В конце декабря Сиатту, когда он лежал, вжавшись в землю, чуть не убило пулеметной очередью талибов. Одна из пуль попала в землю рядом с его головой. Его лицо было изранено осколками камней, а защитные очки разбились.
Перес подбежал к нему и увидел, что по его лицу стекает кровь. Сиатту, казалось, оглушило, а потом он запаниковал. Перес уверил его, что раны несерьезные, и попытался заставить его убить пару убегающих талибов. Расстояние было большим. Это был единственный раз, когда Перес увидел, что Сиатте было сложно выстрелить. Он стрелял снова и снова, но все время промахивался.
Отряд захватил раненного в колено боевика. Когда прилетел вертолет, Перес решил эвакуировать пленного, а не Сиатту. Он жалеет об этом выборе, потому что из-за этого Сиатта не смог получить медицинские бумаги, необходимые для вручения медали «Пурпурное сердце». Санитар обработал и перевязал лицо Сиатты, и они пешком отправились обратно к посту. Перес рассказал, что пытался предложить кандидатуру Сиатты для получения «Пурпурного сердца», но управление роты не разрешило это сделать, сославшись на недостаточную тяжесть ранений. «Это меня расстроило, потому что, не будь на нем очков, он бы потерял глаз, — сказал Перес. — Я чувствовал себя виноватым. Я не эвакуировал его с медиками. Я чувствовал себя виноватым, что отказал ему в том, чего он заслуживал».
Столкновения стали происходить еще реже после этого боя. Сиатта провел в Афганистане чуть меньше ста дней, и у него было время поразмыслить.
Я сижу на посту и не участвую в перестрелках и из-за этого начинаю реально съезжать. Из-за этого я думаю про все принятые мной здесь решения и начинаю сомневаться, были ли они правильными. Мужчины, которых я убил — хотя скорее это были 15-летние мальчишки с пушками — так имел ли я право их убивать, заслужили ли они смерти?
Ну в смысле мне 20 лет, я же прекрасно понимаю все риски морских пехотинцев во время войны. Но эти молодые ребята, которых я убил, понимали ли они, что творили и за что вообще сражались — вот о чем я себя спрашиваю.
Весной 2010 года, перед окончанием миссии батальона в Афганистане Куртц рапортовал о представлении Сиатты к медали за проявленную доблесть. В Лакари было спокойно, и Сиатта собирался домой. Казалось, что для него все обошлось, но дневниковые записи указывали на надвигавшиеся проблемы.
Последним на СВУ подорвался капрал Найсли и потерял обе ноги и обе руки. Я видел и делал много плохого, немного хорошего, но об этих вещах мне нужно просто забыть и начать с чистого листа, когда уеду отсюда и доберусь домой. Как сделать это? Без понятия.
Мать Сиатты Морин и его брат Тони прилетели из северного Иллинойса, чтобы встретить Второй Батальон морской пехоты, возвращавшийся из Кэмп Лежен. У Морин почти не было связи с сыном во время его службы. Сиатта редко писал домой, а его звонки были нечастыми и короткими.
Морин сняла комнату рядом с базой и неделю пыталась заговорить со своим сыном. Сиатта не спал по ночам, не вставал с постели большую часть дня и очень мало разговаривал. За ним присматривала расстроенная и обеспокоенная Морин. Она объясняла себе его состояние тем, что он был изможден и, продолжая жить в афганском часовом поясе, еще не акклиматизировался после перелета.
Несколько дней спустя, в мае, Корпус морской пехоты США предоставил Сиатте отпуск, который он провел в доме матери. На День Поминовения Иллинойс посетил Обама, и Сиатта был приглашен на президентскую церемонию, которая должна была состояться на кладбище в Элвуде. Поездка была короткой, и он стал бы идеальной кандидатурой — морской пехотинец, только что вернувшийся после выброски войск, проведенной по инициативе Обамы.
Сиатта отказался присутствовать. Когда на суде его спросили, почему Сэм не проявил ни малейшего интереса к общественным церемониям, он ответил: «Может, потому что мой опыт войны в Афганистане не кажется мне таким уж значительным. Не знаю. Не думаю, что парад был самой подходящей идеей».
Морин замечала, что он все еще не может спать по ночам. Она жила в двухкомнатной квартире и днем работала в аптеке. Ночью она заставала его в глубокой задумчивости. Раньше Сиатта был непьющим и имел аллергию на пиво, теперь же он часами пил и напивался в стельку. Уезжал в бары по ночам. Мать спросила его, как в свои 20 он умудрялся покупать алкоголь, на что тот ответил, что военное удостоверение избавляет от любых проблем. Возвращаясь домой, он не спал почти до самого утра, расхаживая по комнате и распивая алкоголь, который сам себе и наливал. Морин же садилась в гостиной и просила его расслабиться.
«Нет», — отвечал он.
«Хочешь есть?»
«Нет».
«Хочешь сходить в магазин?»
«Нет».
Несколько раз за ту неделю он терял сознание. Морин не знала, что думать или предпринять. Он ничего не рассказывал ей об Афганистане, об убийствах, которые он видел и совершал, а она не вмешивалась в это. «Я просто подумала, что ему, возможно, нужно разобраться в себе. Я считала так: „Нужно оставить его в покое. Ему нужно очистить голову от этих мыслей"».
Вернувшись в Кэмп-Лежен после отпуска, Сиатта оказался в похожем состоянии. Командование посчитало, что он прошел проверку. Сиатта получил свою медаль. Его завербовал разведывательно-снайперский взвод батальона, и он покинул 6-ю роту. Он был весь покрыт татуировками, среди которых была набитая на груди и животе Фемида с обнаженным мечом и венчавшими ее семью метками, связанными с теми мужчинами, которых Сэм считал убийцами.
Морские пехотинцы, вместе с которыми он был расквартирован, достигали совершеннолетия. В Афганистане почти не на что было тратить деньги, и у многих остались сбережения, на которые некоторые купили машины. Им исполнялось по 21 году, и они могли законно посещать бары. В выходные они собирались в группы и отправлялись куда-то, иногда на пляж. Сиатта редко к ним присоединялся. «Он будто спрятался в раковине. Я как-то пригласил его поехать с нами, но он ответил что-то вроде „нет, я просто хочу остаться в своей комнате"», — рассказывал Рэтлифф.
Сиатта написал Эшли Фольк — теперь студентке и воздушной гимнастке, которая жила в районе парка Вест-Гумбольдт, в Чикаго. Он приехал туда, чтобы с ней встретиться. Их первая совместная ночь была странной. Сиатта вел себя спокойней обычного и был воплощением дисциплины и самоконтроля. Фольк же всегда была общительной и разговорчивой; они много лет шутили о том, что она была его противоположностью. Взглянув на него после долгой разлуки, Эшли почувствовала, что его что-то беспокоит, и попыталась выяснить, что случилось.
«Что-то не так? Расскажи мне, о чем ты думаешь?» — попросила она его.
