В мире изучения истории античности в Америке стычка между Дэном эль-Падилья Перальтой и Мэри Фрэнсис Уильямс стала известна просто как «инцидент». Их острый обмен мнениями произошел на конференции Общества античных исследований в январе 2019 года — своего рода академическом собрании, на котором обычно не происходит ничего, что могло бы показаться спорным или даже интересным для тех, кто не занимается изучением классической традиции. Но в том году на конференции происходила дискуссия на тему «Будущее античных исследований», что, по мнению участников, было далеко не безопасным. Наряду с проблемами, с которыми сталкиваются гуманитарные науки в целом — уменьшением учебных групп из-за недостаточного финансирования, снижением их привлекательности для студентов и их большими академическими задолженностями, классические дисциплины переживают также кризис идентичности. Эта область гуманитарных наук, долгое время считавшаяся базой «западной цивилизации», пытается избавиться от когда-то возникшей репутации «элитарной дисциплины», которую в подавляющем большинстве преподавали и изучали белые люди. В последнее время эти усилия стали совершенно безотлагательными: классические дисциплины стали все больше «оккупированными» крайне правыми, которые считают древних греков и римлян основоположниками так называемой «белой культуры». Маршируя в Шарлоттсвилле, штат Вирджиния, они несут флаги с символами римского государства; интернет-реакционеры принимают «классические» псевдо-нимы; Веб-сайт сторонников превосходства белых Stormfront разместил изображение Парфенона вместе с лозунгом «Каждый месяц — месяц истории белых».
Падилья, известный историк Рима, преподающий в Принстоне и родившийся в Доминиканской Республике, был в тот день одним из участников дискуссии. В течение нескольких лет он открыто говорил о вреде, причиненном приверженцами классической культуры в течение двух тысячелетий, прошедших с античности — классическом оправдании рабства, науке о расах, колониализме, нацизме и других «фашизмах» 20-го века. Классическая традиция стала дисциплиной, вокруг которой вырос современный западный академический мир, и Падилья считает, что он посеял расизм во все высшее образование Америки, которое сейчас пронизано им. Прошлым летом, после того как Принстон решил убрать имя Вудро Вильсона из названия своей Школы общественных наук и международных отношений, Падилья стал соавтором открытого письма, которое должно было подтолкнуть университет к большему. «Мы призываем Принстон увеличить свои обязательства перед чернокожими людьми, — говорилось в нем, — и стать, впервые в своей истории, антирасистским учебным заведением». Анализируя ущерб, наносимый людьми, превозносящими классическую традицию, Падилья утверждает, что можно с уверенностью сделать вывод о том, что классическая культура сыграла важную роль в изобретении «белизны» в образовании и ее продолжающемся господстве.
В последние годы единомышленники-классицисты объединились, чтобы развеять кажущиеся им вредными мифы о древности. В социальных сетях, в журнальных статьях и блогах они разъясняли, что вопреки правой пропаганде, греки и римляне не считали себя «белыми», а их мраморные скульптуры, бледная плоть которых фетишизировались с 18-го века, в древности просто красилась белой краской. Они отмечали, что в пятом веке до нашей эры в Афинах, которые восхваляются как место рождения демократии, участие в политике было ограничено только гражданами мужского пола. Тысячи рабов в Афинах тяжко работали и умирали на серебряных рудниках к югу от города, а обычаи требовали, чтобы женщины из высшего сословия не выходили из дома, с непокрытой головой и без сопровождения родственника-мужчины. Они показали, что концепция западной цивилизации возникла как эвфемизм «белой цивилизации» в трудах таких людей, как Лотроп Стоддард, который был отъявленным Ку — клукс — клановцем и евгенистом. Некоторые классицисты пришли к мысли о том, что их дисциплина стала частью эшафота для уничтожения самой идеи «белого превосходства» — болезненного процесса, который кто-то описал как «расплату за прошлое». Они считают, что поскольку классические дисциплины сыграли большую роль в создании «белой культуры», то они должны сыграть не меньшую роль в ее разрушении.
