Время от времени мы звали маму и папу, но наши голоса тут же заглушал ветер. Даже эхо не было, ничего». В романе Валерии Луизелли (Valeria Luiselli) «Потерянные дети. Архив» мальчик со своей младшей сестрой отправляются в пустыню неподалеку от мексиканской границы. Они хотят что-то разузнать о двух маленьких девочках, которые исчезли, после того, как была запланирована их высылка из страны. Вскоре пропадают и они сами. В своих загадочных блужданиях они затем встречают других одиноких детей, затерявшихся вдоль мировых границ.
2 сентября 2015 года фотография маленького мальчика в красной футболке разошлась по всему миру. Он лежал лицом вниз в прибое, и было ему не больше трех лет. Его семья вместе с другими сирийскими беженцами отправилась на шаткой резиновой лодке в море, надеясь перебраться из Турции в Грецию, а затем, возможно, и дальше. Теперь мы это знаем. Потому что фотография Айлана Курди, как говорится, потрясла весь мир, и миграционный кризис воплотился в детском теле.
Айлан Курди не первый и не последний ребенок, погибший в море. Но фотографии имеют свойство превращать «событие или человека в нечто, чем можно владеть», как пишет Сьюзен Зонтаг (Susan Sontag) в эссе «Страданиях других». И вот Айлан Курди стал появляться на передовицах газет, в политических речах, граффити, фильмах и мультфильмах. Китайский художник Ай Вейвей воссоздал жуткую сцену на берегу, улегшись сам животом в прибой. Зонтаг пишет, такого рода фотографии составляют «основополагающую часть того, о чем общество предпочитает думать, или делает вид, что предпочитает думать».
И вот осенью 2015 года очень многие предпочли думать о маленьком мальчике из сирийского Кобани. Франсуа Олланд назвал это событие «человеческой катастрофой», а Дэвид Кэмерон пообещал, что Великобритания возьмет на себя моральную ответственность за миграционный кризис. Стефан Лёвен (Stefan Löfven) принял участие в манифестации на Гражданской площади в Стокгольме и заявил, что «мы и впредь останемся страной, которая больше всего гордится именно своей солидарностью». Во время выступления в Упсале Оса Ромсон (Åsa Romson) сказала, что «без слез смотреть на фотографии ребенка, которого вынесло волнами на берег, нельзя». Как известно, вскоре ей пришлось поплакать снова.
За 2015 год в Швеции запросили убежища более 160 тысяч человек. Много ли это? На этот вопрос можно ответить по-разному, и один из ответов, конечно, «да». Это в два раза больше, чем было в 2014 году, и ни в какое сравнение не идет с теми 20 тысячами с лишним заявлений на убежище, что мы приняли в 2019. Зато по сравнению с Ливаном и другими странами, находящимися в непосредственной близости от охваченной войной Сирией, не так уж это и много. Немного это и с учетом того, насколько спасающимся от смерти людям на самом деле нужно укрытие.
В ходе дебатов о том, сколько Швеция должна принимать беженцев, часто говорится, что 2015 год был кошмаром, от которого мы в последний момент успели пробудиться. Попытки сформировать такое представление связано с желанием оправдать нынешнее ужесточение миграционной политики, не прибегая к идеологическим аргументам. Просто произнесите «2015», и все поймут.
Как все могло бы выглядеть, если бы гражданское общество само начало что-то предпринимать, не дожидаясь бездействующих властей, описывается в книге «Прибытие в Мальмё» (2018). Добровольцы организовывают центры, встречающие приезжих, собирают мебель и принимают одежду. Как пишет Петтер Ларссон (Petter Larsson) из Aftonbladet: «Когда это было действительно нужно, солидарная Швеция выступила вперед и сказала: Мы все устроим. Я по-прежнему убежден, что политики могли бы и дальше развивать и надстраивать эту мобилизацию, вместо того, чтобы идти навстречу ксенофобскому ворчанию» Но в ноябре 2015 года они решили взять передышку, которая означала меньше оснований для получения защиты, меньше временных видов на жительство и больше разлученных семей.