«Все в порядке, милый цыганенок», — ответил Сиатта.
В ту ночь они занялись любовью. «Я почувствовала нашу прежнюю связь», — призналась Эшли. Но сразу после близости Сиатта отодвинулся. Когда она легла рядом с ним, он потянулся за одеялом и плотно обернул его вокруг своего тела, оставив руки и ноги внутри — совсем как морской пехотинец, спящий на твердой земле: прямой как струна, самодостаточный, заключенный в кокон, одинокий. Фольк провела беспокойную ночь: «Ни прикосновений, ни объятий. Его тело было рядом, но сам он был далеко».
Следующей ночью произошло то же самое.
Батальон присоединился к 22-му экспедиционному полку КМП США, и весной 2011 года, когда в Ливии разгорелась гражданская война, морской пехоте было приказано загрузиться в десантные корабли, отправлявшиеся в Ливию. Во время своей последней поездки в Чикаго Сиатта отдал Фольк свой афганский дневник. Поначалу он хотел его уничтожить, но потом решил доверить его ей. Прочитав первую страницу, она остановилась. У них оставалось всего полтора дня до его отплытия, и Эшли была очень расстроена. «Я обнимала его и говорила, что украду его у них».
После того, как он уехал, Фольк снова взялась за чтение. Когда она дошла до эпизода о ребенке, застреленном в голову во время первой перестрелки Сиатты, она почувствовала приближающуюся панику и остановилась. Она читала его дневник неделями, фрагмент за фрагментом, снова и снова. Несмотря на то, что образ мыслей Сиатты сузился до выбора «убей или будешь убит», она продолжала видеть в нем того потерянного мальчишку, которого она знала с шестого класса.
День 34. Лакари. Эта запись не имеет ничего общего с тем, что я делаю здесь в Афганистане, но это просто не выходит из моей головы. Я назову эту запись «Кофе и воспоминания».
Когда я был маленьким мальчиком не старше четырех лет, я вставал около пяти утра, чтобы посмотреть, как мой отец собирался на работу. Он брился, чистил зубы и делал другие обычные вещи вроде этого. Но когда он заканчивал с ними, то брал газету и пил свой кофе. Он позволял мне сделать несколько глотков, и там были только я и он. Сейчас я плохо помню своего отца, потому что он умер, когда я был очень маленьким, но благодаря воспоминаниям о том, как мы вместе пьем кофе, он продолжает жить в моей памяти.
Задумываться об отце, пьющем кофе, меня заставляет то, что здесь, в Афганистане, мы часто остаемся на посту или в патруле, поэтому ходим уставшими и постоянно пьем кофе. Каждая выпитая чашка наводит меня на мысли об отце, так что я думаю о нем довольно часто. И если у меня когда-нибудь будут дети, и я буду собираться на работу, я хочу чтобы они отхлебывали мой кофе.
Фольк писала ему письма и отправляла электронные сообщения на их корабль, U.S.S. Bataan. Первое время Сиатта отвечал, но на корабле жизнь морского пехотинца, с ее вызывающими клаустрофобию каютами и скучной рутиной, была отупляющей. Когда поездка затянулась, он замкнулся в себе и перестал отвечать на ее письма.
Война в Ливии не требовала высадки на берег. Корабли останавливались в портах Европы, где Сиатта и его друзья получали увольнительную, большую часть которой тратили на беспробудное пьянство. «Когда бы у нас ни появлялось свободное время, мы все напивались», — рассказывал он мне. В феврале 2012 года батальон вернулся в Кэмп Лежен. Срок его нахождения в корпусе подходил к концу. Спокойно оставив службу, Сиатта поехал домой в Иллинойс на подержанном Chevrolet, купленном на надбавку к военному жалованию. Он не сказал Фольк о своем возвращении — она начала встречаться с другим мужчиной.
Сиатта искал еще более спокойной жизни, чем прежде. Семья замечала в нем вспышки гнева, стремление к самоизоляции от общества и то, что потом признали алкоголизмом. Он разозлился на свою мать за размещенный на вывеске местного Макдоналдса плакат, приветствовавший его по поводу счастливого возвращения домой. «Я не хочу, чтобы кто-то смотрел на меня», — сказал он.
Казалось, он намеревался сохранять анонимность и избегал разговоров о войне. Давая показания на суде, Морин сказала:
«Он хотел, чтобы никто не знал, что он там был. Он не хотел, чтобы кто-то говорил: „Спасибо за службу". Ему ничего не было нужно. Он лишь хотел, чтобы его оставили в покое»
Больше года Сиатта жил в доме матери. Он не связывался с Фольк и предполагал, что она переехала. Несколько месяцев он находился в апатии. На суде адвокат спросил его: «Чем ты занимался в свободное время?». «Ничем. Я бы сказал, что я, возможно, сидел в своей комнате, ничего не делая», — отозвался Сиатта. В своей комнате, как рассказывала его мать, он пил и играл в видеоигры. Она же всю ночь лежала на диване возле его двери и подслушивала. «Я часто слышала, как он бьет в стену».
Подростком Сиатта стриг газоны у Ларри Стонитша, бывшего морского пехотинца и владельца Rovanco Piping Systems — производителя изолированных труб в Джолиете. Теперь тот предложил ему работу на заводе. Сиатта был надежным, тихим и не разговаривал о своей военной службе. Стонитш понимал. «Мой отчим участвовал в Арденнской операции и никогда уже не смог оправиться после того, что он видел и делал, — рассказал он мне. — Он и пил слишком много, так что я испытывал к нему сочувствие».
За пределами Rovanco Сиатта едва существовал. Он с все большим упорством избегал общения — так, что даже пропускал семейные собрания. В 2013 году Морин, убежденная, что ее сын засиделся, предложила ему поступить в колледж. Она сказала ему, что он имеет право на получение пособия для демобилизованных и должен им воспользоваться. «В этом была моя вина, ведь именно я посоветовала ему пойти учиться. Хотела бы я знать, что было бы, останься он здесь и пойми мы, что ему нужны помощь и лечение».
Тем летом Сиатта был зачислен в Joliet Junior College, а осенью переведен в Университет штата Иллинойс. Он не был сосредоточен на учебе и не планировал набирать зачетных кредитов больше, чем это было необходимо для получения ежемесячного пособия. Обучение не приносило ему ни спасения, ни вдохновения.
Обстановка в группе будила в нем тревогу, а суетливые студенты заставляли сохранять бдительность. Он не мог общаться с большинством своих однокурсников, которые имели хоть малейшее представление о том, где он был. Выходные он часто проводил в доме матери.
К весне он был близок к провалу. Сначала он прекратил делать домашние работы, затем перестал ходить на большинство занятий. По несколько дней он оставался в постели, в комнате, которую снимал на свое жилищное пособие. Он спал до обеда и ничего не ел до вечера. Прежде чем завязать разговор с кем-то, он сильно напивался, чтобы унять тревогу.