Утром перед дискуссией Падилья, как всегда, выделялся среди своих коллег. Он сидел в белоснежной накрахмаленной рубашке на переднем ряду в конференц-зале отеля San Diego Marriott, где большинство его соседей были одеты в приглушенные оттенки серого. В течение 10 минут Падилья изложил обвинительный акт своей области науки. «Если бы кто-то намеренно задумал создать науку, институциональные органы и реакционные установления которой были бы явно направлены на отрицание законных прав цветных ученых, — сказал он, — то нельзя было бы добиться большего, чем путем задействования для этого классических исследований». Представление Падильи об использовании классической традиции для поддержания системной не-справедливости бескомпромиссно даже по стандартам некоторых из его союзников. Он осудил эту научную область одновременно как «вампира и каннибала в равной степени», как опасную силу, которую использовали для убийства, порабощения и подчинения. «Он официально заявил, что не уверен, что классическая традиция заслуживает будущего», — сказал мне Денис Фини, исследователь латинского мира из Принстона. Падилья считает, что классическая наука настолько переплетена с идеей о превосходстве белых, что неотделима от него. «„Белая идея" не только не противоречит классической традиции, она непосредственно произрастает из нее», — писал Падилья.
Когда Падилья закончил свое выступление, аудиторию попросили задавать вопросы. Уильямс, независимый ученый из Калифорнии, выступила одной из первых. Она поднялась со своего места в первом ряду, подошла к микрофону, который стоял в центре зала, и не торопясь поправила его. «Я, наверное, всех вас обижу», — начала она. Вместо того, чтобы лебезить перед критиками, Уильямс прямо спросила: «Может быть, нам стоит начать защищать нашу науку?» Она заявила, что абсолютно необходимо отстаивать классическую традицию как политическую, литературную и философскую основу европейской и американской культуры: «Это западная цивилизация. Это важно, потому что это Запад». Разве не античность дала нам идеи свободы, равенства и —демократии?
Один участник дискуссии попытался вмешаться, но Уильямс продолжила, а ее голос становился все более резким и отрывистым, поскольку настроения в конференц-зале были явно направлены против нее. «Я верю в научные заслуги. И не смотрю на цвет кожи ученого». Она указала пальцем в сторону Падильи. «Возможно, вы получил свою работу именно потому, что вы черный, — сказал Уильямс, — но я бы предпочла думать, что вы получили ее благодаря вашим заслугам».
В зале послышались протестующие возгласы. Несколько человек встали со своих мест и сгрудились вокруг Уильямс у микрофона, по-видимому, не зная, стоит ли вмешиваться в это спор и как это можно сделать. Падилья улыбался. Это была гримаса человека, который, как он сказал мне позже, все время ожидал чего-то подобного. Наконец Уильямс уступила микрофон, и Падилья смог говорить. «Вот что я должен сказать о том видении классической науки, которое вы изложили, — сказал он. — Я не хочу иметь с этим ничего общего. Я надеюсь, что эта научная область умирает, как вы обрисовали это в общих чертах, и надеюсь, что она умрет как можно скорее».
Когда Падилья был ребенком, его родители гордо называли Санто-Доминго, столицу Доминиканской Республики, «Афинами Нового Света» — центром культуры и образования. Эту идею выдвинул Рафаэль Трухильо, диктатор, правивший страной с 1930 года до своего убийства в 1961 году. Как и другие фашисты 20-го века, Трухильо видел себя и свой народ наследниками великой европейской традиции, которая зародилась в древней Греции и древнем Риме. В своей речи 1932 года он восхвалял древнюю Грецию как «владычицу красоты, вечную в безупречной белизне ее мраморных изваяний». Почитание Трухильо белизны было центром его мировоззрения. Ссылаясь на классическое наследие, он изображал черных жителей соседнего Гаити как неполноценных. Эта кампания ненависти достигла своего кровавого пика в 1937 году в ходе «петрушечной резни», или El Corte («рубка» по-испански), в которой доминиканские войска, по некоторым оценкам, войска убили до 30 000 чернокожих гаитян и черных доминиканцев (в ходе этого геноцида гаитянского населения доминиканские военные определяли гаитянцев по их французско-креольскому произношению слова «петрушка» — прим. ред.).