Цель не в том, чтобы преуменьшить проблему или усилия, предпринятые в самый напряженный период. Но за прошедшие пять лет в дискуссиях набирала силу тенденция говорить о миграционном кризисе в чисто рациональном ключе, не касаясь идеологического выбора. «Необходимая передышка», написала Dagens Nyheter после пресс-конференции правительства. «Важное политическое отрезвление», заявила Göteborgs-Posten. Лёвен, наконец, «очнулся», констатировала Expressen (24/11 2015). Редакция этой газеты еще в августе того же года пыталась провести постполитическую разграничительную линию между «идеалистами и реалистами», а годом позже написала по поводу миграционного вопроса: «вы должны простить нас за то, что мы оказались правы» (6/12 2016).
Такое определение понятия «правоты» лишилось всех моральных нюансов и свелось к желанию привлечь остальных на свою сторону. Это определение, используя которое ты позволяешь себе вольность игнорировать то, что сирийский город Алеппо в декабре 2016 был, по словам ООН, «полным крахом человечества». Но на вопрос о том, что значит быть правым, нельзя ответить, не заняв определенную идеологическую позицию по поводу того, какую долю ответственности можно возлагать на богатую и стабильную страну в случае гуманитарной катастрофы. Какие усилия будет разумным приложить и какое перераспределение материальных ценностей требуется?
Может быть, необходимо было вернуть налоги, которые на много сотен миллиардов сократил Фредрик Рейнфельдт (Fredrik Reinfeldt) — прежде чем весьма великодушно призвать шведов раскрыть свои сердца. Иногда все звучит так, словно для нас война в Сирии это нечто, что можно просто убрать из истории. Словно Швеция — это не часть мира.
Последние пять лет обнаружили, насколько сильно радикализовались некоторые элементы шведского правого крыла. В прошлом году газета Kvartal опубликовала текст, в котором содержались формулировки вроде «мультикультурный эксперимент пытается отменить групповую лояльность в белом большинстве» (7/3 2019), а публицист Svenska Dagbladet Ивар Арпи (Ivar Arpi) сейчас постоянно продвигает идею, что белые люди под угрозой. В статье об изменившейся «демографии» Арпи пишет, что мигранты, которые «слоняются без дела по улицам» все больше доминируют в шведских городах (11/6 2019).
После ужасного нападения в Сульне — которое должно стать темой для серьезной дискуссии о необходимости обеспечить школы, полицию и социальные службы ресурсами, чтобы они могли обнаруживать молодых людей и подростков с явными расстройствами поведения — Арпи прямо обратился к шведским родителям и назвал людей иностранного происхождения преступниками: «Они наслаждаются унижением ваших детей», написал он (26/8). Сторонники движения Black lives matter требуют «от белых подчинения», утверждает он (8/6), а Google, по его мнению, подтасовывает результаты поисковой выдачи так, что из нее исключаются белые представители Запада (19/6). В свете этого стоит вспомнить, что бывший журналист Svenska Dagbladet Пэр Гудмундсон (Per Gudmundson) пять лет назад был вынужден удалить пост в Твиттере из-за того, что там было словосочетание «мигрантский шоппинг» (Resumé, 18/9 2015).
Помимо этих отдельных примеров, можно констатировать, что меняется и тон общественной дискуссии, и у этого могут быть реальные последствия. На днях Шведская военная академия опубликовала отчет, где говорится, что существует большой риск терактов националистического характера и что радикализация общественных дебатов впоследствии может способствовать дегуманизации определенных групп, что в свою очередь приведет к учащению насильственных действий в отношении людей иностранного происхождения (DN 25/8).
Точно так же довольно-таки бессмысленно попрекать Стефана Лёвена его речью о солидарности, после того как он пять лет спустя начал вести переговоры о драконовской миграционной политике будущего. Важнее всего не пустые слова, лицемерие или разница между тогда и сейчас. Важно то, что солидарность больше не считается добродетелью, она теперь обуза.
Вы, читающие это, возможно, не хотите знать, чем заканчивается роман Луизелли о потерянных детях? В таком случае немедленно беритесь за книгу, она просто фантастическая. Потому что я сейчас собираюсь рассказать, что они, конечно же, нашли американских девочек в пустыне, завернули их в одеяла и напоили апельсиновым соком.
А теряем мы других детей.