Двенадцатого апреля 2014 года, в субботу, Сиатту пригласила на вечеринку в соседнем квартале женщина, с который он познакомился неделю назад. Около 10 часов вечера в своей спальне в подвале он открыл в одиночестве бутылку текилы Don Julio и начал наливать рюмку за рюмкой. Когда он ушел на вечеринку вместе с заглянувшим к нему ветераном флота Марком Крамером, бутылка была почти пустой.
Сиатта пробыл на вечеринке несколько минут, которые провел на террасе возле входа, пока ему не послышалось, будто другой гость сказал что-то грубое хозяину. Без предупреждения и вообще каких-либо слов Сиатта ударил его по лицу и свалил на пол. Этот гость был тренером по кроссфиту и почти не пострадал, но хозяева и гости были в шоке. Сиатту попросили уйти. Крамер проводил его до дома, посоветовал извиниться и спросил, не страдает ли он от посттравматического расстройства. Они вернулись на вечеринку, но там их снова попросили уйти. В этот раз женщина, пригласившая Сиатту, сама проводила его до дома и оставила у двери.
Сиатта пытался позвонить или написать этой женщине. Он говорит, что дальше ничего не помнит. Выяснить, что происходило потом, шаг за шагом, трудно. Но в какой-то момент он пошел бродить по району. В начале третьего часа ночи он вломился в заднюю дверь дома 706 по Саманта-стрит, где жили студентки-педагоги. Это было где-то в 30 метрах от места проведения вечеринки.
Находившийся внутри бывший морпех увидел Сиатту не сразу. Он схватил с кухни два ножа, метнулся обратно в спальню, дал нож поменьше своей девушке и велел ей запереть дверь и позвонить в полицию. Потом он вернулся в гостиную и ждал, прижавшись спиной к стене, с ножом в руке, наблюдая за задней частью дома.
Где-то минуту ничего не происходило. Этот мужчина потом сказал полицейским, что преступник мог спуститься в подвал через дверь в столовой. Если это правда, возможно, Сиатта решил, что пришел к себе домой, и искал кровать. Если он и пошел вниз, долго он там не пробыл.
Он попал в поле зрения мужчины с ножом.
Тот позже говорил, что драка была быстрой — «как вспышка». Сиатта ударил его по голове сковородой, тот нанес ответный удар ножом в плечо или грудь и захватил его в медвежью хватку. Сцепившись, они упали на пол. По словам мужчины, Сиатта выронил сковородку и схватил его за горло. Мужчина навалился на Сиатту, пытаясь заставить его ослабить хватку, и несколько раз ударил его ножом. Сиатта отпустил его.
«Сдаюсь, сдаюсь», — сказал он.
Другой мужчина, встречавшийся с другой жившей в доме девушкой, вышел из задней спальни и помог удерживать Сиатту.
Первый прибывший полицейский, сержант Роберт Черри, приехал в патрульной машине. Он увидел в окне двух девушек, отчаянно махавших руками. Они проговаривали слова так, чтобы было понятно сквозь стекло: «Он внутри! Кто-то в доме!»
Черри вызвал подкрепление, вытащил пистолет и вошел через черный ход. Он увидел двух мужчин, удерживающих третьего. Он попросил их отойти и посмотрел на Сиатту, задыхавшегося и истекавшего кровью от колотой раны в шею. Его фланелевая рубашка была вся в крови. Сержант надел латексные перчатки, присел на колени и спросил его имя.
«Сэм», — ответил Сиатта.
Черри почуял запах алкоголя.
«Я умру», — сказал Сиатта.
«Не умрете», — ответил Черри.
Сиатта закатил глаза и промолвил:
«Если я умру, вы будете моими героями»
У него было девять ранений — четыре на шее, два на левом бицепсе и по одному на левой щеке, правой лопатке и затылке. На полу была лужа крови, стены тоже были ей забрызганы. В больнице он был полностью дезориентирован и спрашивал, как это произошло.
Вертолет Life Flight отвез Сиатту в Пеорию. Нож, попав в шею, не задел сонную артерию и яремную вену. Команда хирургов устранила повреждения более мелких сосудов и оставила у него под подбородком тонкие платиновые спирали от процедуры с катетерами.
Сиатта проснулся на следующий день. Первой его мыслью было, что его ограбили, или что его сбила машина. В его палату зашли два следователя, включили цифровой диктофон и зачитали ему его права. Сиатта был под воздействием обезболивающих и попросил их уйти.
Помнил это Сиатта или нет, он совершил серьезное преступление. Дело быстро набирало обороты. В конце апреля суд присяжных предъявил Сиатте обвинение во вторжении в дом с причинением вреда — преступление класса X, второе по серьезности в уголовном кодексе Иллинойса. Наказанием за это преступление был обязательный срок от 6 до 30 лет.
Таким образом преступление Сиатты оказывалось в одном ряду с похищением человека с отягчающими обстоятельствами и сексуальным насилием в отношении ребенка. Без заключения сделки со следствием или оправдания судом его ждала дорога в тюрьму.
Новости доходили до Сиатты не сразу. В тот же месяц он был зачислен на программу реабилитации наркозависимых в больнице Совета по делам ветеранов (далее — СДВ) к западу от Чикаго, где ему диагностировали посттравматический синдром, вызванный военными действиями, депрессивное расстройство и алкоголизм.
СДВ прописал ему алпразолам и гидроксидин от тревожности и подтвердил его право примерно на 1300 долларов в месяц как пособие для страдающих депрессией и посттравматическим синдромом, вызванными военной службой. Через шесть недель Сиатта перевелся в федеральный центр здравоохранения в северном Чикаго для дальнейшего стационарного лечения.
Выписавшись из больницы в июле, Сиатта сдался полицейским. Улики против него были серьезные. Его мать наняла частного уголовного адвоката Хэла Дженнингса, предложившего обвинителям признание в менее серьезном преступлении в обмен на условное освобождение под надзор. Ранее Сиатта преступлений не совершал. Мужчина, с которым он дрался, не получил серьезных повреждений. Учитывая военную службу Сиатты и явную болезнь, возникшую из-за нее, Дженнингс считал, что эта просьба обоснована.
Но Кристин Альферинк, помощник прокурора штата, занимавшаяся этим делом, была непоколебима. В сентябре она предложила дать десятилетний срок в обмен на признание в преступлении, в котором обвинялся Сиатта. Дженнингс отказался. «Я ни при каких обстоятельствах не собирался отдавать этого парня в тюрьму», — вспоминает он.
Непоколебимость обвинения отчасти отражала настрой того, с кем дрался Сиатта. Со времени их схватки на кухне тот парень начал страдать от бессонницы, чувствовал себя некомфортно в толпе, или если кто-то подходил к нему сзади.
