Вторая мировая война закончилась 75 лет назад, но никогда о ней не вспоминали с политическими целями настолько часто, как в 2020 году, начиная с режима изоляции в Великобритании «в духе Блица» до «самого темного часа» в Италии в марте. Даже Дональд Трамп назвал себя «президентом времен войны».
Между тем никто не отточил искусство обращения к этому историческому конфликту для решения современных проблем настолько идеально, как это сделали Россия и Китай. Немыслимые страдания и вклад в будущую победу союзников, которые так часто недооценивают в западной риторике, служат для объединения нации. Постепенно это укрепляет и амбиции великих держав. Неслучайно именно в этом году Владимир Путин провел время в архивах и переосмыслил причины конфликта, а в Китае в 2020 году вышел блокбастер о героизме, проявленном в Шанхайском сражении.
Лидеры стран во времена кризиса по понятным причинам обращаются к военным метафорам. Война пробуждает решимость, объединение и отвагу. Великобритания множество раз использовала и даже злоупотребляла отсылками к таким событиям, как бомбардировка Лондона, даже если дух блица был больше пропагандой, чем реальностью.
Однако в Москве и Пекине пошли дальше. Это не просто напыщенность времен пандемии. Перефразирую Уильяма Фолкнера (William Faulkner), в Китае Си Цзиньпина и России Путина прошлое не мертво, оно даже не прошлое. В 2017 году Китай официально расширил временные рамки войны. Теперь считается, что война началась в 1931 году, когда Япония вторглась в Манчжурию. Это изменение подчеркивает внешнюю агрессию и раздутый патриотизм. В России в поправках в конституцию, позволяющих Путину вновь баллотироваться в президенты в 2024 году, есть фраза и о защите исторической правды. Долг заключается в том, чтобы не умалять «значение подвига народа при защите Отечества».
Обе страны считают, что их роль не признают в полной мере. Сталинградская битва изменила ход войны ценой жизней полумиллиона советских людей, а Китай в разгар боевых действий сдерживал около 800 тысяч японских солдат. Рассказы о страданиях, спасении и гордости звучат все громче, пока Си и Путин усиливают хватку, пусть некоторые детали представляют собой проблему. В коммунистическом Китае такая проблема заключается в том, что националисты Чан Кайши провели большую часть боев, в то время как в России есть небольшая загвоздка с нацистско-советским пактом 1939 года, власти неоднократно пытались его оправдать. В прошлом месяце Путин поддержал запрет сравнивать действия Советского союза и гитлеровской Германии.
Культ Великой Отечественной войны всерьез начался в России во времена Леонида Брежнева, когда появившийся в 1945 году энтузиазм выветрился. В последние годы наблюдается заметный подъем, появились новые явления вроде марша Бессмертного полка, когда миллионы русских демонстрируют портреты своих павших во время войны родственников. Только за последние 12 месяцев Путин обращался к войне по абсолютно разным поводам, начиная от своего новогоднего обращения и поздравления с первым сентября. Когда его планы провести юбилейный парад 2020 года в присутствии глав множества стран пошли прахом, он решил написать эссе на английском языке длиной в девять тысяч слов.
В Китае же это пока новое явление. Десятилетиями Вторая мировая война рассматривалась лишь как часть пути Коммунистической партии к власти. Изменения начались только в 80-ых годах, когда стало возможно признать вклад не только коммунистов, но и националистов. Полномасштабный военный парад, посвященный празднованию победы, впервые прошел лишь в 2015 году.
Между тем в 2020 году, в год пандемии и юбилеев, риторика военного времени усилилась, а параллели стали говорящими.
Обе страны сейчас находятся в поиске нового объединяющего национального нарратива. Он должен замаскировать унижения и подчеркнуть сопротивление, силу и противостояние Западу. Профессор истории Оксфордского университета и автор книги «China's Good War» о новом национализме Рана Миттер (Rana Mitter) объясняет все это как попытку заполнить идеологический вакуум, предложить альтернативу голому потреблению. Так восполняется дефицит легитимности, нынешние лидеры представляются наследниками героев прошлого. В частности, для Путина это хорошее отвлечение от экономических проблем.
Конфликт также помогает обеим странам занять место среди держав, победивших в 1945 году и построивших затем новый порядок. Миттер приводит пример министра иностранных дел Китая Вана И, который в феврале всячески стремился напомнить, что именно его страна первой подписала Устав ООН, закрывая глаза на личность того, кто тогда представлял Китай. В прошлом месяце Си воспользовался юбилеем последующей войны в Корее, чтобы предупредить Вашингтон уважать «границы допустимого» Китая.
Путин схожим образом пытается отстаивать влияние России. В своем июньском эссе он указал на уступки Великобритании, Франции и Италии, совершенные в Мюнхене в 1938 году, как на причины, спровоцировавшие начало Второй мировой войны. Он обелил пакт Москвы и Берлина, намекнув на другие потенциальные «секретные протоколы», и призвал к проведению современной версии союзнических конференций, перекроивших послевоенную карту. Это все больше говорит о чаяниях Путина, чем о войне.
Сегодня коллективная память используется в политических целях, и ни одна из сторон не хочет по-настоящему обсуждать прошлое. Свидетельство тому — вопиющие недомолвки Путина, сопротивление открытию архивов времен Сталина и тюремное заключение Юрия Дмитриева, изучающего историю ГУЛАГа, приговор вынесен в сентябре. Чтобы понять уровень чувствительности Китая, стоит просто вспомнить о волнениях в Гонконге из-за вопроса на вступительном экзамене в колледж. Студентов попросили высказаться по следующей теме: принесла ли Япония «больше добра, чем вреда» Китаю в период с 1900 по 1945 года.
Опять же, речь никогда не идет о прошлом. История на самом деле — опасное орудие.