В семье Падильи скупо рассказывали о жизни в условиях диктатуры, но он знал, что отец его матери был избит после спора с пьяными трухилистами. Этот дедушка, как и остальные родственники Падильи по материнской линии, были рыбаками и моряками в Пуэрто-Плате, городе на побережье; они жили в том, что Падилья описывает как «глубочайшую бедность», но пользовались определенными привилегиями в доминиканском обществе из-за их более светлой кожи. А вот родственники его отца часто шутили, что они «черные как ночь». В течение нескольких поколений они жили в Пиментеле, городе неподалеку от горного северо-востока, где порабощенные африканцы основали общины маронов (беглых рабов) в 1600-х и 1700-х годах, рассчитывая на то, что труднодоступность местности, может обеспечить им хотя бы относительную безопасность. Как и их собратья по ремеслу в Соединенных Штатах, работорговцы в Доминиканской Республике иногда давали своим подопечным классические имена в знак своей цивилизаторской миссии, поэтому наследие рабства — и его связь с классической традицией — остаются заметными в именах многих доминиканцев и сегодня. Падилья часто удивлялся в детстве: «Откуда взялись доминиканцы с именем Темистокл?». «Почему второе имя Мэнни Рамиреса — Аристидес?» Вторым именем Трухильо было Леонид в честь спартанского царя, который замучил себя вместе с 300 своими солдатами в Фермопилах и стал иконой крайне правых. Но в молодости Падилья ничего этого не осознавал. Он знал только, что он черный, как и его отец.
Когда Падилье было 4 года, он и его родители улетели в Соединенные Штаты, чтобы его мать, Мария Елена, могла пройти лечение осложнения беременности в больнице Нью-Йорка. Но после того, как родился его брат Яндо, семья решила остаться; они переехали в квартиру в Бронксе и тихонько постарались утрясти свой иммиграционный статус, потратив на это все свои сбережения. Без документов было трудно найти стабильную работу.
Некоторое время спустя отец Падильи вернулся в Доминиканскую Республику; он был бухгалтером в Санто-Доминго и устал от бедности в Соединенных Штатах, где летом водил такси и продавал фрукты. В результате Мария Елена осталась с двумя мальчиками в Нью-Йорке. Поскольку младший Яндо был гражданином США, она получала 120 долларов в виде талонов на питание и 85 долларов наличными каждый месяц, но этого не хватало и на то, чтобы прокормить одного ребенка, не говоря уже о семье из трех человек. В течение следующих нескольких месяцев Мария Елена и ее сыновья переезжали между квартирами в Манхэттене, Бронксе и Квинсе, собирая вещи и находя новое место каждый раз, когда не могли внести арендную плату. Около трех недель домовладелец дома в Квинсе разрешал им оставаться в подвале в качестве прислуги, но когда канализационная труба выплеснула на них все свое содержимое, когда они спали, Мария Елена нашла приют для бездомных в Чайнатауне.
В приюте «еда была отвратительной», а на полу в ванной стояли «лужи мочи», как писал Падилья в своих мемуарах «Жизнь без документов» в 2015 году. Единственным его местом отдыха была крошечная библиотека на верхнем этаже приюта. После отъезда из Доминиканской Республики Падилья заинтересовался доминиканской историей, но он не мог найти на полках библиотеки никаких книг о Карибском бассейне. Зато он нашел тонкий бело-голубой учебник под названием «Как жили люди в Древней Греции и Риме». «Западная цивилизация образовалась из союза древнегреческой мудрости и высокой организации раннего Рима», — начиналась книга. «Греческая вера в способность человека использовать свой разум в сочетании с верой римлян в военную мощь дала результат, который пришел к нам как наследие или подарок из прошлого». Тридцать лет спустя Падилья все еще может читать наизусть эти вступительные строки. «Сколько раз я делал это за последнее десятилетие своей карьеры!» — сказал он мне. «Но в момент первой встречи с той книгой в этом было что-то возбуждающее». Падилья отнес учебник в комнату, в которой жил с матерью и братом, и больше не возвращал его в библиотеку.