Он рассказал мне, что стал параноиком. Он под завязку забил дом камерами наблюдения и спал с заряженным пистолетом Walther P38 у кровати, но все равно не чувствовал себя спокойнее: «Чайник вскипит — и я отскакиваю на два метра». Как будто некоторые симптомы посттравматического расстройства Сиатты передались ему. Он записался на терапию и начал принимать лекарства от тревожности. Но он все равно злился. Он не знал о службе Сиатты в морской пехоте, и вряд ли это знание повлияло бы на его чувства. «Да будь он хоть самим Иисусом Христом, — говорит он. — Я бы все равно хотел крови».
Дженнингс и его партнер, Кэри Дж. Лакмэн, готовились к процессу. Они собрали военные документы и рекомендации у начальства Сиатты в морской пехоте. Они также устроили ему повторный психологический осмотр. В 2015 году его осмотрел психолог Дон Р. Катералл, специализирующийся на травматических расстройствах, и по совместительству морпех-ветеран Вьетнамской войны. В отчете Катералл подтвердил диагнозы СДВ (посттравматическое стрессовое расстройство, тяжелый алкоголизм) и отметил, что Сиатта не пил уже больше года. Он написал, что это «позволяет официально говорить о ремиссии в наркотическом расстройстве. Пока он ничего не употребляет, маловероятно, что он повторит поступки, приведшие к этой неприятной ситуации».
Тем летом, вскоре после осмотра, Сиатте позвонила Эшли Фольк. Она злилась на него за то, что он перестал общаться с ней; его молчание ее задело. Он сказал, что болен и борется с этим. Она заволновалась, но он убедил ее, что ничего серьезного нет. В июле она предложила ему поесть вместе бургеров в Lockdown Bar & Grill, чикагском баре в тюремном стиле. Она сказала, что, увидев его, снова мгновенно влюбилась. После трех часов разговоров они поцеловались.
Они провели ночь вместе в ее квартире. Она увидела у него на шее, плече и руке новые шрамы и решила, что с ним снова что-то случилось на службе. Они вновь стали парой. Сиатта по-прежнему был очень закрытым, но начал рассказывать ей об Афганистане. Может, думала она, он наконец начал возвращаться к людям. Он не сказал ей ничего о вторжении в дом и о том, что ждет суда.
Шансы Сиатты избежать тюрьмы зависели во многом от того, захотят ли судья и присяжные рассматривать его военный опыт и самолечение с помощью алкоголя как факторы, повлиявшие на вторжение и драку. В сентябре 2015 года Дженнингс и Альферинк вместе ездили в Cеверный Чикаго, чтобы взять показания у Шейлы К. Перрин, психолога, занимавшейся лечением Сиатты от СДВ. Во время допроса Дженнингсом Перрин в присутствии Сиатты изложила свой взгляд, отметив, что Сиатте приходилось штурмовать от 30 до 40 укреплений с засевшими внутри боевиками.
Она описала типичное поведение ветеранов с таким опытом: уединенность, боязнь толпы, постоянная настороженность и употребление алкоголя в качестве механизма преодоления «своей боли и своих воспоминаний». Она перечислила поставленные диагнозы и сказала, что, когда Сиатта оказался в незнакомом доме и наткнулся там на кого-то, нож был для него «мощным, мощнейшим триггером». Ее оценка была однозначной. «Ему нужно лечение», — сказала она. К концу допроса она прослезилась.
Альферинк не сдавалась и спрашивала, почему Перрин вела себя так «эмоционально» и испытывает ли она «те же сострадание и благодарность» к человеку, с которым дрался Сиатта — тоже ветерану. За полчаса зачастую раздражительных разговоров Альферинк предположила, что посттравматический синдром Сиатты был не связан с его военной службой, и что его алкоголизм был «того же рода, что у кого-то, кто расстался со своим парнем или потерял работу».
Дженнингс все равно считал, что у него есть сильные доводы. Характеристики из морской пехоты были идеальными, и он был готов доказывать, что драка на кухне была условным рефлексом несчастного человека с таким послужным списком.
За несколько недель до суда Дженнингс обсуждал дело с матерью Сиатты, когда та упомянула, что ее сын в Афганистане вел дневник. Незадолго до этого Сиатта забрал его у Фольк. Дженнингс попросил разрешения посмотреть на дневник. Это была небольшая бежевая записная книжка, на которой Сиатта нарисовал человеческий череп с проломленным лбом. Когда Дженнингс начал вчитываться, он не смог остановиться. 22 октября 2015 года, меньше чем за три недели до заседания суда, он внес копию дневника в материалы суда. «Это ключ, который поможет выиграть ваше дело», — сказал он Морин.
К тому времени Сиатта завершил программу лечения для злоупотребляющих психотропными веществами, был трезв уже полтора года и посещал психологические консультации. Он еще испытывал тревогу, но уже меньше, что позволило ему перестать принимать ксанакс и гидроксизин. Также он снова занялся боевыми искусствами и тяжелой атлетикой, и это улучшало его настроение.
Отношения с Фольк сгладили его антисоциальные черты. Дженнингс попросил Альферинк прочитать дневник и рассмотреть последний ночной загул и вторжение Сиатты в свете его участия в боевых действиях и ПТСР, а также отметить очевидный прогресс с тех пор. Он надеялся, что обвинение пойдет на более выгодную сделку с обвиняемым. «Если у Сэма не было лучших в мире обстоятельств для смягчения приговора, тогда у кого вообще они были?» — спрашивал он.
Альферинк, согласно воле мужчины, с которым подрался Сиатта, отклонила изменения условий. Десять лет тюрьмы или испытательный срок.
Слушания начались девятого ноября. Дженнингс и Лакмэн надеялись, что судья позволит присяжным рассматривать действия Сиатты как результат непреднамеренной интоксикации (он просто был пьян). Защита ссылалась на прецедент из Иллинойса, где подсудимого напоили другие, но они не располагали прецедентом, в котором подсудимый старался бы избавиться от ПТСР с помощью алкоголя.
Обвинение попробовало немедленно опровергнуть этот аргумент. Альферинк заявила суду, что «причины, по которым подсудимый употреблял алкоголь, не имеют с делом ничего общего». Она добавила: «Он мог употреблять алкоголь, потому что страдал от ПТСР и хотел стать способным пойти на вечеринку. Опять же, он мог употреблять алкоголь, чтобы пережить кризис, так как только что потерял работу. Причины, лежащие в основе употребления алкоголя, не имеют значения».
Обвинение возражало против каждой возможности проявить сочувствие. При выборе присяжных Альферинк спросила, имелся ли у кого-то из присяжных военный опыт. Двое ответили утвердительно — младший флотский офицер и резервист-морпех, раненый при несчастном случае в Афганистане. Альферинк исключила их из состава коллегии присяжных. По мнению Дженнингса, это лишило Сиатту возможности предстать перед судом равных ему людей: «Она исключила именно тех людей, которые имели возможность понять подсудимого и то, через что он прошел».
Адвокаты Сиатты не оспаривали основные факты дела, но Катералл, психолог, представил Сиатту как морпеха, которого война оставила без всяких внутренних ориентиров: «Он отправился туда, чтобы постараться изменить мир в лучшую сторону, а вместо этого увидел собственными глазами гибель детей — это его и надломило».
