от импорта, а тот поступает в основном из России. Берлин не захочет вступать в конфликт с Москвой. Но мы не утверждаем, что перемены невозможны, понадобится только добрая воля.
— Для появления новых санкций атмосфера сейчас неподходящая.
М.П.: Она была подходящей шесть лет назад, когда начиналась война. Когда в начале 2015 года шли бои за Дебальцево, ЕС пугал россиян, что если они пойдут дальше, он введет эмбарго на уголь. Россияне остановились, поэтому тема заглохла. Сейчас с каждым месяцем она все больше отходит на дальний план. Все чаще говорится, что с Россией нужно разговаривать и торговать. Усилия государств, которые выступают за санкции, то есть Польши, Швеции и стран Балтии, сконцентрированы на том, чтобы сохранить действующие меры, чтобы Италия, Венгрия или Франция не наложили вето на решение об их продлении на очередное полугодие. Этого добиться удается, а более смелых целей правительство партии «Право и справедливость» (PiS) перед собой не ставит.
Включение антрацита с Донбасса в список конфликтных полезных ископаемых — это план-максимум. Планом-минимум могло бы стать внесение людей и компаний, о которых мы пишем в нашей книге, в приложение, называемое «европейским черным списком». Для этого достаточно уже существующих правовых инструментов. Нужно только единодушие стран-членов ЕС, прецеденты есть. В этот список внесли недавно, например, людей, которые занимались организацией выборов в Крыму, что противоречило международному военному праву, запрещающему проводить выборы на оккупированной территории.
— Вы затрагиваете тему польского заговора молчания?
М.П.: Польское руководство демонстрировало три вида реакций. Министр энергетики Кшиштоф Тхужевский (Krzysztof Tchórzewski) отметал проблему, говоря, что, по его мнению, объем импорта не так велик, чтобы она имела значение. В свою очередь, заместитель главы МИД Ян Дзедзичак (Jan Dziedziczak) грозил натравить на нас спецслужбы, чтобы узнать, кто за нами стоит.
— Вы не выясняли, не превысил ли он своих полномочий? Свобода СМИ и так далее…
К.Б-П.: Он отвечал на запрос группы депутатов из партии «Современная». Это все шло по касательной, наши фамилии не звучали.
М.П.: Третьим типом реакции был пасквиль на портале «вПолитице». Ее я тоже отношу к разряду правительственных реакций, поскольку этот ресурс выступает рупором властей. Наши фамилии в тексте не назывались, но там появлялся намек, что нам платит Ринат Ахметов. Читателю книги «Черное золото» такая идея показалась бы абсурдной, ведь этот олигарх выступает в ней отнюдь не положительным героем. В целом на первый план вышла риторика в духе «осажденной крепости», поиск заказчиков нашей публикации.
— Появлялись ли более содержательные реакции?
М.П.: Посольство Польши в Киеве сделало заявление, рекомендовав ведущим дела на Украине бизнесменам неукоснительно придерживаться требований украинского законодательства. В данном случае это означало, что польские власти не советуют им торговать с сепаратистами.
К.Б-П.: Еще одну волну реакций после публикации второй части наших материалов, мы увидели в Сейме. Депутаты задавали правительству вопросы, а министр Тхужевский и его заместитель Гжегож Тобишовский (Grzegorz Tobiszowski) говорили, что этим делом займутся соответствующие службы. Депутат Европарламента Ярослав Валенса (Jarosław Wałęsa) задал несколько вопросов Федерике Могерини, которая была тогда главой европейской дипломатии. Она заявила, что данная сфера не входит в компетенции ЕС и каждый его член должен следить за ситуацией самостоятельно.
Когда тема получила международную огласку, мы попытались узнать позицию МИД других стран, куда попадает уголь из Донбасса. Некоторые нас проигнорировали, некоторые ответили примерно так же, как польские власти и Еврокомиссия. Каждый пытался отмежеваться от этой проблемы.
— Вас интересовала не только текущая политическая ситуация, но и положение людей, живущих в Донбассе. Судьбы шахтеров трагичны.
К. Б-П.: Здесь можно провести параллель с тем, как обстояли дела в Силезии несколько десятилетий тому назад. Такие условия в силезских шахтах были во времена, когда их грабительской эксплуатацией занимались немцы. В Донбассе так происходит сейчас. Там не занимаются обеспечением безопасности, не вкладывают деньги в противопожарную профилактику, защиту от оседания пород. Главное — достать из-под земли как можно больше угля. Многие из местных шахт еще до начала войны страдали от недостатка инвестиций. В особенности это касалось государственных предприятий, ведь государственное означает ничье. Больше денег в свои шахты вкладывал Ринат Ахметов. Сепаратисты отобрали их у него в 2017 году, но эффекты этих инвестиций видны до сих пор.
— Может ли климатический кризис и постепенный отказ Европы от угля привести к ограничению импорта антрацита из Донбасса?
К.Б-П.: В странах Евросоюза антрацит используют в первую очередь не в энергетике, а на металлургических и химических предприятиях, где, как и при производстве соды, он может заменять кокс. Для этих процессов антрацит будет нужен. Климатическая политика ЕС предусматривает постепенное ограничение использования угля в энергетической сфере, но одновременно, например, коксующийся уголь, необходимый для производства стали, внесен в европейский список критически важных сырьевых ресурсов.