Однажды летом 1994 года фотограф по имени Джефф Коуэн, преподававший искусство в приюте в Бушвике, куда были переведены Мария Елена и мальчики, заметил, что 9-летний Падилья укрылся в одиночестве, читая биографию Наполеона Бонапарта. «Дети бегали, как сумасшедшие, радостные после обеда, а в углу сидел мальчик с этим огромным фолиантом, — рассказывал мне Коуэн. — Он встал и пожал мне руку, как маленький джентльмен, говоря так, как будто он был профессором университета из „Лиги плюща" (ассоциация восьми частных американских университетов, расположенных в семи штатах на северо-востоке США — прим. пер.)». Коуэн опешил. «В то время мне было тяжело. Я жил на нелегальном положении в здании без туалета, поэтому мне было совсем не до филантропии, — сказал он. — Но через пять минут мне стало ясно, что этот ребенок заслуживает самого лучшего образования, какое только он мог получить. Это был мой долг».
Коуэн стал наставником Падильи, а затем и его крестным отцом. Он посещал приют с книгами и головоломками, брал Падилью и Яндо в Центральный парк, чтобы дать им покататься на роликовых коньках, и, в конце концов, помог Падилье подать заявление в Collegiate, одну из элитных подготовительных школ Нью-Йорка, куда мальчик был принят с полной стипендией. В восторге Мария Елена сделала ксерокопию его сертификата о поступлении в школу и показывала его всем своим друзьям в церкви. В школе Collegiate Падилья начал изучать латынь и греческий язык и обнаружил, что его захватывает сила классических текстов; он был очарован остротой греческой философии, жаром и динамикой греческого эпоса. Падилья никому из своих новых друзей не сказал, что у него нет документов. «Были некоторые разговоры, к которым я просто не был готов», — сказал он в интервью. Когда его одноклассники шутили об иммигрантах, Падилья иногда вспоминал стихотворение древнегреческого поэта Архилоха о солдате, который забрасывает свой щит в куст и бежит с поля битвы. «По крайней мере, я благополучно выбрался, — говорит солдат. — Почему я должен заботиться об этом щите? В другой раз найду себе другой, не хуже.
«Не выдавай себя, — думал Падилья. — Тебя ждут еще другие битвы».
Прошли годы, прежде чем Падилья начал задавать себе вопросы о том, каким образом представлял ему классический мир тот его первый учебник. Его приняли на полную стипендию в Принстон, где он часто был единственным чернокожим в группах латинского и греческого языков. «Самым трудным для меня, когда я бился с классическими дисциплинами в качестве студента университета, было осознать, насколько я оказался одиноким», — сказал мне как-то Падилья. На втором курсе, когда пришло время выбирать специальность, наиболее сильные возражения его выбору исходили от его близких друзей, многие из которых также были иммигрантами или детьми иммигрантов. Они задавали Падилье вопросы, на которые он не был готов ответить. «Что ты будешь делать с этой своей «белокожей наукой? Как она тебе поможет?» Падилья утверждал, что он и другие не должны избегать определенных занятий только потому, что мир однажды сказал, что они не для черных и коричневых людей.
Для него было особой радостью и оправданием пойти наперекор их советам, но он обнаружил, что не полностью удовлетворен и собственными аргументами. Вопрос о полезности классических дисциплин был очень непростым. Как он мог получить образование по классической греческой и римской культурам и превратить его в нечто «освободительное» для себя? «Это был самый насущный вопрос, который направлял меня в последние студенческие годы и после окончания университета», — признался Падилья.
Получив диплом с отличием в 2006 году, Падилья получил затем степень магистра в Оксфорде и докторскую степень в Стэнфорде. К тому времени становилось все больше ученых, которые стремились понять не только античную элиту — тех древнегреческих и древнеримских мужей, написавших сохранившиеся шедевры греческой и латинской литературы, но и простых людей античности, чьи голоса в письменных источниках почти не звучали: женщин, представителей низших классов, рабов и иммигрантов. Курсы по гендерным и расовым вопросам в античности становились обычным явлением и завоевывали популярность среди студентов, но еще не было ясно, сохранится ли их влияние на классическую традицию как таковую. «В классической науке есть некоторые ученые, — сказал мне Ян Моррис, наставник Падильи в Стэнфорде, — которые говорят: „Да, мы согласны с вашей критикой. А теперь давайте вернемся к тому, что мы делали раньше"». Реформаторы поняли из старых споров вокруг «Черной Афины» — трилогии Мартина Бернала, рассказывающей об африканском и семитском влиянии на древнегреческую культуру, — насколько яростно сопротивляются некоторые из их коллег признанию того, классическая традиция использовались для «отбелки» античности. «Классицисты обычно идентифицируют себя как либералы», — сказал мне Джоэл Кристенсен, профессор греческой литературы в университете Брандейса. «Но мы можем это делать только потому, что большую часть времени мы не находимся в одном пространстве или рядом с людьми, которые порицают нас за наш либерализм».