Альферинк задала встречный вопрос, сколько Катераллу платили как свидетелю защиты. Тот ответил, что его расценки составляли $300 в час, и Альферинк выставила его подставным лицом.
Слушания завершились через два дня. Коллегия присяжных признала Сиатту виновным через несколько часов.
Cиатта провел выходные дома, ожидая вынесения приговора. За две недели до того, как он отправился в тюрьму, он наконец рассказал Фольк о своих проблемах. Но он настаивал на том, что у него хорошая команда юристов, и что они смогут убедить суд. На вечер оглашения приговора Фольк забронировала столик в Signature Room, роскошном ресторане на 95 этаже Центра Джона Хэнкока. Она собиралась отпраздновать хороший исход.
За день до вынесения приговора она попрощалась с ним у ее дома.
«Обещай мне, обещай, что я увижу тебя завтра вечером, — просила она.
Он ответил: «Обещаю».
Сиатта знал, что у него не осталось выхода. Он предстал перед судом и безропотно просил прощения. «Я ничего не помню о той ночи. Я хотел бы, но не могу объяснить то, что тогда случилось. Вы знаете, что я прохожу лечение от своей болезни. Мне кажется, что мне становится лучше, но впереди долгий путь, и это все, что мне осталось».
Дело «Народ штата Иллинойс против Сэмюэля Сиатты» приняло неожиданный оборот. Судья первой инстанции Скотт Дразевски выразил благодарность человеку, которого посадил. «Мистер Сиатта, как американский гражданин, я благодарю вас за службу вашей стране. Ваш патриотизм, ваша доблесть, ваша храбрость и ваш героизм, по свидетельству ваших сослуживцев, сделали вас выдающимся солдатом, на которого следует равняться», — сказал он.
Но Дразевски добавил, что он рассматривал дело как судья, а не как обычный гражданин, и из-за инструкций по вынесению окончательного приговора он никак не мог оставить его на испытательном сроке, ограничившись приговором со словом "условно": «При всем моем сожалении, я обязан следовать закону». Он приговорил Сиатту к шести годам тюрьмы, минимальному законному сроку — на четыре года меньше, чем тот, что предлагала прокуратура.
Следующий месяц Сиатта провел в Стенвилльском коррекционном центре, ожидая перевода в тюрьму, где должен был отбыть свое наказание. У лиц, содержащихся под стражей, не так уж много привилегий. Сиатта находился в круглосуточной изоляции и не мог принимать посетителей. Его тюремный блок был похож на огромный склад, где заключенные сидели в камерах, установленных одна на другую. Отовсюду раздавался грохот.
За 28 дней в этом месте он, по его словам, редко покидал камеру. Пищу приносили к двери, и он ел, не выходя наружу. Каждый вторник ему разрешалось посетить душевую кабинку с обжигающе горячей водой. В его камере не было окна, а свет никогда не выключали. Из-за шума и яркого света спать получалось только урывками. Потеряв чувство времени, он не знал, когда ему следует отдыхать. Он помнит, как однажды увидел часы во время группового инструктажа. Они показывали девять утра. По его впечатлениям, завтрак он съел семь часов назад. Его тревожность снова возросла, и когда он попросил лекарств, ему, по его словам, ничего не предоставили, хотя у него был подтвержден диагноз и показания из военного госпиталя.
Его распорядок дня устоялся. До завтрака он лежал на койке, затем ел и снова лежал до обеда. После обеда он приседал и отжимался и возвращался на койку до ужина. Каждый день ему давали картонный пакет молока. Предыдущий заключенный собрал достаточно пакетов, чтобы изготовить колоду незамысловатых игральных карт, которую оставил в камере для следующих постояльцев. Сиатта ими не пользовался. Он чувствовал, как погружается в трясину. Он ухитрился отправить Фольк короткое письмо.
«Любимая, я так сильно тебя люблю, — писал он. — Ты моя единственная, обещаю. Я очень очень очень очень люблю тебя, и мы проживем жизнь, полную любви и счастья. Моей милой цыганочке от ее любимого Сэмюэля».
Он не знал, что еще сказать. В условиях тюремной системы он одичал и с трудом мог оперировать конкретными понятиями.
В это время его новый адвокат, Ричард Винтер, готовился к подаче апелляции. Винтер согласился представлять Сиатту в конце 2015 года, между решением суда и вынесением приговора. Он был партнером в международной конторе Holland & Knight.
В личном кабинете на 30-м этаже в даунтауне Чикаго он работал над делами, связанными с коммерческим и антитрастовым законодательством. У него не было опыта в уголовном праве, и он взял Сиатту клиентом, повинуясь причудливому импульсу. Holland & Knight безвозмездно представляют в суде людей, которые иначе не могут себе этого позволить. Винтер годами помогал детям-аутистам в судебных спорах со школьными округами в Чикаго и за его пределами. В ноябре 2015 года он как раз закончил читать «Вне правил», роман Джона Гришэма о Себастьяне Радде — вооруженном адвокате, пьющем бурбон в пуленепробиваемом фургоне, который борется за справедливость для непривлекательных клиентов.
Винтера восхитил карикатурный персонаж Радда. Он также был впечатлен его юридическими тактиками, которые счел вполне пригодными для себя. Вскоре после прочтения книги Винтерс получил рассылку, в которой описывалось дело Сиатты и спрашивалось, не хочет ли кто-нибудь взяться за него. Он понял, что это было делом для кого-то с талантами, как у Радда, заинтересовался обстоятельствами и решил попробовать.
Две недели спустя он встретился с Сиаттой и его матерью в пункте отдыха на трассе I-294. Сиатта впечатлил его. Он проводил последние недели на свободе и возвращался домой с консультации по ПТСР. Винтер прочел материалы дела в поисках основания для апелляции. Он посетил оглашение приговора в январе и видел, как его нового клиента увозят в тюрьму. Судья позволил Сиатте побыть с матерью около минуты, и после того, как его увели, Морин долго еще сидела в зале суда, а затем в холле. Она выглядела оцепеневшей. Винтер сказал ей: «Посмотрим, что можно сделать».
Винтер знал, что процесс апелляции займет большую часть 2016 года. Также он понял, что, хотя и может убедить апелляционный суд назначить повторные слушания, шансы на то, что судья позволит присяжным рассматривать линию защиты, связанную с ненамеренной интоксикацией, довольно малы. И даже если судья назначит новое заседание, Сиатте все равно понадобится одержать верх над коллегией присяжных, что нельзя гарантировать. У Винтера был запасной план — просить помилования у губернатора Иллинойса, если апелляционный процесс ничего не даст. В любом случае, домой Сиатта попадет нескоро.
К марту власти штата перевели Сиатту из Стэйтвилля в Шауни, где заключенные жили в двухэтажных строениях в форме буквы Х, которые назывались домами. В каждом была центральная станция, из которой охранники наблюдали за поселением. Это было унылое, затхлое место, на полу не хватало плиток, в камерах были двухъярусные койки, туалет и небольшая стальная раковина. Сокамерник Сиатты, нервный мужчина с тонкими усиками, сидел за то, что не зарегистрировался как лицо, совершившее преступление сексуального характера.
Каждое утро замки на дверях камеры открывались. Заключенные могли выйти в темноту и холод блока ради короткой прогулки в кафетерий за завтраком. То же самое повторялось в обед и на ужин. В расписании также предусматривался час свободного времени в общем помещении. Там можно было потягать железо, воспользоваться телефоном или купить еду и предметы гигиены в специальном магазине, используя деньги, которые семья заключенного положила на его тюремный счет.
Покупка еды привлекала внимание. В безналичной экосистеме тюрьмы такие покупки становились валютой. Футболка, чашка для кофе или пакет печенья могли быть предметом для обмена или ставкой в игре. Могли их и украсть.
Охрана обычно находилась в центре блока и редко выходила в коридоры. Это означало, что когда замки открыты, у заключенных была возможность зайти в чужие камеры. Сиатта однажды вернулся из кафетерия и обнаружил пропажу продуктов на 50 долларов. Его сокамерник был взбешен вторжением на их территорию, он хотел найти и наказать вора.
Сиатта, наверное, видел в своей жизни куда больше насилия, чем любой другой заключенный там человек. Но он понимал, что драки несут дополнительный риск, помимо непосредственно ран. Если охрана замечала драку, вовлеченные в нее могли попасть в одиночную камеру, так называемый изолятор. В их личное дело вносилась соответствующая отметка. Это могло помешать досрочному освобождению. А дело Сиатты было на рассмотрении. Ему нельзя было создавать неприятности. Он попытался отговорить сокамерника: «У меня много чего происходит. У меня хорошее дело. Я не могу влезать в драки, попадать в изо и получать новые обвинения из-за какой-то банки с тунцом».
Однажды в свободное время возле камеры Сиатты появилось несколько заключенных. Сокамерник Сиатты услышал, что один из них и был вором, и крайне злобно на них поглядывал. Они решили узнать причину. «Сдается мне, это вы украли мои вещи», — пояснил тот.
Сиатта не хотел в этом участвовать. Он вышел из камеры, а один из пришедших вошел в нее, пока остальные стояли в коридоре. Прошло от силы секунд 15. Один из стоящих в коридоре сказал, что драка окончена, и они разошлись. Сокамерник Сиатты лежал на полу, он был сильно избит. У него было ранение от удара о стальную койку и сильное кровотечение. Сиатта изучил рану и понял, что нужна медицинская помощь. Но мужчина отказывался подойти к охране. Он сказал, что останется в камере на пару недель, пока раны не заживут.
План провалился. Охранники провели расследование. Шестерых отправили в изо, включая двоих подравшихся. Сиатту перевели в другой блок. Его новый сокамерник состоял в банде Latin Kings; среди множества его татуировок был символ банды, пятиконечная корона. Он объяснил правила: «Здесь, в этой камере, все нормально. Это наш дом. Но снаружи ты ни с кем не связан и, если попадешь в беду, я не смогу тебе помочь». Сиатта ненадолго покинул Шауни ради заседания суда по поводу своего прошения, а когда вернулся, его поместили к другому парню из Latin Kings. Те же правила. Внутри камеры все нормально, снаружи мы друг друга не знаем.
Сиатта так и не завел друзей. Он пытался ходить в группу поддержки ветеранов, но там были одни обманщики. Когда он пришел туда в первый раз, там был человек, который называл себя бывшим морпехом, но коверкал жаргон Корпуса. Куратор встречи спросил мужчину в возрасте около 30 лет насчет его звания.
«Генерал», — гордо ответил заключенный.
Сиатта услышал достаточно. Больше он туда не ходил.
Сиатта мог звонить домой каждый день, но разговоры с матерью, по которой он тосковал, обычно разочаровывали. Он спрашивал, были ли новости о его прошении, и ответ всегда был один: нет. Терапию с человеком, который хорошо знал Сиатту, заменили на ежемесячную 15-минутную проверку психического здоровья.
Выглядело это примерно так: «Ты хочешь причинить кому-то вред? Ты хочешь причинить вред себе?» и затем: «Ну ладно, увидимся в следующем месяце». Депрессия вновь охватила его.
Он пытался заниматься спортом, зная, что упражнения ему помогают. Хотя к каждому тренажеру всегда была очередь из 3-4 человек, иногда ему удавалось нормально позаниматься. Но по мере того, как депрессия усиливалась, он начал проводить время более пассивно. В основном он спал: с этим проблем не было, поскольку его блок был закрыт 21 час в день.
В апреле, пока Сиатта томился в тюрьме, я написал Скотту Дразевски, судье, который некогда выразил сочувствие Сэму. Он отказался обсуждать дело. Законы штата запрещают судьям комментировать апеллируемые дела, как ответил он в письме. После посещения Сиатты в Шауни я встретился с Дональдом Д. Бернарди, отставным судьей и бывшим наставником Дразевски. Он хорошо понимал, что заставило Дразевски посадить Сиатту в тюрьму.
Бернарди знал, в чем обвинялся Сиатта. Я поделился с ним подробностями боевых действий: парнишка, которому прострелили голову, гражданские, которых обстреляли ракетами, серия хладнокровных убийств в конце 2009 года. Он всего этого не знал.
Мы говорили о раздражении и злости, которые объединяют многих ветеранов, и что депрессия и ПТСР Сиатты не были чем-то необычным. Мы обсудили слова поддержки от Куомо, бывшего командира Сиатты. «Наблюдая за тем, как он сражался, я всегда поражался его невероятной храбрости». Мы также говорили о тяжести преступления Сиатты. Человек с его прошлым, который вламывается в чужой дом — это действительно пугает.
Реакция Бернарди меня поразила. Он посмотрел на мою записную книжку так, как знакомые с репортерами люди смотрят, когда они вот-вот скажут что-то, достойное цитирования, и произнес: «Если этот случай не подпадает под смягчение приговора, то смягчение приговора не имеет смысла».
Юридическое сообщество округа невелико. Бернарди сказал, что Джейсон Чемберс, прокурор штата и босс Альферинк, проходил практику у него в суде в начале своей карьеры: «Он хороший парень и разумный юрист, который способен рассмотреть дело с разных сторон».
Несколькими часами позднее я встретился с Чемберсом и Альферинк и пересказал им то, о чем говорил с Бернарди. Альферинк удалилась на заседание суда, а Чемберс был вежлив, но непроницаем. Я сообщил, что планирую посетить место преступления и поговорить с людьми, которые были в доме, когда в него влез Сиатта, и вернусь с новыми вопросами.