Размышляя об истории своей семьи, Падилья заинтересовался римским рабством. Десятилетия его исследований были посвящены изучению возможностей рабов выходить за пределы своего статуса посредством освобождения. При этом ученый отмечал тот факт, что покупка рабов и их освобождение были гораздо более распространенным явлением в Риме, чем в других рабовладельческих обществах. Но у многих не было шансов на освобождение, особенно у тех, кто работал на полях или в шахтах, вдали от центров власти. «У нас много свидетельств того, насколько глубоко унизительным было порабощение в античности», — сказал мне Падилья. Рабов в Древнем Риме можно было подвергнуть пыткам и распять; принудить к браку; сковать вместе в рабочие бригады; бросить на растерзание гладиаторам или диким животным и выставить обнаженными на рынках с табличками на шее, рекламирующими для потенциальных покупателей их возраст, характер и состояние здоровье. Владельцы могли выжигать им клейма на лбах, чтобы их можно было узнать и схватить, если они попытаются бежать. При раскопках храма были обнаружены глиняные посвящения беглецов, молящих богов удалить с их лиц обезображивающие следы. Археологи также нашли металлические ошейники, обвитые вокруг шеи скелетов в захоронениях рабов, в том числе железное кольцо с бронзовой биркой, хранящейся в Национальном музее в Риме, которая гласит: «Я убежал; держи меня. Когда ты вернешь меня моему хозяину, Зонинусу, то получишь золотую монету».
К 2015 году, когда Падилья прибыл в Колумбийский университет в качестве доктора-исследователя, классицисты перестали быть апологетами античного рабства, но многие из них сомневались, что Падилье удастся проникнуть во внутренний мир рабов, потому что ни одно из оригинальных описаний рабства не дошло до нас из глубины веков. Такой ответ не удовлетворил Падилью. Он начал изучать трансатлантическую работорговлю, которая сформировала мистический образ католической веры у его матери. Мария Елена жила в мире, в котором ее преследовали духи и сверхъестественные существа, которые могли утешить и дать совет, а могли и потребовать жертв. Какое-то время, когда Падилья учился в старшей школе, его мать пригласила колдуна и его семью поселиться с ними в их квартире в восьмом блоке в Гарлеме, где этот человек вызывал духов, которые ругали Падилью за его плохое поведение. Падилья понял, что представление его матери о мертвых напомнило ему такие же представления, существовавшие у римлян, что подсказало ему одну идею. В 2017 году он опубликовал статью в журнале «Классическая античность» (Classical Antiquity), в которой сравнивал свидетельства из античности и «Черной Атлантики» (Black Atlantic, 1993 год, книга Пола Гилроя об особой черной атлантической культуре, в которую вошли элементы африканской, американской, британской и карибской культур — прим. ред.), чтобы составить более целостную картину религиозной жизни порабощенных римлян. «Нельзя просто принять позу „справедливого негодования" по поводу искажений и пробелов в источниках, — написал он. — Существуют инструменты для эффективного восстановления религиозных представлений рабов, при условии, что мы будем работать с этими инструментами осторожно и честно».