Два дня спустя, когда я был в Новой Англии, со мной связался Чемберс. Он просил номер Ричарда Винтера, адвоката Сиатты. В тот же день после обеда Чемберс позвонил ему и предложил сделку. Он был готов аннулировать приговор Сиатты и позволить ему покинуть тюрьму и предстать перед судом по менее тяжкому обвинению. И он был готов облегчить весь процесс. Он хотел, чтобы Винтер взял документацию из СДВ в подтверждение того, что Сиатта будет получать врачебную помощь. Как только эти документы будут получены, штат обратится в суд, чтобы Сиатту немедленно выпустили из Шауни. Детали сделки будут уточнены позже.
19 мая Сиатта спал на своей койке, когда услышал голос по внутренней радиосвязи, сообщивший, что его дверь будет открыта и ему следует прибыть к станции охранников. Охранник сказал, что нужно пойти и сдать отпечатки пальцев. Это показалось Сиатте странным: у Департамента исполнения наказаний уже были его отпечатки.
До этого Сиатта не предчувствовал никаких изменений в своей судьбе. Винтер держал его мать в курсе планов Чемберса, но та не хотела, чтобы ее сын пал духом в случае, если бы процесс застрял, или ходатайства Чемберса были бы отклонены апелляционным судом. Она только сказала ему, что Винтер работал над его делом, и что «на днях могут прийти новости».
Тем днем, после того как адвокаты и сотрудник апелляционного суда изменили формулировки и условия судебного постановления, судьи распорядились освободить Сиатту под залог в $10 025 до принятия решения об апелляции.
Охранник проводил Сиатту в офис тюрьмы. Сэм до последнего не был уверен в том, что происходит. Позже в тот день Сиатта рассказал мне: «Они спросили меня: „Где твои вещи?". А я такой: „А что? Зачем они мне?". А они ответили: „Затем, что ты отправляешься домой"».
Сиатту проводили обратно в камеру и вручили пластиковую коробку, чтобы собрать вещи. Охранник дал ему 3 минуты — едва хватило, чтобы отдать кофейную чашку, около 20 пачек лапши быстрого приготовления и пирожки с кремом и шоколадной крошкой его последнему сокамернику, который отбывал 12-летний срок.
«Я возвращаюсь домой», — сказал Сиатта.
«В смысле, домой?» — спросил тот.
«Видимо, мой адвокат работает над этим; в любом случае, я выхожу отсюда».
Сокамерник, которого в лучшем случае освободят под условный срок в 2022 году, покивал головой.
Спустя пару минут Сиатта покинул камеру и уже шел с коробкой вдоль тюремного корпуса. Сотрудники администрации проверили выносимое им имущество: чайник, несколько книг и журналов, пара шлепанцев и выданный ему конверт с $63,90 наличных — остаток с его счета в магазине для заключенных. Кто-то дал ему серые спортивки с белой футболкой, и Сиатта переоделся в них из синей тюремной формы. Оставил только кроссовки с его тюремным номером, Y11107, написанным на них от руки. Он все еще сильно походил на заключенного.
Охранник сказал ему сидеть и ждать. Его пожитки переместили в картонную коробку. Через час или два Сиатту провели через несколько тяжелых дверей в приемную Шауни, где его уже ждал Т. Г. Тэйлор, бывший военный офицер, который первым рассказал мне о заключении Сиатты. «Привет», — сказал Сиатта, улыбнувшись. Тэйлор объяснил, что он отвезет его до гостиницы в Марионе, где Сиатта встретится с матерью. Они разговаривали короткими фразами, как морпехи перед разведоперацией.
«Ты в порядке?» — спросил Тэйлор.
«В порядке», — ответил Сиатта. Он шел по парковке мимо машин охранников с равнодушным лицом. В машине выглядел вяло. Он ел чизбургер, пока Тэйлор пытался объяснить, что только что произошло. «Я и понятия не имел», — признался Сиатта.
Тэйлор позвонил Морин и сказал: «Он с нами». Морин внесла залог за Сиатту в Блумингтоне и была в пути, чтобы встретить их. Сиатта взял трубку. «Мам, привет, как ты? Я в порядке. Что? Да. Где вы? Еще час и минут десять. Да ничего там хорошего, ты ведь видела Шауни раньше. Ага. Да. И я тебя».
Он положил трубку. Сев за руль, Тэйлор положил кусочек нюхательного табака за нижнюю губу. В тюрьме вообще не было табака. «У тебя часом не найдется еще Copenhagen (популярная в США марка табака — прим. переводчика)?» — cпросил Сиатта. Тэйлор поделился тем, что у него оставалось, и пошел в продовольственный магазин купить еще одну коробочку. Он попросил Сиатту подождать в машине. Его освободили так быстро, что он рисковал быть принятым за беглеца.
В мотеле около трассы Тэйлор достал сумку с вещами, нашел спортивную футболку и бросил Сиатте. Теперь он действительно выглядел свободным человеком. Сиатта направился в буфет мотеля, заказал большой кофе, встал спиной к стене вестибюля и стал наблюдать за входом. В течение часа он расхаживал между лобби и номером Тэйлора, пока не появилась Морин. Они с сыном медленно подошли друг к другу и тихо обнялись.
Она отпустила его и обратилась к Тэйлору, почти не веря в происходящее. «Спасибо», — тихо говорила она снова и снова. Сиатта одолжил у нее телефон. Ему нужно было сделать звонок.
Эшли Фольк была на кухне у себя дома в Чикаго. Она работала барменом в ночные смены. Она знала, что Уинтер пытался освободить Сиатту, но не знала о предложении Чемберса и о том, что освобождение случится так быстро. Она увидела номер Морин и взяла трубку.
На другом конце она услышала голос Сиатты.
«Любовь моя», — промолвил он.
«Боже мой!» — закричала она. Эшли навалилась на буфет и сползла на пол, где свернулась калачиком и разрыдалась. Она слышала, что Сиатта тоже плакал.
На следующий день я встретился с Чемберсом в кафе. Все были удивлены резкой сменой позиции штата. Нужно было узнать: почему Чемберс взялся именно за то дело, которое его контора отвергала уже два года?
Чемберс описал систему уголовного правосудия, которая напоминала перегруженную мельницу. По словам Чемберса, его офис занимается примерно пятью тысячами дел в год, и ему было не по силам тщательно рассматривать каждое из них, и уж тем более читать все материалы дела. В случае с Сиаттой дневник, в котором рассказывалось об истории его борьбы, не был доступен во время переговоров о сделке по признанию вины. Он появился только перед самим заседанием.
Чемберс рассказывает, что после того, как мы встретились в первый раз той весной, он просмотрел дело и обнаружил дневник. По его словам, к концу прочтения он не был удивлен тому, что Сиатта оказался в наручниках: «19-летнего парня берут и ставят в эти экстремальные условия, где его просят заниматься тем — или даже когда он делает это по своей воле — что противоречит ценностям, на которых его воспитывали. А американское правительство хлопает его по плечу и говорит: „Удачи "».
«Мне очевидно, что это просто инструкция, как сделать так, чтобы случилось неладное», — объяснил адвокат.