Неожиданно Падилья начал чувствовать, что что-то потерял, посвятив себя изучению классической античности. Как заметил Джеймс Болдуин 35 лет назад, за любой билет нужно платить. Более ранние работы Падильи о римских патрициях, которые принесли ему репутацию одного из лучших историков древнего Рима своего поколения, больше не вдохновляли его. Падилья чувствовал, что его интерес к классике вытеснил другие части его научной идентичности, точно так же, как классическая традиция и «западная цивилизация» вытеснили другие культуры и формы знания. И их восстановление будет иметь важное значение для демонтажа схемы превосходства белой расы, в ловушке которой оказались и он, и другие специалисты по античности. «Мне пришлось активно заняться „деколонизацией" своего разума», — сказал он мне. Он перечитал книги Франца Фанона, Орландо Паттерсона и других ученых, работающих в традициях афропессимизма и психоанализа, исследователей карибской и черной культур. Он стал тяготеть к современным ученым, таким как Хосе Эстебан Муньос, Лорджиа Гарсия Пенья и Саидия Хартман, которые говорят о расе не как о физической реальности, а как о призрачной системе отношений власти, которая порождает определенные жесты, настроения, эмоции и состояния бытия. Эти ученые помогли ему шире осмыслить действие различных сил и в древнем мире, и в его собственной жизни.
Примерно в то время, когда Падилья начал работать над своей статьей, Дональд Трамп сделал свои первые комментарии по поводу кампании преследования «мексиканских преступников, наркоторговцев и насильников», наводнивших США. Падилья, который предыдущие 20 лет имел неопределенный иммиграционный статус, тогда только что подал заявление на получение грин-карты после заключения брака с социальным работником по имени Мисси из Спарты, штат Нью-Джерси. Теперь он внимательно наблюдал за выходом на политическую арену «альтернативных правых», таких как Ричард Спенсер, которые мечтали о создании «белого этно-государства» на североамериканском континенте, долженствующего стать «новым переизданием Римской империи». В ответ на растущие анти-иммигрантские настроения в Европе и Соединенных Штатах Мэри Берд, возможно, самая известная из ныне живущих исследователей классической традиции, написала в The Wall Street Journal, что римляне «были бы озадачены нашими современными проблемами с миграцией и политическими убежищами», потому что Римская Империя была основана на «принципах ассимиляции и свободного передвижения людей».
Падилья был разочарован тем, как ученые пытались бороться с риторикой Трампа. В ноябре 2015 года он написал эссе для Eidolon, онлайн-журнала по проблемам античных исследований, в котором разъяснил, что в древнем Риме, как и в нынешних Соединенных Штатах, гимны мульти-культурализму сосуществовали с ненавистью к иностранцам. Защищая клиента в суде, Цицерон утверждал, что «отказ иностранцам в доступе в наш город абсолютно бесчеловечен», но древние авторы рассказывают и об изгнании целых «подозрительных» групп населения, включая облаву в 139 году до н. э. на евреев, которые рассматривались «недостаточно подходящими для того, чтобы жить рядом с римлянами». Падилья утверждал, что разоблачений лжи об античности, при всей их необходимости, не достаточно. Разъяснений того, что всемогущей, «абсолютно белой» Римской империи никогда не существовало, не остановит белых националистов от тоски по ее воссозданию. «Работа исследователей античности состоит не в том, чтобы „указывать на крикунов", — говорил он в ходе дискуссии 2017 года. — Недостаточно просто занять позицию ментора и квалифицированного исследователя древнего мира, который знает существо дела и может указать этим крикунам на их ошибки». Для разрушения системы власти, основывающейся на классической традиции, требуется нечто большее, чем поиск и исследование исторических фактов; это требует написания совершенно новой истории античности и переосмысления того, кем мы являемся в настоящее время.
Чтобы создать эту историю, Падилья выступает за реформы, которые «ниспровергнут каноны» и «перестроят классическую науку сверху донизу», в том числе полностью избавят ее от самого ярлыка «классицизма». «Античники» были счастливы обнять Падилью, когда он просто менял облик классической традиции, но как отреагирует эта наука на то, что он попросит ее служителей в корне изменить само ее существование? То, как наука об античности дышала и жила? «Некоторые студенты и коллеги говорили мне, что такая перспектива их сильно удручает, и в некотором смысле даже внушает угрозу, — сказал он. — Единственное, что я говорю им в свое оправдание, это то, что меня не интересует разрушение ради разрушения. На месте разрушенного я хо-чу построить что-то новое».
_________________________________________________________________________________
Рэйчел Позер — заместитель главного редактора журнала Harper's Magazine. Ее произведения, которые часто затрагивают отношениях между прошлым и настоящим человечества, публиковались в Harper's, The New York Times, Mother Jones и других изданиях.
Продолжение можно прочитать в части 2