С точки зрения Чемберса, разрабатываемая сделка о признании вины на самом деле не являлась большим сдвигом. Сиатта получил минимальный срок за преступление класса Х и в скором времени подал бы прошение на больший срок, но за преступление на класс ниже. «С практической точки зрения, это большой прорыв», — заметил он (ведь Сиатта вышел из тюрьмы), и продолжил: «С точки зрения закона — сдвиг на волосок».
Чемберс добавил, что для общества такой расклад скорее всего безопаснее. Если бы Сиатта вел себя хорошо в Шауни, он бы имел право быть освобожденным менее чем через три года и вернулся бы фактически без каких-либо психологических консультаций или наблюдений у врача по поводу своего ПТСР. А теперь он будет находиться под присмотром штата и психотерапевтов в течение нескольких лет. «Моя логика была такой: „Что делает людей безопаснее в долгосрочной перспективе? Лечение или просто выход на улицу?"» — делится рассуждениями Чемберс.
Мужчина, который дрался с Сиаттой в доме в Нормале, тоже осознал, что его чувства переменились. И хотя сам он не служил в боевых частях, морская пехота оставалась важной частью его жизни. Он отслужил четыре года в качестве писаря и был уволен с положительной характеристикой в звании сержанта. Пособие по демобилизации помогло оплатить учебу в колледже, а его брат остался на действительной военной службе. Поскольку он был исключен как свидетель на время процесса, ему не были известны детали участия Сиатты в боевых действиях, и чем больше он узнавал, тем больше видел в Сиатте пьяного морпеха, который просто совершил глупость.
В том вторжении в дом не было ничего личного. «В конце концов, это было простой случайностью», — заключил он. Когда Чемберс позвонил ему в конце весны, чтобы обсудить возможность отмены обвинительного приговора, он выслушал новое предложение прокурора. Он подумал об этом и решил, что больше не держит злости: «Я был готов оставить это в прошлом и простить».
После телефонного разговора с Фольк о своем освобождении Сиатта пошел с братом в Target (Target — один из крупнейших ритейлеров и дискаунтеров в США — прим. Newочём), чтобы купить новые кроссовки взамен тюремных. То ли резкая перемена атмосферы — из тюрьмы в большой торговый центр, то ли поглощенный им никотин и кофеин, но он был просто перегружен. Его вырвало. На следующий день он зарегистрировал свой залог, а летом предстал перед судом и признал себя виновным по менее тяжкой статье — попытка незаконного проникновения в жилище, — и получил условный срок на четыре года с еженедельным консультированием в ветеранской организации.
Его одолевала апатия. В первые несколько недель он почти ничем не занимался, только ходил в спортзал и к Фольк. Ей тоже было нелегко. По ее словам, проведенные Сиаттой месяцы в Шауни прошли для нее серой вереницей. Каждый день был безвкусным и бесцветным. Но она понимала, что Сэму было хуже. И теперь, когда он вернулся, Эшли была терпелива, потому что хотела, чтобы терапия возымела свой эффект.
Она позволила ему самому устанавливать себе темп. Фольк ужасно волновалась из-за перемен в его судьбе: «Когда я увидела его, это было все равно что заново родиться», но, конечно, не ожидала, что все будет как в сказке. Когда он выглядел замкнутым, она звала его на прогулку. «Мы выгуливали собак вокруг дома. В каждый следующий раз мы проходили чуть дальше», — вспоминает она.
К осени Сиатта уже регулярно ходил к врачу, не имел взысканий от наблюдающего инспектора и чаще выбирался из дома. Он был в хорошей физической форме. Совет по делам ветеранов понизил оценку его нетрудоспособности с 75% до 50% — такая перемена предполагает, что врачи центра посчитали, что его ПТСР уже меньше на него влияет.
Когда я навестил его в конце ноября, за 4 дня мы три раза вместе ходили в ресторан. Каждый раз он был любезен с персоналом и не выглядел настороженным. Дважды он сидел спиной к входной двери. Уже 2,5 года он не употребляет алкоголь. Его взгляд ясен, голос отчетлив, он ведет себя спокойно. Еще он искал работу, хотя с условным сроком ему было трудно пройти проверку данных. Сэм почти получил работу грузчиком, пока не сказал руководителю о своей судимости. Он не сдался. Фольк думает что вскоре ей удастся устроить его на на проверку удостоверений у входа в спорт-бар, где она работала.
Время ожидания Сиатта разделял между домом матери и жилищем Фольк. С Эшли разговаривал о свадьбе. Фольк знала, где он был и что натворил, и все это приняла. Сиатта предположил, что это знание принесло облегчение: «Объяснения выматывают, а мы практически разобрались с этим».
Однажды утром после встречи с наблюдающим инспектором Сиатта боксировал с тяжелой грушей в подвале дома своей матери. Наверху в фотоальбоме хранились фотографии моментов из его жизни, среди которых была одна, сделанная за несколько дней до того, как он покинул дом и отправился служить в морскую пехоту: тогда его вербовщик принес им торт. Сиатта был скромным и прыщавым мальчишкой с крепкими руками, который еще до учебного лагеря мог подтянуться 28 раз. Сейчас в подвале, тренируясь с висящей грушей, он выглядел ненамного старше.
На руках его были бинты, сам он был босой. Плечи были в каплях пота. С каждым ударом воздух взрывался хлопком, а затем следовала пауза. Сиатта пытался научиться терпеть боль и укрепить свои кулаки: он сосредоточенно бил по груше, пытаясь не поддаться острой пульсации в своих руках. «Не хотелось бы сломать руку об чье-то лицо», — сказал он.
Сиатта тренировался, чтобы получить билет участника любительских смешанных единоборств и таким образом прорваться в мир борцовских клубов Среднего Запада. Его распорядок дня включал в себя поединки с другом, служившим в полиции. Пока у него была только одна проблема. Он не мог полностью контролировать свою левую руку. Видимо, колотые ранения повредили нерв. Он ударил по груше левой рукой — хлоп — и нахмурился. «Я чувствую несогласованность в зрительно-моторной координации, будто бы нарушена моя система наведения», — пояснил он.
Я спросил его, не будет ли выход на профессиональный ринг только с одной полностью рабочей рукой слишком опасен, особенно памятуя о наличии платиновых проволок в его шее, которые могут и сместиться. Казалось, он уже устал от этого вопроса. Он слышал такого рода увещевания с тех пор, как сказал друзьям, что собирается в морпехи. «Если бы моей мечтой было стать адвокатом или врачом — что-то социально приемлемое — все были бы счастливы. Но когда я говорю людям, что хочу быть бойцом, они говорят: „Эх, чувак, ты лоханешься"».
Люди предупреждают его, что он покалечит себя, а он отвечает: «Ну, это же борьба, так что это определено по умолчанию». Он надеется заработать денег, чтобы оплатить счета за больницу. Пульсирующие кулаки, равнодушное лицо, сбитый прицел на левой руке — Сиатта наносит очередной удар.
